Закваска - Слоун Робин. Страница 8

Эта буханка была первым блюдом в моей жизни, которое я приготовила сама, без пошаговой инструкции на упаковке. Вся моя квартира была пропитана его запахом, который я знала и любила. Мне хотелось достать телефон, позвонить по всегдашнему номеру и крикнуть Беорегу, пока он не успел перевести меня в режим ожидания: «У меня получилось!»

Вместо этого я написала ему. Совсем коротко: «Смотри, что сделал ваш едок номер один!». Я набрала адрес, который он написал на обороте меню, прикрепила фотографию: я стою с гордым видом и набитым ртом, держа в руке ломоть хлеба. Мило? О да. Я отправила письмо.

Перекошенное лицо на корке было забыто, и я отрезала кусок за куском и ела, пока буханка не закончилась.

Как я делилась чудом

На следующее утро мне показалось было, что это был просто сон, но на столе со вчера оставался беспорядок, а в квартире все еще витал аромат – свидетельства и доказательства моей работы, воспоминание о вещи, которую я сделала сама. Я написала Питеру, впервые взяла отгул – я прямо слышала, как он ахнул на другом конце города, – перевела телефон в авиарежим и испекла еще две буханки.

В этот раз тесто получилось менее сопливым, да и вообще весь процесс выглядел не так катастрофически. Все шло гладко, несмотря на двойной объем работы. Ожидая, пока тесто поднимется, я посмотрела три серии своего мрачного сериала, а потом еще три, пока буханки пеклись.

Но стоило мне открыть духовку и выдвинуть решетку… Я ахнула. Первая мысль была: «У тебя микроинсульт. Возможно, от стресса». Я когда-то читала про мозговое нарушение, из-за которого люди не распознают лица. Может, у меня противоположное расстройство? Гиперраспознавание лиц? Я огляделась, пытаясь сконцентрироваться на случайных предметах. Буфет. Кран. Холодильник. Я вижу на них лица? Нет, не вижу. Вот розетка напоминала рожицу, но розетки всегда так выглядят.

Я снова взглянула на буханки, лежавшие на камне для выпечки, и снова увидела на корочке глаза, вздернутые носы и разинутые рты.

При более пристальном исследовании выяснилось, что эти лица отличаются от вчерашнего. Они не были неприятными. Их глаза весело косили, а рты круглились в неровной усмешке хеллоуинской тыквы.

Хлебный нож решил все мои проблемы: я порезала буханки на куски.

Все на свете всегда ново и удивительно, когда происходит с тобой: влюбленности, секс, карточные фокусы. Сколько столетий люди пекут хлеб? Сколько буханок они испекли? Беорег наверняка печет спокойно и невозмутимо, без истерического восторга. Но мне было все равно. Я была неофитом, и для меня чудо было еще нетронутым, я ощущала зов неведомой неумолимой силы – разделить это чудо с другими. Я сложила хлебные ломти в стопку, аккуратно перевязала бечевкой и отправилась на улицу прямо в пижамных штанах.

К обшарпанному дому на Кабрильо-стрит были приделаны две пристройки. Моя квартира была в нижней, а над ней жила моя соседка, Корнелия. Я постучалась к ней. Мы с Корнелией общались нечасто, поэтому когда она вышла, выражение у нее было настороженно-любопытное.

Я продемонстрировала хлеб, перевязанный бечевкой, и объяснила: «Я вот… испекла тебе». Серьезно? Неужели правда? Неужто бывают в мире такие невероятные творческие подвиги? А вот поди ж ты, бывают.

Корнелия впечатлилась моим подвигом несколько меньше, чем я сама, но все же и она заинтересовалась.

– Как это мило с твоей стороны, – сказала она, поднесла хлеб к носу и одобрительно замычала – а это именно то, что надо сделать, когда кто-то принес тебе в подарок вторую в своей жизни самодельную буханку.

– Я и не знала, что ты печешь, – сказала Корнелия.

Я ответила, что до вчерашнего дня я и сама не знала. Она приподняла бровь и посмотрела на хлеб, словно оценив его по-новому. Теперь она выглядела куда более впечатленной.

У меня оставалась еще одна буханка. Я отправилась в соседний дом. Тамошних жильцов я знать не знала, никогда прежде не видела и даже не задумывалась о них. Но никого не оказалось дома – а может, жильцы просто испугались вида женщины с безумными глазами, прижимающей к груди непонятный сверток, в пижаме и с кусками засохшего теста на футболке с корпоративной символикой.

Ну что ж, тогда в следующий дом. Там было три двери, я позвонила в ближайшую. Открыл сонный обрюзглого вида мужчина с бакенбардами. У него за спиной, в глубине квартиры, виднелся ноутбук с фильмом на паузе – похоже, про супергероев из двухтысячных, предположила я по соотношению цветовой палитры и внешности персонажей.

– Здрасьте, – сказала я. – Я живу тут рядом. Я пекла хлеб, и получилось слишком много, – я протянула ему сверток.

Он скептически посмотрел на меня.

– Да не, спасибо.

Мне очень хотелось, чтобы он все-таки взял мой хлеб.

– Я взяла закваску из «Супа и Закваски на Клемент-стрит». Знаете их? Там два брата работали? Суп, сэндвичи?

Любитель фильмов про супергероев медленно покачал головой, взгляд его стал подозрительным.

– Извините, мне надо идти.

Он закрыл дверь, и я услышала щелканье щеколд – одна, другая, третья.

Мне стало ясно: если уж хочется поделиться чудом (а мне хотелось!), надо делиться с людьми, которые меня знают.

Когда я развернула свои дары за столом любителей Суспензии, Питер опасливо отпрянул назад – прямо вместе со стулом.

– Я не ем хлеба, – напомнил он. Это прозвучало как заклинание против злых сил.

А вот у остальных адептов Суспензии никаких угрызений совести не возникло. Мы стали мазать толстые мягкие куски сливовым джемом, похищенным с роскошного стола с тостами, который устроила шеф Кейт.

Больше всех заценил хлеб Гарретт. Звуки, которые он издавал, поедая хлеб, были на грани приличия.

– Это ты сама сделала? – спросил он, разинув рот. – Это из какого-то полуфабриката? Он был замороженный?

Гарретт жил в крохотной квартирке в новом доме на Сэнсом-стрит, и кухни там не было. Зато был встроенный в стену тачскрин, подключенный к разным сервисам доставки, которые, согласно договору с владельцем дома, привозили еду меньше чем за пять минут. Гарретт был настолько далек от кулинарных вопросов, что на его фоне я выглядела Айной Гартен.

Я рассказала, как живая закваска придает хлебу текстуру и аромат. Глаза у Гарретта расширились от недоверия.

– Оно было… живое? – мягко переспросил он. С сомнением. Как и я сама, он никогда раньше не задумывался о том, откуда берется хлеб и почему он выглядит так, как выглядит. Вот они мы и наше время: мы могли подчинить себе суперсложных роботов, но самые простые вещи ставили нас в тупик.

Шеф Кейт обходила свои владения, дружелюбно болтая с обедающими. Наш стол она обычно обходила стороной, не в силах смириться с нашими пищевыми предпочтениями. Но сегодня Арджун подозвал ее, и она с мрачным видом подошла к нашему столу.

– Лоис теперь печет хлеб, – объявил Арджун.

– Я и не знала, что вы, ребята, едите твердую пищу, – сказала Кейт.

– Только Питер не ест.

– Это правда, – сказал Питер.

– Можно попробовать? – спросила Кейт.

Все взгляды устремились на Гарретта, который как раз только что умял последний кусочек. Он выглядел виноватым, но очевидно не сожалел о своем поступке.

– Вот уж не ожидала! Пекарь за столом любителей Суспензии. А остальные наворачивают. Во даете! – и в этом ее «во даете» явственно слышалось глухое одобрение. – Лоис, в следующий раз и мне принеси. Хочу попробовать твои изделия.

Вечером я пришла домой и – катастрофа!

Закваска засохла. В горшке была не слизь, а, скорее, засохшая корка с темной потрескавшейся поверхностью. Пахла она жидкостью для снятия лака и выглядела мертвой.

Я в панике замешала еды для закваски – муки с водой. Мне казалось, что кормить ее надо медленно, по чуть-чуть, как поят из бутылочки больного котенка. (Я никогда не поила из бутылочки больного котенка. Но однажды я вернула к жизни Кубрика, обрызгав его из пульверизатора. Вообще-то загубить кактус очень и очень непросто.) Я вливала и вливала мучнистую пасту в горшок и в это время разговаривала с закваской.