Песочные часы (Повесть) - Бирзе Миервалдис. Страница 27
Гарша покачала головой.
— Как же ты не заметила, что он болен?
Герта гордо выпрямилась. Ростом она была не выше Гарши, но смотрела на нее теперь свысока.
— А почему я не интересуюсь, каким образом это заметила ты?
— Ты не можешь мне запретить видеть.
Герта вернулась к своему рабочему месту.
— Было бы куда лучше, если бы ты работала в другом месте.
— Тогда твой муж не заболел бы? — спросила Гарша, но Герта не ответила ей.
Выходя из лаборатории, Гарша глядела себе под ноги — никто не должен был заметить ее слез, все должны знать — медсестра Гарша хладнокровна и выдержанна.
Известно, что смерть посещает больницы чаще, нежели другие места. И даже когда человек направляется туда для пустяковой косметической операции, скажем, удалить подкожный жировик на лбу, то и в этом случае, перешагивая порог больницы, он зачастую испытывает волнение. Умом он понимает, что никакого риска нет, но в памяти всплывают истории о несчастных случаях; как бы совершенны ни были расчеты медиков, человек пока еще не поддается ни точному вычислению, ни разборке и сборке.
В больницу Эгле отправился налегке. Из дому он взял с собой только портфель с книгами. Портфель с книгами — это целое общество. На прощанье Эгле обошел клумбу с распустившимися уже флоксами.
Дорожку от дома до калитки обступили тучные георгины с цветами всех оттенков.
Машину вела Герта. За мостом через Дзелве начинались поля. На ржаном снопе сидел ястреб и высматривал в стерне мышь.
В Риге больничное начальство, в порядке исключения, выделило Герте и Эгле отдельную палату на двоих.
Палата была обычной унылой палатой, каких еще много в латвийских больницах. Сероватые стены, две белые кровати, две белые тумбочки, два белых стула и один белый шкаф. И силуэты причудливых лесов и диковинных зверей, возникающие в фантазии больного, когда он бессонными ночами глядит на отбрасываемую ночником тень на стене.
Эгле устало присел на койку, пока Герта разбирала чемодан, укладывала в шкаф белье. На тумбочку она поставила синюю стеклянную вазу.
— Опять новый дом. Вот мы и путешествуем вместе, — грустно сказала она.
Они словно были в гостинице чужеземного порта и ожидали пароходного гудка. Только не знали на этот раз, в какую гавань он позовет. Возможно, предстоящее путешествие будет опасным, но откладывать его нельзя.
Палату освещал только ночник у кровати Эгле. В углу комнаты, возле умывальника, Герта в ночной сорочке мазала на ночь лицо кремом. Завершив эту процедуру, она подошла к мужу и поправила одеяло. Эгле взял Герту за руку, и она присела к нему на кровать. Как же она еще молода! Такими бывают блондинки, когда они после сорока чуточку пышнеют. Сорочка облегала грудь и от нее уже отвесно падала на колени. Да… разные случались в жизни ночи, не только такие, как эта в больнице. Эгле не мог сказать, что его сведения о любви почерпнуты только из книг.
— Когда-то я даже не знал тебя. Было время, когда я не смел тебя даже поцеловать, а теперь ты сидишь тут.
— И опять мы вдвоем… — Герта встала и дала мужу таблетки. — Тебе надо как следует выспаться.
Она сидела подле него, пока он не уснул.
Наконец бесчисленные анализы сделаны. Профессор Дубнов приготовил растворы для обработки костного мозга. Берсон помогал хирургу отделения подготовить все для быстрых и следующих одна за другой операций. Предстояло открыть доступ к берцовым костям Вагулиса и Гребзде и к ребрам Герты.
А тогда настал день, о котором Герта как-то сказала «наш час испытания». В сопровождении медсестры Эгле с Гертой неторопливо направились в операционный блок. Этот отделанный метлахской плиткой коридор был очень длинным, словно туннель он тянулся через всю старинную больницу. В стороны от него ответвлялись коридоры к отделениям.
Санитарки толкали тележки с бельем, посудой. На тележках с носилками куда-то везли укрытых и закутанных больных. Хотя и отрезанный от внешнего мира, коридор этот все же был транспортной артерией с довольно большим движением.
— Этот коридор можно бы назвать дорогой надежды, — размышлял вслух Эгле, — все, кого здесь возят, надеются на возвращение здоровья.
В нише перед одной из дверей стояли студенты, листали учебники и нервничали, диву даваясь, что все выученное вчера улетучилось. Из двери кто-то вышел. Его тотчас обступили ожидающие.
— Что тебя спросили?
— Номер зачетной книжки! — весело ответил студент.
Товарищи не отреагировали на остроту и принялись лихорадочно листать книги и конспекты.
— Каких только нет на свете забот, — сказал Эгле. — Ведь был и я студентом. И — тогда — экзамен казался мне не менее важным событием, чем сегодняшняя операция. Да, редко когда можно свои заботы переложить на другого.
Медсестра, опередив их, распахнула двойные стеклянные двери операционного блока. Герта крепко взяла мужа под руку и сказала:
— Всего я на себя взять не могу, но половину — да.
В то же самое время еще в одной палате царило заметное волнение, хотя оно и тщательно скрывалось как недостойное взрослых и сильных мужчин. Все три койки в этой палате были разворошены, потому что мужчины хотя и не говорили о своих переживаниях, но зато часто вставали, садились и снова ложились, с шумом скидывая шлепанцы. Гребзде все перевязывал наново косынку на шее.
Но, видно, Вагулису опостылела эта наэлектризованная атмосфера. Он встал во весь свой могучий рост, достал сигарету из пачки, потом спрятал ее обратно и сказал:
— Поймите, не мог я отказать. Если б не доктор Эгле… — И он выразительно втянул щеки.
Гребзде расправил узелок платка.
— Если б ты в тот раз не выловил меня из реки, когда я головой под бревна ушел, давно б меня раки сожрали…
— Чего оправдываетесь? Никто же не винит вас, — перебил их Вагулисов родич, отличавшийся от брата лишь тем, что высказывался гораздо реже.
— Да ладно, обойдется. Ногу ведь не отрежут. — Гребзде склонился над тумбочкой и что-то сунул в карман, так как вошла медсестра и позвала их с собой.
Они сидели у двери операционной и ждали своей очереди. И тогда Гребзде извлек из кармана четвертинку.
— Глотнем для храбрости, — сказал он.
— Это — дело, — согласился Вагулис, но тут их всех пригласили в операционную. Горькую они распили значительно позже, когда «кончилось рабочее время», как заметил Вагулис.
Хирург, Берсон и Дубнов мыли руки. Берсону предстояло взять на себя функции анестезиолога. Затем хирург возьмет скальпель и, как говорят медики, «расслоит» ткани так, чтобы, не повредив нервов и сосудов, проникнуть к тем костям, из которых надо отсосать частички мозга. Этот костный мозг, обладающий чудесным свойством в течение считанных часов производить миллионы новых лейкоцитов, профессор Дубнов введет Эгле. Без этих телец, которые током крови разносятся во все закоулки организма, человек не может жить, они его помощники, муравьи, разносящие питание, вооруженные стражи, сковывающие и уничтожающие микробов.
На одном из столов в просторной операционной лежал Эгле. Он лежал на спине и видел лишь часть стеклянной непрозрачной стены да громадную, в обхват, бестеневую лампу над собой. Из-за толстого и мутного, как морской лед, стекла падал мягкий, не слепящий глаза свет. Затем в поле зрения Эгле появилось прикрытое до глаз марлевой маской лицо Берсона.
— Попробуем, Эйдис, — сказал Берсон.
Он знал, что если разыграть этакого бодрячка и радостно провозгласить: «Вот теперь ты у нас будешь снова здоров!», Эгле только разозлится и больше не произнесет ни слова. Теперь же Эгле сдержанно улыбнулся.
— Попытка не проигрыш, говорят картежники. Не жалей новокаина для Герты и остальных. Пусть ничего не почувствуют.
До того как операционная сестра прикрыла лицо Эгле простыней, он повернул голову и успел встретиться глазами с Гертой, лежавшей на соседнем столе. Лишь на мгновение, но у Эгле стало хорошо на душе. Они успели даже улыбнуться друг другу.