Зловещее проклятие - Гладкий Виталий Дмитриевич. Страница 13

– Н-нет…

Он не ожидал такого вопроса и, судя по всему, немного растерялся.

– По-моему, нет… Да и кому это нужно?

– Ну что ж, тогда до свидания…

На другой день майор пригласил в управление Алифанову и Новосад, подруг Ольховской.

С Драчом обошлось: его куда-то срочно вызвали, и он на работе даже не появлялся.

“Зря спешил. Полсотни только крылышками помахали…” – думал Дубравин с сожалением.

Он добирался в управление на такси. Погода опять оставляла желать лучшего, и автобусы ходили нерегулярно.

– Бронек, – обратился майор к Белейко. – Придется тебе сегодня на полдня снимать квартиру.

– Что, клиентов привел?

– Клиенты в парикмахерской, – не принял его шутки майор.

– Ладно. Я сваливаю…

Белейко понял, что его друг не в духе, и поспешил к двери.

– Погоди, – остановил его Дубравин. – Там в коридоре девушка рыженькая сидит, Алифанова. Позови.

– Будь сделано…

Алифанова произвела на майора приятное впечатление.

Она была невысокого роста, полненькая, розовощекая, с лицом в россыпи мелких веснушек, чуть курносая и застенчивая.

От нее исходила простодушная доброта, без малейшего жеманства и желания блеснуть – скромная прическа, не менее скромная одежда. Немного испуганные зеленые глаза смотрели прямо, без хитринки, не таясь.

– …Да, я уже знаю. Мне Ада говорила.

– Что именно она вам сказала?

– Думала, что это розыгрыш, что кто-то из нас пошутил. Мы ведь вместе оканчивали театральное училище, занимались в одной группе. Ну и, сами понимаете, иногда позволяли себе… нечто подобное.

– Вы учились вместе? Но, мне кажется, Ольховская старше вас.

– До училища Ада закончила университет. Так захотели ее родители. Но потом все же сумела их убедить, что ее призвание – театр. И это действительно так: у нее талант необычайный.

– Ирина Викторовна, а что вы думаете по поводу этой неприятной истории?

– Я поначалу просто не могла поверить. Ада показывала мне и Валентине ларец и этот перстень… Честно признаться, мы были восхищены. Валя даже расстроилась: она всегда считала Аду везучей. А тут такое подтверждение – и впрямь можно позавидовать.

– Почему расстроилась?

– У них еще с первого курса соперничество. Валя ведь тоже незаурядная актриса.

– В чем проявлялось это соперничество?

– А, смешно вспомнить… Глупости всякие…

– И все-таки?

– Например, если у Ады появлялась новая красивая шляпка, то можно было не сомневаться, что на следующий день у Вали будет такая же или лучше. Если за Адой кто-либо начинал ухаживать, то мы уже заранее знали, что Валентина постарается перебежать ей дорожку.

– И они после всего этого остались подругами?

– Вы не знаете женщин, товарищ майор. Самые лучшие подруги – самые большие завистницы. Особенно такие красивые, как Ада и Валя. Ну и, кроме всего прочего, у Ады характер мягкий, покладистый, не то, что у Валентины. Потому ее выходки Ада воспринимала спокойно, не обижаясь. Единственное, в чем Ариадна была неуступчивой, так это когда дело касалось распределения ролей в спектаклях. Тогда они и впрямь ссорились, долго не разговаривали друг с дружкой, но потом опять мирились и жили душа в душу…

Дубравин видел, что Алифанова волнуется. Да и не мудрено: вызов в милицию редко кого оставляет спокойным и равнодушным.

Но волнение актрисы было несколько иного рода. При всей своей откровенности она панически боялась даже невзначай, намеком, возвести напраслину на тех людей, о которых ее спрашивал майор.

Он задавал вопросы, тихо шуршала лента диктофона, записывая мелодичный голосок Алифановой, но Дубравин никак не мог отделаться от мысли, что из-за своей чрезмерной щепетильности актриса все же кое-что не договаривает.

Что и в какой мере это важно для следствия, судить было трудно…

С Новосад разговор у майора не получился так, как ему этого хотелось бы. Она была резка и с первых минут дала понять, чтобы он не рассчитывал на полную откровенность.

Видно было также, что Новосад относится к милиции с предубеждением и даже иронией. Это поначалу немного злило старшего оперуполномоченного, но он старался не подавать вида.

Памятуя слова Алифановой о соперничестве Новосад с Ольховской, Дубравин поневоле сравнивал их.

Примерно одного роста (чуть выше среднего), прекрасно сложенные, разве что Ольховская немного полнее и с более мягкими, женственными движениями, они отличались разительно.

У Ольховской был правильный овал лица с мраморной белизны кожей, а у Новосад лицо удлиненное, смугло-цыганистое.

Волосы у первой длинные, светло-русые, с золотым отливом, тогда как на голове второй кудрявились волосы цвета воронова крыла.

У Ольховской глаза зеленели-голубели прозрачным аквамарином, а у Новосад черные точки зрачков, казалось, смыкались с белыми до синевы глазными яблоками и были бездонны, загадочны и быстры.

Дубравин про себя охарактеризовали их так: у Ольховской – “добрая красота”, а у Новосад – “злая”, хотя понимал, что его классификация весьма условна и к делу отношения не имеет.

И все же Новосад ему понравилась.

Чем? – трудно было сказать. Может резкой непримиримостью или остротой суждений, которые она и не пыталась облечь в стереотипные, приемлемые формы, а возможно, и внутренней собранностью, чего явно не хватало Ольховской.

В конце дня, захватив заключение эксперта ЭКО, он пошел на доклад к начальнику ОУР.

Подполковник выглядел уставшим, был не в духе, дело

по трем кражам его почему-то мало интересовало, а вот по поводу заявления Ольховской он проявил удивительную дотошность.

– …В заключении экспертов утешительного мало, – докладывал Дубравин. – На ларце – следы пальцев рук Ольховской, ее бабушки, ювелира Крутских и обеих актрис, Алифановой и Новосад. На шкатулке – Ольховской и ее бабушки, Софьи Леопольдовны Шустицкой. На фонарике – Ольховской и еще чьи-то, но они смазаны и для идентификации не пригодны. Замок двери без повреждений.

– Выводы?

– Или кто-то из подруг, или бывший муж, или мы имеем дело с очень предусмотрительным и сведущим в этом занятии человеком.

– Расплывчато. Конкретней можно?

– Предполагаю, что и в данном случае поработал тот самый неуловимый вор, уже обчистивший три квартиры.

– Неуловимый по вашей вине, между прочим, – резче обычного сказал Драч, хмуря брови.

– Да, – не стал возражать Дубравин.

И подумал: “Тебя бы сейчас на мое место сейчас… Можно подумать, что чем выше кресло, тем больше ума”.

– Какие у вас соображения по поводу фонарика? – спросил Драч.

– Очень загадочная история. И сам фонарик довольно интересная и необычная вещица. Западногерманского производства. Такими оснащены элитные части бундесвера. Спецназ.

– Даже так? Любопытно… Время выпуска удалось установить?

– Фонарик изготовлен три года назад.

– Непонятно, как он мог туда попасть… Мужа Ольховской вы уже опрашивали?

– Сегодня не успел. Но актриса утверждает, что фонарик не его.

– Проверьте. И, надеюсь, уже приняты меры по выявлению похищенных драгоценностей?

– Конечно. Предупреждены все скупочные пункты и антикварные магазины. Описания вещей из ларца размножены и разосланы всем, кто так ли иначе связан с куплей-продажей драгоценностей.

– А другие каналы?

– Вы имеете в виду барыг?

– Именно.

– Тут требуется ваша помощь. Нужно подключить наших внештатных сотрудников. Всех, кого можно. Особенно тех, кто связан с криминальными структурами. Своих агентов я уже задействовал.

– Хорошо. Я дам соответствующее указание. У вас все?

– Так точно.

– Тогда вы свободны. И вот еще что…

Драч с силой потер подбородок.

– Не нравятся мне в этой истории некоторые моменты, – сказал он задумчиво. – И первый – таинственный фонарик. Если окажется, что Ольховский к нему отношения не имеет, то… Короче говоря, такое впечатление, что можно ждать любых неожиданностей…

«А мужик он башковитый, – думал майор о Драче, топая по коридорам управления. – Мысли у нас сходятся. Дело непростое, как чемодан с двойным дном. Нутром чую. Он сразу это просек. Похоже, ходил в операх не один год…»