Через тысячу лет (Научно-фантастическая проза) - Никольский Вадим Дмитриевич. Страница 10

Затем профессор внимательно просмотрел установленные приборы, проверил контакты и соединения и, вынув папиросу, уселся в кресло, время от времени поглядывая на часы.

2 часа 57 минут… Рука профессора легла на рычаг аппарата. 3 часа… И последний удар часов слился со звоном повернутой рукоятки и оглушительным треском искры в детонаторе…

Часа полтора спустя, когда профессор, в сотый раз глядя на часы, окончательно решил, что с его помощником что-то случилось и опыт не удался, раздался резкий звонок и через полминуты в дверях появилось сияющее лицо Веровского. С первого взгляда на него было видно, что все в порядке… Не снимая пальто и галош, студент бросился к профессору и с жаром стал пожимать его руку.

— Удача, полная удача, дорогой профессор!

— Ну, рассказывайте живее — как было дело!

— Как вы мне сказали, — начал студент, — я доехал до Муринского, взял извозчика…

— Ну, это — не блестяще, сделали его, значит, благородным свидетелем происшедшего? — иронически вставил профессор.

— Ну, за кого же вы меня принимаете! — обиженно протянул Веровский, — я боялся опоздать и отпустил его около постройки. Яму, о которой вы мне говорили, я нашел сразу. На мое счастье, кругом никого не было и я по вашим указаниям разложил тут же все три пакета — стал в сторону, за дерево, и начал ждать. Смотрю на часы — дело близко к трем идет и вдруг, — вообразите, профессор, как я испугался! Вижу, из леса, прямо к яме, идет какая-то парочка. Ну, думаю, будет хлопот, как у них под носом взовьются ваши снаряды, однако все обошлось благополучно: заметили меня и повернули обратно… В ту же минуту слышу легкий треск и от первого пакета взлетает легкий дымок и клочки бумаги. Гляжу на часы — три часа! Ровно через пять минут — с маленькой вспышкой исчез второй пакет, — а еще через пять — третий, маленький, — этот взрыв был значительно сильнее первых двух — точно в медный таз ударило, и земля облачком поднялась…

Я побежал к пеньку, на который я положил третий пакет, смотрю: от пенька даже щепок не осталось и на том месте — яма с аршин глубиной.

— Успех, полный успех, я просто не верил своим глазам, — ах, дорогой профессор! Какой исторический опыт!

Профессор взволнованно обнял Веровского.

— Ну, дорогой мой, тысячу раз вам спасибо! Значит, я не ошибся… Завтра же я разошлю представителям крупных держав копии моей работы, а сейчас я попрошу вас отнести в редакции «Молвы» и «Биржевых ведомостей» письмо, которое я набросал в ожидании вас и где я рассказываю о достигнутых мною результатах и о скором опубликовании моего изобретения. Еще раз спасибо, мой молодой друг, за услугу…

И с этими словами, проводив Веровского до передней, профессор снова углубился в работу.

Снова вечер, снова ночь…

Над столом, заваленным исписанными листками и табачным пеплом, снова склоняется голова профессора… Перо, как живое, бегает по бумаге — две записки уже готовы и запечатаны… От усталости начинает рябить в глазах и дрожат руки. Марьевна безрезультатно два раза уже наведывалась в кабинет, но стакан чаю, принесенный ею, стоит нетронутый и холодный. Процесс работы целиком захватил петербургского ученого.

Успех произведенного опыта рисовал перед ним блестящие картины дальнейших достижений… Усовершенствовав и усилив мощность аппарата, профессор уже окрестил его мысленно именем «Антибеллум», что значит: «против войны», — удастся посылать могучие лучи электрических волн по любому направлению, взрывая на его пути все, что может быть взорвано… Никакие пороховые казематы, никакие крюйт-камеры не остановят молниеносного эффекта его Антибеллума… Вековой спор между броней и пушкой станет бесцельным… Незачем будет вооружаться, незачем будет копить оружие и взваливать на трудовые плечи народов многомиллиардное бремя военных налогов… Как приблизится к нам тогда — еще такой загадочный и туманный грядущий строй!

— Да, работа многих лет пропала не даром, — размышлял профессор, — правда, здоровье и силы ушли, но разве достигнутое не вознаграждает меня сторицей за это? Плохо, что сердце пошаливает, вот и сейчас эта странная колющая боль… Кажется, опять начинается сердцебиение, надо бы принять валериановых капель, — и профессор потянулся к одной из полок с химическими реактивами, с усилием перегнувшись через стол, где на газовой горелке что-то булькало и шипело.

Но в этот момент нога, неудобно опиравшаяся о табурет, скользит, равновесие нарушено, рука профессора инстинктивно ищет опоры и резким движением сбрасывает на горячую печь какой-то пузырек с белой бесцветной жидкостью… Легкий треск, брызги, шипение, и острый запах горького миндаля наполняет лабораторию…

— Синильная кислота… не дышать… скорей отсюда… — кружатся в мозгу профессора обрывки мыслей… Слишком поздно: при первом невольном вздохе испуга ядовитые пары уже проникают в легкие… Перед глазами быстро мечутся какие-то огненные полосы, слышится гулкий звон в ушах и, чувствуя, что пол уходит под ногами и комната падает на него сверху, профессор судорожно хватает воздух пальцами и грузно валится на стол, разбивая и разбрасывая стоящие на нем аппараты…

И снова все тихо… Часы продолжают так же мерно отбивать секунды. Желтый уголек электрической лампочки продолжает так же ровно гореть, бросая ровный свет на рабочий стол с разбросанными на нем приборами и на согнувшуюся рядом человеческую фигуру.

Марьевне, принесшей утром обычный кофе, показалось сразу, что профессор спит.

— Вот уж, — недовольно ворчала старуха, — как за малым дитем, глаз за ним нужен. Умаялся, видно, сердечный, да и заснул туг же… Михал Михалыч! — принялась она тормошить профессора. — Что это вы, право, — этак и захворать недолго!

Спящая фигура внезапно потеряла равновесие и тяжело рухнула на пол с каким-то особым зловещим стуком, который может производить лишь мертвое тело. С бледного, покрытого синими пятнами лица на Марьевну глядели остекленевшие глаза, в которых не было уже ничего живого… С диким воплем, выронив поднос на пол, старуха бросилась опрометью вон из кабинета…

Через полчаса в комнате уже бестолково суетились фигуры дворника, помощника пристава и околодочного с неизменным портфелем под мышкой, а в дверях пара городовых сдерживала любопытных, густо набившихся в кухню, где Марьевна с причитаниями в сотый раз рассказывала всем желающим слушать, как она принесла кофий с газетами, «а барин над склянками сидит, спит, ровно выпимши… Я его за рукав, а он неживой, и с лица весь синий-пресиний…»

Началась бесполезная и такая ничтожная перед торжественным лицом смерти обычная канитель с протоколом и осмотром тела, опросом свидетелей; настоящих свидетелей, впрочем, не было. Строились предположения одно нелепее другого, пока, неожиданно, на лестнице не раздался «малиновый звон» жандармских шпор… Мимо почтительно вытянувшихся и козырявших городовых в лабораторию быстрыми шагами вошел бравый, подтянутый жандармский полковник. За ним виднелись еще несколько жандармов и определенного типа личностей.

— Попрошу немедленно очистить квартиру и лестницу от посторонних, — властным баском начал распоряжаться вошедший, — у дверей и ворот поставить охрану. В квартиру никого без моего разрешения не впускать… Вас я попрошу также удалиться, — обратился он к помощнику пристава.

— Но здесь, господин полковник, протокольчик не совсем закончен, — почтительно склонился по направлению к полковнику полицейский.

— Вы меня поняли? — нетерпеливо повторил полковник, — оставьте материалы дознания здесь, лично вы мне сейчас не нужны, я вас не задерживаю.

— Чертовы синемундирники, как что поинтереснее, — обязательно первыми нос суют, а нас — побоку… — досадливо подумал помощник пристава, недоуменно откланиваясь и уходя со своими подчиненными.

— Ну-с, господа, — обратился полковник после их ухода к своим спутникам. — Это совершенно исключительный случай; его превосходительство придает этому происшествию, благодаря некоторым привходящим обстоятельствам, совершенно особое значение, ввиду чего необходимо произвести подробнейшую выемку всех документов и приборов… По нашим сведениям, здесь идет дело о каких-то опытах над новыми взрывчатыми веществами. Вдобавок, политическая репутация покойного, — он кинул косой взгляд на по-прежнему безжизненно распростертое тело профессора с судорожно сведенными руками, — репутация покойного была из таких, что наше посещение его лаборатории все равно было лишь делом времени…