К судьбе лицом (СИ) - Кисель Елена. Страница 3

Над Флегетоном ясным пламенем – частью реки – полыхали гранатовые рощи. Подойди ближе – и обожжешься. Насмерть обожжешься, как не удержавший поводья сын Гелиоса, юнец Фаэтон.

Зная нрав везущей солнечную колесницу четверки (сколько раз эти твари меня заставили по арене поваляться?!), – богу солнца следовало заранее договориться с Нефелой – пусть бы она собрала своих овец на пути у колесницы, может, юнцу мягче было падать.

Или с Громовержцем.

– Зевс…?

– Разбил колесницу, – кивнул Танат. – Молнией.

Долго собирался, братец. Видно, отсыпался где-нибудь в уютном гроте в окружении толпы нереид – немудрено не заметить, что солнце на землю валится! Подумаешь, леса горят, реки кипят, камни до подземного царства разверзаются… смертные помирают – так на то они и смертные, их уже сколько раз чуть ли не подчистую…

– Тень? – спросил я.

– Вестник приведет, – Убийца помедлил, – когда расхлебается.

Расхлебываться Гермес будет долго. Облететь богов, собрать Совет, утешить безутешную Деметру, отнести во все храмы вести о том, что стряслось, оповестить мелких божков… сперва – бессмертные, потом – живые, тени – напоследок. Может, и хорошо. Явись он сейчас сюда с тенью Фаэтона – подземные бы его вместе с тенью в Тартар запихали.

И без того ведь соберутся сейчас, будут казни предлагать: одна другой страшнее.

– Вой начнется, – нервно хихикнул Гипнос, – у кого дома погорели, кто вообще не понял, что случилось… Хорошо хоть еще – Стикс не зацепило, только кусок колесницы этой плюхнулся, так это для нее ничего. Чашу свою поставлю – Эмпуса уже разносит сплетни, что Владыку тоже испепелил огонь с небес. Успокоил бы ты их, что ли?

Над Флегетоном с треском переломилось горящее дерево, а один из вулканов на западе забурлил, рыгнул черным облаком дыма. От ворот разразился негодующей руладой Цербер.

Успокоишь этих, как же. Во дворец, небось, кинулись. Обсуждать взахлеб, пугать слуг, гадать, что случилось. «А свет… сверху! А Владыка… с двузубцем и без ничего!»

Поднялся с холма, пинком отбросил одеяло, сгреб жезл. Скрипнув зубами, повел ладонью – и ткань царских одежд накрыла обожженную кожу, поверх бугрящихся ожогов на ногах легли сандалии, слипшиеся от пота, припорошенные пеплом волосы украсились царственным венцом. Убийца, глядя на меня снизу вверх, не шелохнулся, но расправил крылья.

– Наверх? – спросил я.

Кивок был почти незаметным, касание пальцем рукояти меча – того незаметнее. Только острота взгляда притупилась: за покрасневшими глазами, подпаленными ресницами – не сразу видна… Хотя что смотреть?

Много смертей. Мойры, небось, заняты по горло на Олимпе: режут нити сгоревших смертных, и нимф, и кентавров, и Тартар знает, кого еще, кто попался на пути Фаэтоновой колесницы, и в ближайшее время (как только Гермес расхлебается) нужно ждать нашествия…

Для бога смерти ночь будет долгой не только потому, что Зевс вдребезги расколотил колесницу бога солнца.

– Кер пришли, – выговорил Танат хрипло, – прикажи.

– Пф! – развеселился Гипнос. – Да они сами туда – наперегонки… что, нет, что ли?

Убийца свел крылья и так и исчез – из положения сидя. Бросил на прощание что-то вроде: «Они же не дуры…»

В подземном мире вообще дураков маловато. Какие есть – все с поверхности прибыли.

Пожар в саду я затушил, проходя мимо дворца. Огонь потух после взмаха двузубца, оставив черные древесные скелеты со скукоженными подобиями плодов. Гипнос увязался следом, ногами, не на крыльях – не прогонял.

В случае надобности хороший воин берет оружие, какое подвернется под руку. Сгодится и прикрывающийся крыльями бог сна.

Точно, сгодился: когда подземные толпой кинулись от дворца: «Владыка! Живой!! То есть, он, конечно, бессмертный, но… Владыка!!!» – я махнул рукой в сторону белокрылого: «Рассказывай», – и направился дальше ко дворцу. Позади слышались изумленные вопли. То ли потому, что Гипнос сразу начал с клятвы Стиксом и Фаэтона на колеснице отца, то ли потому, что близнец Таната встал в эффектную позу оратора и распахнул крылья.

Подземные пострадали не слишком – скорее, пришли в смятение от непривычного солнечного света. Кое-кто решил, что Олимп идет войной – по пещерам попрятались, в болото поныряли. Успокоить, отрядить теней на постройку новых домов, Кер выпихнуть на поверхность, несмотря на робкое сопротивление (потому что не дуры), потом дождаться Эвклея, плюющегося крошками и словами («Сожгли! Гады! Это ж сколько!! А там…»), – и шагнуть на колесницу.

Черные проплешины в асфоделевых полях не затянуть, не зарубцевать. Я не садовник – испепелитель. Погоревшие тополя, гранаты, ивы над Коцитом. На полях мук грешники еще и пережарились, помимо своих наказаний – вернуть воду в реку Тантала и колодец Данаид, отправить к Менетию новых грифов, взамен испекшихся… Кажется, только Иксиону на огненном колесе от этого ни жарко, ни холодно. Вернее, постоянно жарко.

На западе перепуганные великаны подняли бунт. Очень вовремя. Бунт – то, что надо Владыке с недосыпу и после противостояния ненавистному солнцу. Великаны скоро уяснили, что на троне – все еще Аид. Эвклей еще хихикал, кажется… «Знаешь, как они тебя между собой называют? Зуботычником!»

Врал, наверное, великаны бы в жизни не додумались.

Гермес прилетел через день… два? Вверху дней не было, и внизу тоже сбились со счета: колесница Нюкты не возвращалась с поверхности, Селена-Луна упорно подменяла наверху незадачливого братца.

– В грусти, - закатил глаза Гермес. – Сына убили, понимаешь, колесницу разбили, мать Фаэтона с собой с горя покончила, лошади бегают непонятно где… Нет, колесницу новую Гефест уже сковал. Тельхинов к делу припряг, кого нашел – всех заставил… Так Гелиос у себя сидит и на колесницу становиться не хочет. Скорбит о сыне, значит. А где еще таких колесничих взять?! Посейдон даже не заикается. Да и после его проигрыша – сам понимаешь…

– Тень привел?

Три тысячи теней. Психопомп тащил скопом, чтобы по много раз не бегать. Не знаю, как он уговаривал Харона их перевозить.

Мать и сын стояли первыми, не прятались за чужими спинами.

Она – пышная, с тяжелыми косами, непогашенным криком на лице, он… Гелиос, ты что, смотреть разучился? Гордая посадка головы, кудряшки мелкие – одна к одной, ноздри трепещут, талия осиная… а кисти узкие, изящные, пальцы слабые, ноги – такими не на колеснице стоять, танцевать бы. Поэт. Гордец. Любовник. Кто угодно – не колесничий.

– …раскаленный кол до самого горла!

– Лучше за ноги к лошадям привязать!

– Нет! В Стикс обмакнуть – пусть знает…

– Да чего там, поджарить хорошенько…

Даже мирная Мнемозина разошлась в своем углу: потрясает табличками с оплывшим от жара воском. Наверное, не может забыть своего наполовину выкипевшего озера, в которое влетел мелкий осколок от солнечной колесницы.

Тени смотрели по-разному: мать – с изумлением, юноша – с тупой обреченностью. Я так и не придумал, что делать ни с ней, ни с ним, отправил юнца на конюшни, присматривать за четверкой, мать приставил к нему. Кажется, слушался Судьбу, которая предположила: вдруг пригодятся.

Подземные почему-то остались довольны. Наверное, полагали, что присматривать за моей четверкой – тут страшнее и не выдумаешь.

…Геката явилась позже. Наверное, трепетно считала: сколько Владыка усидит на золотом троне, изрекая суждения о новоприбывших? Когда наконец уйдет на покой?

Может, подкупила Эвклея, чтобы тот сообщил, когда из Дворца Судейств перейду в свой.

Подловила на подходе, с какой-то то ли служанкой, то ли подругой за спиной. Воплощение тайны и истины о том, что одна голова – хорошо, а три – лучше некуда. Раскланялась, разулыбалась: Владыка, есть серьезный разговор. О, да. Неотложно. Конечно, Владыка так занят, было столько хлопот. Но все-таки, не может ли он снизойти…