Вызов (дилогия) (СИ) - Грушевицкая Ирма. Страница 10

Очередной раз за этот вечер Саймон шарахнул Майкла по спине, вызвав у последнего идиотскую улыбку.

Майк икнул и внезапно начал испуганно озираться вокруг. Всё ясно: если я сейчас не выйду из тени, он раненным медведем заорёт на всю улицу.

— Лив! Ливи, ты где?!

Чёёёёрт!

Шумно выдохнув и мысленно перекрестившись, я вышла на первый план.

— Здесь я. Не шуми.

Подъехало такси. Мы начали грузиться: обнимаясь поочерёдно со всеми, с заверениями в вечной дружбе и напоминаниями о каком-то барбекю на чьей-то лужайке.

Я старалась не смотреть на стоящего немного в стороне и не принимающего участия в этой пьяной феерии Дилана. И только оказавшись в такси, пока Майкл прощался с остальными, я впервые осмелилась бросить на него взгляд. Спрятавшись за затемнёнными стёклами машины, тем не менее, ощущения безопасности я не испытывала. Казалось, что Дилан смотрит прямо на меня. Я видела, как шевелятся его губы. Он что-то говорил, вроде бы одно слово — по нескольку раз повторяя его, будто пробуя на вкус.

Моё сердце перестало биться, когда я поняла, что это слово — имя. Моё имя…

Прошлое. Глава 5

Я была в лесу.

Лучи солнца едва пробивались сквозь верхушки деревьев, но даже этого света было достаточно, чтобы задохнуться от красоты летнего утра.

Лёгкий ветерок колыхал почти невидимую паутину, маленькими, едва заметными тросиками изрезавшую воздух. Они переливались, дрожа от лёгкого ветерка, вызывая в памяти что-то из детских сказок, где воздух обязательно должен серебриться и звенеть.

Звон тоже был. Тихий звон спрятанного в глубине леса еле слышного ручейка. Не журчание, а именно звон. Он то перекатывался, то плавно лился, то подпрыгивал на сотую долю тональности, оставаясь в своём звучании где-то между ми и ля четвёртой октавы.

Листья на деревьях были почти неподвижны: их слабое колыхание напоминало дружеское рукопожатие, как будто они здоровались, приветствуя друг друга в начале нового дня. Сегодня у них, как обычно, много работы: необходимо шелестеть, шуметь, рваться вместе с ветками ввысь или опускаться на землю. А некоторым из них именно сегодня предстоит прожить свой последний день. Этот день станет самой яркой частью их короткого существования: когда, наконец, оторвавшись от ветки, они полетят сначала ввысь, подхваченные потоком, в окружении таких же несчастных или, наоборот — счастливых, а потом вниз — туда, где найдут своё последнее пристанище. Лёжа на земле — теперь уже почти всегда лёжа, — они будут смотреть вверх на тех, кому ещё предстоит совершить этот замечательный и одновременно страшный в своей уникальности полёт.

Солнечный свет падал на траву, которая, отражая его в каплях росы, посылала мириады крошечных солнечных зайчиков в бег по заскорузлым стволам деревьев. Лес светился изнутри зелёным: тёплым, ярким, с вкраплением сахарно-желтых крупиц. Таким смутно знакомым, виденным где-то ранее — я всё силилась вспомнить где, — зелёным светом. Мне хотелось раствориться в нём, стать частью его или же, наоборот — наполниться, напитаться им, вместить его в себя, утопив даже память обо всех остальных цветах, которые когда-либо видела.

Лес начал просыпаться. Он наполнялся звуками, постепенно разрушающими тихое, заворожившее меня очарование. Каждое мгновение становилось непохожим на предыдущее, меняясь как в калейдоскопе. Шуршание переходило в шепот, шепот — в свист, свист — в звон, звон — в удары. Ещё удары…

И ещё…

Кто-то настойчиво барабанил в дверь нашего номера.

Не в силах открыть глаза, я ткнула ногой в ту сторону, где предположительно должен лежать муж. Раздавшийся в ответ недовольный рык был доказательством, что с выбором направления я не ошиблась.

— Майк, иди открой.

— М-мм…

— Вставай, говорю! — Я опять его пнула.

— Не могу, — простонал Майкл.

— Можно подумать, я могу.

Стоило оторвать голову от подушки, как из моей груди вырвался стон.

— Чё-ёёрт, как же мне плохо…

— Пол холодный? — задал Майк совершенно неожиданный вопрос. Всё ещё находясь в полугоризонтальном положении, я спустила одну ногу на пол:

— Вроде обычный.

— Тогда не открывай. Даже если пожар, до нас он ещё не добрался.

Сказав это, он перевернулся на другой бок, предоставив мне возможность самой разбираться с парнями в касках.

А не пошли бы они!

Я бы с удовольствием последовала примеру Майка, но стук стал настойчивей и громче — в дверь непрестанно колотили и теперь уже явно ногой. Возникло ощущение, что конечная цель этих нескончаемых ударов — моя бедная голова.

Да уж, сама виновата: решила же вчера пить только ром, зачем надо было наливаться текилой в баре? Ничему-то меня жизнь не учит!

— Иду! — крикнула я в сторону коридора, со стонами и оханьем сползая с кровати.

Кто-нибудь, убейте меня!

На негнущихся ногах я пошлёпала в коридор. Проходя мимо большого зеркала в коридоре, я отшатнулась, увидев в нём отражение. Предположительно — моё.

Вчера, добравшись до номера, все силы я бросила на то, чтобы уложить Майка. И если вытащить его из такси и довести до дверей мне помог расторопный малый из службы сервиса — за что, разумеется, был щедро вознаграждён, — то в номере пришлось действовать самой. Я дотащила Майкла до кровати и, кинув поперёк, стянула брюки и носки. Ворочая его, словно огромное спиленное бревно, которое уже снова успело пустить корни, я сняла с него рубашку. Последние силы ушли на то, чтобы передвинуть к тому моменту молодецки храпящего мужа на его половину, освобождая себе место для сна. Поэтому неудивительно, что я испугалась того, что смотрело на меня из зеркала.

Это был кто-то, или правильнее будет сказать — что-то, лишь отдалённо напоминающее женщину. Я не только не смыла вчерашний макияж, но и не разделась. Платье сбилось до талии, довольно оригинальным топиком топорщась над трусиками. Волосы спутались и выглядели так, будто я всю ночь проспала на одном боку.

Но самая беда была с лицом. Тушь осыпалась даже на шею, подводка сбилась в уголках глаз чёрными комочками. Веки, похоже, пережив не один удар боксёрской перчатки, были катастрофически опухшими. Цветом лица я напоминала несвежего покойника. Губы немного саднило от соли и лимона.

Но то, что творилось внутри организма этого нетвёрдо стоящего на ногах чудовища, не шло ни в какое сравнение с его внешним видом. Ему было плохо. Нет! Ему — мне — было плохо!!!

Стук стал напоминать удары кувалдой, и я поспешила в ванную. Сорвав с вешалки гостиничный халат и схватив с раковины солнцезащитные очки, я бросилась к двери, спотыкаясь о разбросанные повсюду вещи.

— Лучше бы вам быть пожарными! — пробормотала я, прежде чем скинуть цепочку с двери.

На пороге с двумя бумажными стаканами дымящегося кофе и зажатыми подмышкой банками пива стояла Фиби.

Как только я распахнула дверь, она отшатнулась, шокированная моим видом.

— Именно что пожарный! Не доброе утро, Лив! — Я молча отступила назад, пропуская её в номер. — Не знаю, что обычно помогает вам после вчерашнего, но я захватила всё. Аспирин в правом заднем кармане. — Фиби призывно крутанула передо мной обтянутой узкими джинсами маленькой попкой.

Сунув мне кофе, она протанцевала в комнату. Бросив взгляд на разгромленную кровать, девушка залилась смехом.

И было от чего.

На смятых простынях храпел ничего не подозревающий Майкл. Вчера я раздела его до трусов, и сейчас он лежал раскрытым, предоставив возможность хорошенечко их рассмотреть. Трусы эти шли дополнением к последнему рождественскому подарку — дорогим наручным часам, о которых Майк давно мечтал. Пошитые из качественного шелка, трусы были свободные и, признаться, очень шли Майку, если бы не их весёленький рисуночек: по чёрно-угольному фону были разбросаны ярко красные мультяшные члены. Майкл долго ржал, рассматривая их, и только наличие у нас в доме пятилетнего ребёнка помешало ему тут же облачиться в эти, как он их обозвал, «гей-трусы». А сейчас он был именно в них.