Смерти нет - Глуховцев Всеволод Олегович. Страница 26

Несмотря на трусость, хоть как-то выглядеть человеком Дешевому хотелось. Потому он и зафасонил.

Но Слякоть вдруг вскочил как вепрь:

— Чего?! Чего ты, гнида! На кого рога поднял? Р-раздавлю!

У Дешевого сердце в пятки ушло. Он отшатнулся, споткнулся, чуть не упал.

— Да ты че! — взвизгнул он. — Я ничего!.. Я сам... Слякоть! крикнули из соседней комнаты.

Стало тихо. Пауза. Секунд через пять Слякоть откликнулся:

— Я! А чего такое?

— Поди сюда.

Переглянулись Тухляк и Пистон. Мыло опять разинул рот. Ботва ехидно заерзал.

— Сейчас иду, — сказал Слякоть выжидающе.

— Не сейчас, а сию секунду, — раздался спокойный ответ. — А не придешь — сам приду.

Сказано было без угрозы, но о возможных последствиях знали все — большого ума не надо. Хватит и того, что у Мыла.

— Да ты че, босс? — вдруг заговорил Слякоть весело — Уже иду! Вот он я.

Он быстро зашагал в соседнюю комнату и предстал перед командиром.

— Слушаю, босс.

Жженый ответил не сразу. Он даже не пошевелился, так и лежал с закинутыми за голову руками. Потом спросил:

— Кто сейчас должен заступать на пост?

— А кто должен? — начал придуриваться Слякоть.

— Ты мне здесь идиота из себя не строй, — негромко посоветовал Жженый. — Иначе желаемое может стать действительным... Повторяю вопрос: кто должен заступить на дежурство?

— А-а, это!.. — Слякоть будто бы лишь теперь сообразил. — Так это, босс! Я Дешевому говорю честь по чести: постой, говорю, за меня, я тебе две банки тушенки и кусок сахару... И сухарей еще. Ладно, говорит! А теперь на дыбы.

— Дешевый! — позвал начальник. Тот суматошно подскочил:

— Здесь!

Жженый посмотрел на одного, на другого. В сумерках, правда, видно было плоховато.

— Вы договаривались с ним? — кивнул Жженый на Слякоть.

— О чем? — изумленно моргнул Дешевый.

— Да это я про замену! — встрял Слякоть. — Ну, помнишь? Я говорил тебе: мол, отдежурь за меня, а я тебе за это тушенку и сахар. Ну! Забыл, что ли?

Дешевый вмиг смекнул. Он был жадный и, когда пахло поживой, соображал быстро. Даже слишком — спешил, себе же на голову.

— А-а, — забормотал он, и счастливая улыбка расползлась по лицу. — Ну да, ну да... Я и забыл! Да, точно. Договаривались.

Жженый помолчал.

— Все нормально, босс, — интимно произнес Слякоть. — Без проблем! Вопрос закрыли.

— Ладно, — обронил наконец Жженый. — Идите.

— Пошли, — сказал Слякоть дружески и подтолкнул Дешевого. — Пошли, сразу отдам.

— Чего? Продукты отдашь? — обрадовался Дешевый.

— Ну да. Пошли.

Они вышли из комнаты.

— Сюда. — Слякоть направился в подъезд.

— Куда это?

— Идем, идем, — Слякоть понизил голос. — Они у меня там припрятаны, наверху.

— Да?.. А тушенка-то того... не испортилась?

— Нет. Свежак.

Стали подниматься по лестнице. Слякоть приобнял спутника за плечи.

— Ты это, — сказал он, — обиды не держи. Погорячился я, бывает... Чего сгоряча не брякнешь.

— Да ладно... — Дешевый был польщен.

Поднялись на промежуточную площадку, меж восьмым и девятым этажами. Здесь проходила толстая труба мусоропровода, зияла в ней дыра — когда-то люк.

— Так что извиняй, — приговаривал Слякоть. — Тушеночки тебе... Это сейчас. Будет тебе тушенка.

Рука его как-то незаметно легла сзади на шею Дешевого.

— Будет, — бормотал он. — Будет...

Рука резко сжала худую шею. Рывок! — Дешевый врезался мордой в стену.

Он ничего не успел сделать. Удар! — искры из глаз, боль, шок.

Потолок кувыркнулся в глазах. Это Слякоть швырнул свою жертву на пол.

Дешевый разинул рот. Кровь из расквашенного носа лилась в него, на плащ, на пол... Над головой возникла злобно перекошенная рожа.

— Тушенки захотел, да?.. — прогнусавила она. — Вот тебе тушенка!

Страшный удар под дых скрючил Дешевого в дугу. Он перегнулся на бок, беззвучно хватнул воздух ртом.

Последовал убийственный пинок.

— Ну что? Пожрал тушенки? Пожрал, гнида?.. На! Еще удар. Щуплое тельце кинуло к стене.

— А теперь давай наверх, понял? И смотри, если прозеваешь что-то! Так с той крыши и порхнешь птицей. Понял?!

Шаги затопали вниз.

В комнату Слякоть вошел веселый, довольный, как ни в чем не бывало. Там уже зажигали лампу.

— Ну чего? — спросил Пистон. — Пошел он за тебя?

— А куда ж денется. — Слякоть сел на свое место. — За жратву ведь удавится, даром, что от горшка два вершка... Ну чего — играем?

— Играем, — сказал Тухляк. Он поставил лампу посреди стола. — Во! Красота!

На какое-то время Дешевый вырубился. Во всяком случае, не сразу догадался, где он, почему лежит на жестком, почему так болят голова и живот... Но тут же он вспомнил все и понял, что с ним.

Тогда он заплакал. От бессилия, от унижения, от всего. От жизни.

Слезы бежали по носу, по правой щеке — он лежал на правом боку. Почему-то особенно горько было осознавать, что никто, ни одна душа не пожалеет его. Никогда!

Дрожащей рукой он ощупал лицо. Кровь засохла на губах, на подбородке. Он подвигал челюстями, вяло сплюнул.

— Ладно... — прошептал он.

Жить — погано. Но и подыхать не хотелось. Дешевый начал подниматься.

Встав, он схватился за стену и долго так стоял, качаясь, точно пьяный. Голова кружилась. Он закрыл глаза и переждал головокружение. Затем поплелся вверх.

Но до крыши не дошел. Обида начала душить его. Он сел на площадке девятого этажа, шмыгнул распухшим носом, осторожно потрогал его и вновь чуть не расплакался.

Да какого черта! Почему он должен торчать, мерзнуть на крыше?.. Не ходить, да и все.

— Не пойду, — сказал вслух. Шепотом, правда, но вслух.

Это понравилось ему. Прозвучало! Он ободрился.

— Да что я, хуже всех?..

И это вслух. Понравилось еще больше. Он ощутил прилив сил.

В самом деле — что он, всех хуже?.. У него даже оружия нет. Ну, настоящего, во всяком случае. Один нож. Классный, правда.

Дешевый закопошился под плащом, нащупал нож, вынул его.

Это был старинный, наверное, даже музейный стилет с очень узким острым лезвием. Какими путями он попал в руки плюгавого типа?.. — бог весть. Дешевый потянул лезвие из ножен.

Глазенки его, пусть и трахомные, хорошо видели в темноте: было у них такое свойство. Они отлично различали прихотливые узоры рукоятки, завитушки на ножнах, изящную форму лезвия... Блеск!

Он задрожал от странного чувства — смеси злобы, мстительности и восхищения. Он вдруг ощутил себя сильным — чего отродясь не было. Он вскочил. Сжал нож в руке. Лезвие мелко вздрагивало.

— Лох! — рявкнул Слякоть на Тухляка. — Как ходишь?! Жопа вместо башки!

Тухляк сдуру кинул даму крестей, а Слякоть не заметил это. И в итоге несложной комбинации остался без поставленного на кон УНР — универсального ножа разведчика, комплекса с восемнадцатью функциями.

В общем-то, сам виноват. Внимательным надо быть. Но Слякоть, хоть и старался выглядеть бодряком, в душе грел злобу, и она внезапно вырвалась наружу.

Злился он на Жженого. Потому что боялся его. Затем по цепной реакции начал злиться на Тощего — причина та же. Растравлять злобу в себе нравилось ему. Особенно же остро было то, что приходилось сдерживать ее, играть в спокойствие...

И тут вдруг срыв.

Слякоть обозлился сам на себя. Память сразу услужливо подсунула ему: а вот ни Жженый, ни Тощий никогда так не лаются...

Это была правда. Усилием воли Слякоть вернул себя в норму.

— Да че ты! — надулся Тухляк. — Сам куда смотрел? У самого-то что на плечах?!

Сказал и сам испугался. Все знали, что со Слякотью шутки плохи. Тухляк и ноги поджал, сам весь как-то сжался, готовясь...

Но ничего не случилось. Слякоть неожиданно осклабился: