Кому на руси жить (СИ) - "Константин". Страница 16

Огибаю бочечную мастерскую, сталкиваюсь нос к носу с потертым, бородатым дедом. От него разит перегаром, бороденка желтая, реденькая, зато под самые глаза. Стоит передо мной, качается, ухмыляется глуповато.

- Иди домой, отец, – говорю. – Жара на улице.

Он что-то бормочет, кивает и криво семенит мимо.

Следуя устному путеводителю пацанов с камнями, нахожу старую конюшню. Это длинная бревенчатая постройка, с виду абсолютно еще нормальная, крыша не гнилая, почему “старая”не пойму.

У раскидистого дуба, перед входом на торг гудит столпотворение. Мнутся с котомками и мешками лапотники, бабы в платках, дети, языкатые собаки, тут же телеги, лошади, коровы. Все снует, шевелится, кто-то сидит на земле закусывает, кто-то торопится домой, одна тетка воет в голос, волосы на голове рвет.

Все рынки, во все времена, в сущности, одинаковы. Один мечтает продать, другой страстно желает купить. В конце концов, если все взаимовыгодно и честно, две эти противоположности к обоюдному удовлетворению рано или поздно друг дружку находят. И нет ничего удивительно в том, что с начала существования рыночных отношений некоторые недобросовестные личности промышляют подлым обманом, пользуясь доверчивостью обывателя. Способов такого промысла приличное множество. Умудренный профессиональным опытом я этих ухарей могу угадать среди сотен, казалось бы, обычных участников сделки купли-продажи. Карманники, кукольники-кидалы, прилавочные воришки трудились под нашим чутким присмотром, я знал их всех в лицо и на раз мог выкупить залетного, гастролирующего на давным-давно поделенной территории. Я собирался применить свои навыки, так как моей наипервейшей задачей на этом отдельно взятом торжище значилось обнаружение криминального элемента с целью втирания в доверие для извлечения личной выгоды.

Не теряя времени, приступаю к поискам жуликов – начинаю планомерно обходить рыночную площадку по часовой стрелке. Первое, что здесь бросается в глаза, это отсутствие фруктов. Полнейшее. Кавказцы, почитай, круглый год торгующие помидорами и персиками, кажется, исчезли как класс. Соответственно, налицо полнейший дефицит бананов и апельсинов, баклажанов и винограда, груш и ананасов, огурцов и картошки тоже нету. Странный рынок, дикий какой-то, нецивилизованный. Прилавков практически не существует, на весь рынок всего один пятиметровый стол с выложенной на нем рыбой и кусками сушеного мяса. Толкают прямо с нераспряженных телег в основном различное зерно в мешках, сено в копнах, продукты пчеловодства, кожи выделанные и сырые, кур продают, цыплят, утят, поросят, ягнят и тому подобное добро. Все это пищит, крякает, блеет и адски благоухает. Порядка никакого, ни малейшего подобия рядов, телеги расположены кто как успел въехать, между иными едва можно протиснуться, у въезда заторы, короче полный абзац, а не рынок.

Почти сразу мне удалось заблудиться в этом месиве из людей, лошадей, мешков, бочек и телег. Не заметив как оказываюсь в месте, где торгуют исключительно фуражом, по видимому, в самом сердце этого чудовищного лабиринта. Надо отметить, что дуб на входе совсем не единственное здесь дерево, вся площадь утыкана березами, кленами, липами с роскошными кронами, так что дуб тот как последний ориентир совершенно мною не видим.

После часового петляния решаю махнуть рукой на свою затею и выбираться, все равно ни одного жигана не встретил и вряд ли уже встречу, кругом один “колхоз”в не лучшем его проявлении.

В стремлении резануть угол и попасть ближе к выходу углубляюсь в скопление телег и тут же смачно нажимаю правым сапогом в конское дерьмо. Через минуту – левым. Насколько я успел заметить поблизости кроме меня в сапогах никого и нет, весь рыночный люд поголовно щеголяет в допотопных лаптях и обмотках до самого колена. В лаптях вонючую грязь месить совсем другое дело, нежели в сапожках фильдеперсовых – истоптал да выкинул, а кожа она уход любит, чистоту.

Подхожу с бочка к телеге с сеном, отщипываю пучок, чтоб сапожки свои ладные протереть. Наклоняюсь и слышу сзади сочный такой голосина:

- На место положи!

Выпрямившись, оборачиваюсь. Передо мной молодой ражий детина в черной рубахе, харя только поросят бить, лоб танковый фугас выдержит. Смотрит сверху вниз васильковым взглядом из-под насупленных собачьих бровей, пальцы в кулаки собирает.

- Не понял, – признаюсь я честно, – тебе что, кусок травы жалко?

- Я сказал – клади в телегу, – говорит и шаг ко мне делает.

- Ты дебил что-ли? – начинаю закипать. – Стой на месте, лапоть!

Я по рынкам таких бобров десятками щемил и славян и цыган и кавказцев, всяких, в общем, а этот сельский увалень, видать, попутал по незнанке, либо сапоги мои его заели...

Чую, народец собирается, причем преимущественно сзади. У них тут среди телег тихо, кулуарненько, прирежут за милую душу, под копну засунут и вывезут до первой ямы. Пятеро уже собралось, мирные пока, стоят как зомби в кинотеатре, смотрят чем дело кончится. Из всех выделяется только скупой до сена здоровяк, остальные почахлее, двое так с явным недобором веса и это радует...

- Вы чего, парни, ханки пережрали? – спрашиваю, оборачиваясь. – Идите торгуйте своим залежалым товаром, мы тут сами разберемся.

Моя речь для них как сигнал к решительным действиям. Начинают медленно обступать. Вот как? Ну тогда жалеть никого не буду, на себя и пеняйте. Руками встряхиваю, давненько я не отрывался, придется поучить деревенщину манерам.

Вымазанный в лошадиных какашках пучок сена летит в лицо своему хозяину. За пучком летит мой кулак. От удара несговорчивый детина валится на борт своей драгоценной телеги. Я к нему, торгаши за мной. Разворачиваясь, встречаю правой одного, левой другого, локтем добавляю детине в висок, чтоб не вздумал принимать участие. Кто-то дико кричит. Я приседаю, пропускаю над головой толстую лесину, валю с ног ее обладателя, добавляю сапогом в зубы, чтоб не повадно было подручным материалом драться. Краем глаза вижу – скачет по телегам подмога, да все не ко мне...

Кто-то очень прыткий пытается свалить меня в прыжке прямо с верхотуры передвижного стога. Прикладываю его еще в полете, незадачливый акробат падает возле колес со свернутой на бок челюстью. Сразу двое кидаются ко мне, виснут на руках, еще парочка осыпает ударами в четыре кулака. Бьют бессистемно, куда придется, мешают один другому. Получаю хрустящий по носу и свирепею. Двоих с рук стряхиваю, спиной в телегу упираюсь и как по тренировочному мешку раздаю за восемь ударов четыре нокаута.

Больше никто не кричит, кто при памяти – стонет. У меня сбиты костяшки, руки и грудь забрызганы кровью. Стою как болван среди побоища, надо бы отсюда выбираться, да что-то на миг потерял ориентацию – шнобель между глаз пухнет, слезы выжимает.

- Стяр! Стяр!

Оборачиваюсь. Между телег маячат две незнакомые рожи, машут призывно грабками.

- Давай сюда! Быстрее!

Мне что ли?

- Быстрее!

Да, по ходу мне, больше некому.

Поверженные неприятели зашевелились, начинают вставать, взгляды на мне фокусировать. Пожалуй, действительно, лучше слинять пока не дошло до поножовщины. Переваливаюсь через телегу, перелезаю через соседние оглобли, скачу по мешкам, наконец оказываюсь в обществе махавших мне парней. Один невысокий, юркий, на нерве весь, другой длинный как жердь, конопатый, с рыжими, торчащими кошачьмим усенками. Оба смотрят на меня как на привидение.

- Мы думали – ты или нет, – с опаской говорит длинный.

- Зачем махали, раз сомневались, а может это не я.

- Потом видим как ты кулаками ворочаешь и понимаем, что Стяр это, больше некому. Ты где пропадал?

Колымил, говорю. – На севере. Вахтовым методом. Муксуна вам привез, дома лежит в чемодане.

С длинным все понятно, глаза коровьи распахнул, ресницами хлопает, а вот шустрик ушки навострил, взглянул серьезно, шурудит шестеренками в черепной коробке.

- Уходить надо, – делает он ценное замечание. – Потом поговорим. Они сейчас очухаются, облаву на тебя устроят. Давайте к реке пробираться.