Греховная невинность - Лонг Джулия. Страница 45

Джон О’Флаэрти помолчал, раздумывая.

— Я понял, — пробурчал он, уступая силе.

— Так что, идем?

Медленно, будто неуклюже танцуя странный вальс, они двинулись к дверям. Адам не ослаблял хватки: костяшки его пальцев побелели от напряжения, мышцы на руках вздулись. Джон О’Флаэрти шел покорно, словно признавал, что вел себя недостойно.

В нескольких футах от дома Адам резко выпустил его. Тот пошатнулся, с трудом выпрямился и, сокрушенно покачав головой, оглянулся на дом.

— Ступайте, Джон.

О’Флаэрти поплелся по дороге прочь. Адам проводил взглядом его удаляющуюся фигуру.

Потом ощупал лицо. Удар пришелся вскользь, однако едва не сбил его с ног. Наверное, будет синяк, решил Адам. Что ж, ему не впервой получать синяки. Окажись на месте пастора миссис О’Флаэрти, ей пришлось бы много хуже.

Лицо Мэри стало пунцовым от стыда.

— Простите, преподобный Силвейн, мне так жаль. Джон редко… то есть… только когда выпьет. Почти никогда… почти никогда в присутствии детей. Я…

Повернувшись, она бросилась к детям. Но те привыкли к выходкам пьяного отца, и даже самый маленький из них не плакал.

Капитан Кэтрин стояла в углу, обнимая за плечи жавшихся друг к дружке братьев и сестру. Собака, ростом почти с младшую из девочек, льнула к детям. В колыбели проснувшийся младенец беспокойно сучил ножками. Кэтрин сжимала в кулачке медальон с изображением святого Христофора.

— Капитанский орден леди Уэррен действует, мама! Отец ушел!

У Евы вырвался возглас боли, будто внутри у нее что-то надломилось. Повернувшись, она вышла из дома.

Мэри О’Флаэрти, забыв на время о пасторе, занялась детьми. Ей больше ничто не угрожало, и Адам последовал за Евой.

Графиня пересекла двор и остановилась под большим дубом. Прислонившись к стволу и запрокинув голову, она смотрела вверх сквозь оголенные ветви.

Адам привалился спиной к дубу рядом с ней — ствол был так широк, что там хватило бы места и для третьего человека. Дерево стояло не один век в этой долине и наверняка видело вещи похуже семейных ссор О’Флаэрти. Видело оно и людское счастье.

— «Почти никогда», — с горечью повторила Ева слова Мэри.

Адам не знал, что на это ответить. Несколько минут прошло в молчании.

— Почему они такие? — спросила наконец Ева вялым, безжизненным голосом.

— Они?

— Мужчины. Некоторые из них, — поправилась она.

Адам немного подвинулся, его плечо слегка соприкоснулось с плечом Евы, и он почувствовал, как ее напряжение спадает, сведенные судорогой мышцы расслабляются. Пастор замер в неподвижности, словно боялся спугнуть бабочку, опустившуюся ему на ладонь.

— Иногда людей ожесточает нищета, — тихо произнес он. — Мужчину охватывает беспомощность, его мучает мысль, что он не в силах содержать свою семью. Для большинства мужчин чувство беспомощности непереносимо.

— Вы тоже небогаты.

— О, обожаю, когда мне об этом напоминают.

Ева улыбнулась уголком рта. Ее рука потянулась к горлу, но бессильно упала. Она вспомнила, что медальон с изображением святого Христофора висит теперь на шее у капитана Кэтрин.

— Жаль, у меня нет сигары. В Лондоне я иногда покуривала, — призналась она. — Сигара успокаивает нервы.

— Я так и думал, что вы рассказали мне не обо всех своих прегрешениях.

Ева снова слабо улыбнулась.

— Вы появились как раз вовремя.

— Мой кузен Йен предупредил меня, что Джона О’Флаэрти видели в городе. Я решил, что осторожность не помешает, и приехал раньше, надеясь опередить добровольцев. — Адам махнул рукой в сторону привязанной неподалеку лошади.

Ева о чем-то задумалась. Должно быть, погрузилась в воспоминания.

— Вы когда-нибудь чувствовали себя беспомощным, преподобный Силвейн? Оказывались всецело во власти обстоятельств?

«Ощущать себя беспомощным? Во власти обстоятельств?» Нет, пожалуй, Адам выбрал бы иные слова, чтобы описать то сложное и прекрасное чувство, которое он испытывал к Еве Дагган.

— Священникам нередко приходится блуждать в потемках, рассчитывая лишь на свое чутье.

— Ну, я бы сказала, у вас это неплохо выходит, — сухо заметила Ева. — Кажется, у вас особый дар.

Адам тяжело вздохнул.

— Ваш отец пил? — спросил он тем же ровным тоном, словно продолжая начатый разговор о детстве Евы.

Она медленно повернулась к нему. На ее лице промелькнула целая гамма чувств: недоверчивое выражение сменилось негодованием, а затем гримасой боли.

— А вот и подтверждение вашей прозорливости, — с горькой иронией, почти язвительно произнесла Ева. — В юности я ничего не могла поделать с этим. Отец пил и избивал маму, когда напивался. Я пыталась его остановить.

Готовясь задать следующий вопрос, Адам почувствовал, как мучительно напрягся каждый его мускул, каждая жила.

— Он бил вас?

Как только эти слова слетели с его губ, он понял, что знает ответ. Адам представил, как взрослый мужчина осыпает градом ударов маленькую девочку, и ярость сдавила ему горло, во рту разлилась горечь. Он ощутил звенящую пустоту в голове. «Я поверну время вспять, — сказал себе Адам, твердо веря, что действительно способен это сделать. Гнев придал ему убежденности. — Я исправлю зло, причиненное ей».

Должно быть, Ева почувствовала плечом, как напряглись его мышцы.

— Всего несколько раз, — отрешенно проговорила она. — Мама вставала между нами, как вы сегодня. Она не подпускала его к нам. Всегда старалась принять удар на себя. Потом отец ушел и больше не возвращался, а мама умерла.

Вот и вся короткая жестокая история ее детства, подумал Адам.

— Знаете… — продолжала Ева, — я тогда поклялась, что никогда не буду зависеть от мужчины. Никогда. Я сама решу, когда наступит начало и конец в отношениях с мужчиной.

В ее словах Адам услышал признание и предостережение.

Ему открылась новая страница жизни Евы. Еще один кусочек головоломки лег на место. Проведя в кромешном аду годы детства, она научилась тщательно планировать свою жизнь. Вот почему она так отчаянно пыталась защитить своих близких — будучи ребенком, Ева не сумела защитить свою мать.

Все, что у нее осталось, — это семья. Но многое в ее жизни по-прежнему представлялось Адаму загадочным и непонятным.

— Как вы оказались в Лондоне?

— Один бродячий жестянщик, проезжавший мимо нашего городка, сказал мне, что я достаточно красива, чтобы выступать на сцене. — Ева горько усмехнулась. — Я уговорила его взять нас всех в свою повозку. Всех маленьких Дагганов.

— Это преимущество тех, кто красив и умеет убеждать.

Ева рассмеялась.

— Уверяю вас, жестянщик получил от меня лишь поцелуй за хлопоты. Мои братья и сестры были еще малы, но мы разорвали бы его на клочки, вздумай он распустить руки. Жестянщик оказался человеком порядочным. Он подарил мне медальон с изображением святого Христофора. Просто кусочек жести, но он сказал, что этот талисман приносит удачу. Я была обыкновенной деревенской девчонкой, хотя, возможно, и красивой. У таких, как я, выбор невелик. Мне было нужно много денег, чтобы уберечь своих братьев и сестер от работного дома или плавучей тюрьмы. К счастью, меня приняли в театр «Зеленое яблоко». Как видите, я тоже не лишена таланта. — Она дернула уголком рта. — Оказалось, что я умею развлекать публику. По крайней мере, работу я получила.

— Вы смогли заботиться о своей семье?

— О, поверьте, поначалу мы отнюдь не купались в роскоши. На случай, если вам вдруг понадобится сменить жилье, преподобный Силвейн, я не посоветовала бы вам снимать комнату над борделем в Севен-Дайлз.

— Вот как? А я, признаться, подумывал.

— Просто… увидев ссору О’Флаэрти… я невольно подумала о Коре. Я очень беспокоюсь за нее. — Голос Евы упал до шепота. Из горла вырвался хриплый смех, похожий на стон. Она хлопнула себя ладонями по щекам. — История повторяется, верно? В последнем письме Кора написала, что ее муж ушел и не вернулся. Вы помолитесь за нее?

Она подняла на Адама измученный, безнадежный взгляд.