Конец света. Русский вариант (СИ) - Афанасьева Вера. Страница 39
Глава 16. Весеннее равноденствие: режиссёр
Двухэтажный особняк желтеньким пасхальным яичком лежал на голубом блюдце дня. Всем был хорош домик, и ограда – красавица: старинная, чугунная, с позолоченными пиками, с широкими воротами, с листьями, травами, птицами и цветами – смотреть и не насмотреться.
А вот девица, встретившая Николу Сергеевича в холле, взгляд не радовала.
– Здравствуйте, Никола Сергеевич. Я Лилия Адам, господин Самаэль ждёт вас, пройдёмте со мной.
Невзрачная, серенькая, очкастенькая, длинноносая, с близко посаженными глазами, так что казалось, будто она косит, девушка никак не соответствовала ни телефонному образу, ни представлениям о доверенном помощнике важного бизнесмена. И режиссер подумал:
– Фантазер я неисправимый. Какая там Лилия Адам – шикса, крыска Лариска. И про хозяина она приврала. Богатый мужчина может позволить себе даже на работе радовать глаз хорошим женским телом. Или он не богат, или девка, и впрямь, – лучший секретарь в мире.
И с помещением было что-то не так. Коридор, по которому они шли, был чересчур узким, слишком темным и длинным, петлял бесчисленными поворотами, мешал то и дело выскакивающими под ноги ступеньками, ведущими то вниз, то вверх. Такие коридоры Никола Сергеевич видел когда-то на советских режимных заводах. Они непременно вели туда, где находилось то, что ни при каких обстоятельствах не должно было достаться врагу, и были именно такими, чтобы никакой враг не дошел.
– Как в катакомбах. И темно так, что даже Лариску не разглядеть, а ведь сзади было бы удобно. Может, хоть фигура у нее ничего, держат же её здесь за что-то.
Странным было и полное отсутствие дверей по обеим сторонам коридора.
– Зачем такой длинный коридор, если нет комнат? Эти люди совсем не знакомы с теорией образов. Надо же – никакого открытого, располагающего к доверию пространства. Тоже мне, офис серьезного бизнесмена!
Складывалось впечатление, что весь этот лабиринт просто не мог поместиться в маленьком здании, что они уже неоднократно исколесили всю его внутренность вдоль и поперёк. Дом явно был куда более вместительным, чем казалось.
– Тут всего двадцать шесть поворотов и семнадцать лесенок,– пояснила секретарша, не оборачиваясь.
И потолки были слишком низкими и даже, как показалось Николе Сергеевичу, становились все ниже и ниже, отчего сгущалась темнота. В потемках он несколько раз споткнулся о ступени и порожки, дважды налетал на углы, и с каждым поворотом раздражался все больше. Девица же все шла и шла вперед, и режиссер был вынужден следовать за ней, пока не вскипел окончательно. Он совсем было собрался сказать девице, что с него хватит, но та уже открывала какую-то дверь, приговаривая:
– Проходите, пожалуйста, это приемная.
И дверь Николе Сергеевичу не понравилась, никогда прежде не видел он таких дверей. Не дверь это была, а щель какая-то, амбразура, высокая и очень узкая. Худющая девица легко просочилась в неё, а вот режиссёру пришлось втискиваться чуть ли не боком. И он был просто вынужден это сделать, не оставаться же в дурацком коридоре.
Никола Сергеевич окончательно понял, что время потерял зря. Мартовский денек и хорошее расположение духа сыграли с ним злую шутку: он доверился нищим прощелыгам, которые не то что ничего не дадут ему, а, наоборот, будут сейчас что-то клянчить у него самого. Потому-то и к нему в офис не пришли, а сюда заманили, знали, что оттуда их сразу выставят.
– Посидите минуточку, сейчас вас примут.
Никола Сергеевич аж задохнулся от возмущения: его, как идиота, водили по темному лабиринту, заставили, теряя достоинство, пролезать в какие-то крысиные норы, привели черт знает куда, да ещё и ждать заставляют! Но сказать это было уже некому, потому что секретарша скрылась за дверью кабинета. И Николе Сергеевичу ничего не осталось, как осмотреться.
Комната была небольшой и тоже темной, с витражным сине-жёлто-красным окном, высоким лепным потолком, с громоздким письменным столом под зеленым сукном, со старым чёрным кожаным диваном. Длинные кожаные валики, деревянная диванная полка с боковыми застекленными ящичками и бронзовые шляпки мебельных гвоздей в обивке напомнили режиссеру детство.
– У Ленина, наверное, такой был в Кремле. Да и у деда моего года до семидесятого такой же простоял. Добавить пальму в кадке, радио на стену, настольную лампу пострашнее – и отличная декорация для кабинета сталинского наркома.
Ни компьютера, ни телефона, ни факса не было и в помине, и это окончательно убедило, что режиссер имеет дело с совершенно неделовыми людьми. Никола Сергеевич плюхнулся на диван, посидел пару минут, и его возмущение превратилось в гнев. Его, известного человека, большого художника, общественного деятеля, каждая минута которого на вес золота, хитростью заманили в какую-то дыру, да ещё и ждать заставляют.
Никола Сергеевич так разозлился, что решил зайти к нахалу и сказать ему всё, что он думает. Никола был родом из знаменитой семьи и дворянских кровей, так что настоящее воспитание позволяло ему не только резко высказываться, но при случае и в морду дать.
И режиссёр встал и толкнул дверь, в которую зашла девка. Дверь не открывалась. Он толкнул ещё раз – то же самое. Стучать было бессмысленно, дверь была обита кожей, да и не соответствовало цели. И Никола Сергеевич решил незамедлительно уйти, но и входная дверь оказалась закрытой. За цветным окном виднелась частая решетка.
– Утро перестает быть томным. Вот попал, а! Сколько раз зарекался поступать не подумав. Вот так и Пазолини убили.
Он схватил телефон и начал набирать номер своего охранника, но экран засветился надписью: «Доступен только экстренный вызов».
– У меня, что ли, не экстренный? Не ловит тут, или глушилки стоят, скорее, второе. Ничего, буду знать, как без охраны ходить и уши развешивать.
Поразмыслив, Никола Сергеевич решил, что вряд ли его похищают, уж больно все нелепо. На всякий случай он ещё раз набрал милицию и службу спасения, плюнул и снова сел на диван. Бывают моменты, когда следует просто ждать.
Но тут дверь отворилась, и мужской голос из глубины комнаты лениво позвал с едва заметным акцентом:
– Прошу вас, господин Яхонтов.
Выхода у Николы Сергеевича не было, он встал, секунду помедлил, пытаясь унять опасный сейчас гнев, зашел в комнату и ослеп.
Сначала его ослепило пространство. Залитая солнечным светом комната сияла окнами во всю стену, поражала огромной площадью и дорогущей дизайнерской мебелью.
А когда глаза режиссёра привыкли к свету, и он принял это роскошное пространство, он ослеп снова, потому что стены сплошь были увешаны полотнами великих. Он узнал сияющую наготу «Олимпии» Магритта, холсты Пикассо, Модильяни, Ренуара. Никола Сергеевич понимал толк в живописи, и даже картины имел, хорошие картины, и точно знал, что все эти холсты не могли быть подлинниками. Но они ими были и отличались от копий, как старинные фарфоровые чашки от пластмассовых стаканчиков.
– Рот закрой, Коля, – приказал себе режиссер. – Понятно, почему тут все двери заблокированы и такие лабиринты устроены. Но все равно, опасно, очень опасно. Да, вот что следует покупать по-настоящему богатым людям. Умён хозяин, умён.
Над столом, стоящим в глубине комнаты столом, висел «Поцелуй Иуды» Караваджо. Под картиной сидел интересный молодой мужчина. Нос у мужчины был с лёгкой горбинкой, глаза чёрные, слегка прищуренные, рот яркий, крупный, волосы пострижены совсем коротким ёжиком.
– Хорош. Молодой, да ранний. Похож на итальянского мафиози новой волны. Может, я и не зря пришел.
Костюм мужчины внушал большое уважение, а на безымянном пальце левой руки сверкал бриллиант, затмевающий творения гениев. И Никола Сергеевич снова закрыл глаза, но взял себя в руки и открыл их. Специалистом в драгоценных камнях он не был, но знал достаточно, чтобы понимать, что человек, носящий на пальце такой перстень, может позволить себе многое, если не всё.