Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 1 - Гитин Валерий Григорьевич. Страница 3

Еще раз извинившись перед учеными мужами, Профессор, взглянув на истицу и ее беременную дочь, пожал плечами и заметил, что в принципе не отрицает вероятности сексуального контакта с последней, однако крайне удивлен вероятности зачатия вследствие акта орального секса. «Этот феномен, — сказал далее Профессор, — достоин самого тщательного изучения коллегами с биологического факультета… Заметьте, господа, — добавил он, — я произнес „биологического факультета“, а не „биофака“, дабы не смущать знатоков английского языка, окажись они, паче чаяния, в составе столь просвещенной публики».

«Просвещенная публика» ошарашенно проглотила и эту пилюлю, так что накал страстей перешел было в стадию затухания, когда беременная Люда, перемолвившись с матерью касательно, видимо, новой для нее терминологии, вдруг взорвалась гневной тирадой: «Ах ты старый козел! Да я не то что в рот у тебя брать, я с тобой на одном гектаре с… не сяду! Да я тебя вообще впервые вижу, лох поганый! Да ладно, — отмахнулась она от матери, — какого ты меня втянула в эту лажу?! А, пошла ты…»

И она, широко шагая, покинула зал.

Ясное дело, заседание было закрыто в самом экстренном порядке.

А спустя несколько дней состоялось последнее сражение этой робинзоновой войны. Костя в силу специфики своей службы наблюдал это сражение собственными глазами, так что я получил его описание, как говорится, из первых уст.

В то хмурое февральское утро университет посетила делегация, в составе которой были американские конгрессмены, предприниматели, ученые и, разумеется, журналисты.

Ректор, на правах радушного хозяина, водил гостей по нескончаемым кафедрам, аудиториям и лабораториям. Озвучивал его декан иняза, довольно сносно владевший американским вариантом английского. Все шло протокольно гладко и безмятежно до того момента, когда делегация остановилась перед дверью кафедры всеобщей истории. Кто-то из ректорской свиты широким жестом зазывалы распахнул обитую кожзаменителем дверь, и тут изумленным взорам предстал Профессор в каком-то куцом потрепанном пиджачке, еще более жалкого вида брюках и уж совсем развалившихся башмаках.

На отменном англо-американском он представился гостям и тут же обратился к ним с просьбой ссудить ему пару долларов, дабы он смог пообедать в студенческой столовой. Стыдно признаться, но он не ел уже шесть дней (явное заимствование у Кисы Воробьянинова). Почему? Хронический дефицит зарплаты. Еще с сентября прошлого года. Какая зарплата у профессора? На этот вопрос отвечать стыдно, но если уж господа так настаивают, то пусть представят себе ее эквивалент в виде четырех бутылок хорошей водки… Иностранная помощь университету? Господа, видимо, никак не в состоянии преодолеть неизбывную западную наивность. Любые иностранные инвестиции непременно окажутся там же, где и вклады в сберегательные банки граждан бывшего СССР… Уехать на Запад? Привлекательная идея, но что будет с этой и без того многострадальной страной, если ее в одночасье покинут все голодные ученые, инженеры, учителя, врачи и военные? Роман ужасов. Стивен Кинг. Так что, господа, лучше одолжите мне несколько долларов. Я непременно верну… Извините, но шесть дней без пищи…

Нечего и говорить о том, что изображения небритой знаменитости, да еще и с протянутой рукой, обошли все солидные издания Старого и Нового Света.

Сразу же после этих достославных событий Профессор покинул университет. Свое шестидесятилетие он встречал уже моим соседом по двору.

Квартира эта досталась ему. вследствие какого-то очень сложного межродственного обмена, организованного госпожой профессоршей вскоре после развода. Она тогда продемонстрировала поистине титанические усилия в стремлении любой ценой сохранить за собой профессорское родовое гнездо. Увы, старое, как мир, следствие брака потомственного интеллектуала и потомственной горничной.

Госпожа профессорша, несмотря на то что из своих пятидесяти лет от роду более тридцати вращалась среди городской интеллигенции, да еще и высшей ее категории, так и не сподобилась освободиться от двух последствий своего пригородного происхождения: привычки отдыхать, сидя на корточках, и непроизвольного употребления междометия «ля» («Ля, какой умный!» и т.п.).

Мужчина может сделать свою жену профессоршей, генеральшей, княгиней, первой леди государства, в конце концов, но ему никак и никогда не убрать из ее лексикона это сакраментальное «ля», если уж оно имеет место

В варианте первой леди изменить status quo в состоянии ретивые спецслужбы, которым всегда «за державу обидно», а потом хоть трава не расти, но это уже тяжкий грех, так что лучше все-таки жениться на девушках своего круга.

Кстати о девушках. Стоило Профессору поселиться в нашем дворе, как началось настоящее паломничество в его скромную квартирку юных и длинноногих красавиц.

Профессор и в прежние времена не мог пожаловаться на дефицит внимания со стороны прекрасного пола, но сейчас… сейчас это был поистине парад звезд.

Обсуждая с Костей эту тему, мы пришли к единодушному выводу о том, что университетские девы решили таким образом выразить свое несогласие со сложившимся порядком вещей и оказать действенную энергетическую поддержку своему кумиру.

Так или иначе, но Профессор на протяжении добрых трех лет купался в лучах щедрой ласки этого созвездия.

Но случилось так, что это паломничество вдруг прекратилось, причем, без всяких видимых причин, к общему удовольствию дворовых старух, прокомментировавших ситуацию поговоркой: «Не все коту масленица».

Их сарказм был явно преждевременным. На смену сонму юных нимф пришла женщина лет тридцати семи, элегантная, красивая, ухоженная, пахнущая дорогими духами и — что более всего потрясало местных кумушек — приезжавшая на свидание к Профессору за рулем изящной «Тойоты», которую она, правда, парковала за пределами двора.

Приезжала она, как правило, по утрам, примерно в начале десятого, а покидала «чертог любви» (по выражению тети Шуры, бывшей библиотекарши) около шести вечера. Такая четкая согласованность с обычной нормой рабочего дня сама по себе наводила на мысль о брачном статусе незнакомки, что придавало особую остроту коллизии, где за кулисами присутствовал еще и обманутый муж.

В моих разговорах с Костей эта тема почти не обсуждалась, разве что в самом прологе этого профессорского романа. Тогда, помнится, Костя выразил одобрение такому повороту событий, пофилософствовав относительно перехода количества в качество.

Больше мы не касались этой темы, да и виделись довольно-таки нечасто. Как мне показалось, либо у костиной конторы, либо у Кости лично дела шли не очень гладко. Расспрашивать об этом не полагалось, так что при встречах мы последнее время больше молчали каждый о своем в обществе холодной «Смирновской».

Как-то Костя позвонил и спросил, не забыл ли я, что через несколько дней моему соседу исполняется шестьдесят девять лет. Учитывая то обстоятельство, что день рождения Профессора приходился на субботу, когда его возлюбленная не появлялась ввиду своего семейного положения, мы решили нанести Профессору визит без предварительного согласования регламента.

И вот субботним вечером мы позвонили в дверь его квартиры. Профессор встретил нас в элегантном вечернем костюме, пахнущий французской туалетной водой, с загадочно-снисходительной улыбкой на губах истинного ценителя жизненных радостей.

И началось приятное во всех отношениях застольное общение, не нарушаемое внешними раздражителями.

— Предлагаю выпить за здоровый консерватизм, — сказал Костя, взглянув на рабочий стол Профессора, где возвышалась стопка тетрадей в коленкоровых обложках.

— Да, — усмехнулся именинник, — двадцать первый век, общие тетради в клетку и перьевая ручка… Компьютер остался там, в прошлой жизни… Собственно, Лев Толстой ведь писал ручкой… Думаю, прогресс заключается не в средствах, а в целях, как это ни парадоксально.

— Добрыми намерениями вымощена дорога в ад, — заметил Костя.

— Всякая дорога имеет два конца, и один из них…