Но я люблю его (ЛП) - Грейс Аманда. Страница 18

Ох, теперь все понятно. Делаю глубокий и медленный вдох, пытаясь собраться с мыслями и правильно подобрать слова.

Потому что иногда мне кажется, что он должен перешагнуть через прошлое. Он не может во всем винить отца. Коннору уже восемнадцать. Он достаточно взрослый, чтобы взять под контроль свою жизнь. Достаточно взрослый, чтобы создать что-то свое и забыть о человеке, который все испортил.

Но кто я такая, чтобы судить? Кто я такая, чтобы знать, каково это? Я даже представить себе не могу весь тот кошмар, через который он прошел из-за своего отца. Может, это и нормально – что воспоминания его преследуют. Может, он и должен помнить, бороться с тем, что произошло, а не тупо игнорировать.

– Наверное, – наконец отвечаю я. Ведь только это и остается – предполагать.

– Именно этого я хочу. Просто забыть и притвориться, что его не существует. Просто… стать кем-то другим. Усердно работать и двигаться вперед, а не жить так.

Я молча киваю. Иногда он делится со мной своими мыслями… а я просто не знаю, как реагировать. У меня другое прошлое. Хорошие машины, вечеринки на дни рождения, рождественские свитера, цветники с розами и большие телевизоры. Я не похожа на него.

– Когда же я перестану все портить. – Коннор по-прежнему на меня не смотрит. Он глядит в окно, словно решение всех его проблем находится где-то посреди зеленого поля перед машиной.

Какую-то минуту я сомневаюсь, правильно ли расслышала. Но потом он повторяет.

– Ведь должен наступить момент, когда я перестану все портить, взгляну на себя в зеркало и мне понравится человек в отражении. Я стану самостоятельным и не позволю отцу на меня влиять. Знать бы только, как это сделать.

– Ага. Пожалуй, в этом есть смысл. – Я смотрю на наши сплетенные руки и поглаживаю большим пальцем его костяшки, всячески подавляя желание коснуться шрамов, чтобы ненароком не напомнить Коннору об их существовании.

Согласиться ли мне с ним или сказать, чтобы перестал переживать? А если согласиться, как я и хочу, стоит ли предложить переступить через это и двигаться дальше? Не прозвучат ли мои слова осуждающе, словно их произнесла моя мама?

Сиденье скрипит, когда Коннор наконец поворачивается и смотрит на меня. Его голубые глаза полны уныния с примесью толики надежды, и это разбивает мне сердце.

– Я лишь хочу… я хочу, чтобы мы… чтобы «мы» просто были. Я не хочу, чтобы он влиял на нас. Не хочу, чтобы он все портил. Ты – единственное хорошее, что со мной случалась, и я не знаю, как себя вести, – через силу произносит он, будто слова слишком тяжелые или ему сложно шевелить губами.

Я заглядываю в его глаза, и мы оба молчим не меньше минуты. Не говорим ни слова и просто… смотрим друг на друга – именно в такие моменты я сильнее влюбляюсь в него. Именно в такие моменты между нами формируется взаимопонимание, которое намного глубже, чем простые слова. Такую крепкую связь невозможно описать.

– Я просто хочу, чтобы ты знала… я хочу, чтобы ты знала: несмотря ни на что… невзирая на то, что я могу сделать или сказать, что я уже сделал или сделаю в будущем, я люблю тебя. Больше жизни. И если однажды что-то такой случится и мы расстанемся, я все равно буду любить тебя и вспоминать.

– Ничего не случится, – уверяю я. – Если ты будешь любить меня так же, как я тебя, обещаю, ничего подобного не случится.

– Знаю. Мы всегда будем вместе, – отвечает он. – Я боготворю тебя. Я люблю тебя. Ты – мое все.

– Я тоже тебя люблю.

– Клянешься?

Я медленно и с чувством киваю.

– Да, клянусь.

Он целует меня, и я закрываю глаза, вкушая мягкость его губ. У меня начинает кружиться голова, и приходится отстраниться.

Коннор сжимает мою руку. Я не шевелюсь. Двигатель машины продолжает работать, и мы вот так стоим на месте, затерявшись где-то на полпути в никуда, но недостаточно далеко, чтобы спрятаться от всего.

– Иногда мне кажется, я ждал тебя всю жизнь, – признается он. – У меня никогда не было такого близкого человека, как ты. Того, кто не обязан мириться со мной, но все равно рядом. Того, кто просто хочет быть со мной ради меня. Потому что я – это я. Не потому, что я чей-то брат, ребенок или еще какой родственник, а потому, что сам выбрал меня.

Я крепче сжимаю его руку.

– Знаю. Моя мама… иногда мне кажется, что она отказалась бы от меня, если бы могла. Если бы я просто могла исчезнуть, понимаешь? Думаю, я напоминаю ей об отце, и за это она меня ненавидит.

Сиденье снова скрипит, когда он наклоняется и целует меня в щеку.

– Как бы мне хотелось управлять временем, замедлять его, когда ты рядом, и перематывать, когда уходишь в школу или на работу.

Иногда я тоже этого желаю. Мне бы хотелось управлять этим хаосом и проматывать все ужасные события.

Только бы Коннор никогда не был их частью.

13 февраля

5 месяцев, 14 дней

Сегодня годовщина смерти папы.

Последние восемь лет в этот день я пеку торт. Уверена, кто-то сочтет мою затею глупой, ведь со стороны может показаться, будто я пеку торт, чтобы отпраздновать или типа того. Но это не так.

Мой папа любил торты. Просто обожал их. Он бы съедал по одному на ужин каждый день, если бы мама ему позволила.

Мне было девять, когда он умер. Это продолжалось так долго. Казалось, будто на тебя несется товарный поезд, приближаясь с каждой секундой, и его невозможно остановить. В тот день мама сломалась и рыдала, а я находилась в прострации и отказывалась верить в происходящее. Тогда же в мой девятилетний мозг пришла идея испечь ему торт. В этом не было никакого смысла, как и сейчас, но мне все равно доставляет удовольствие его делать.

Теперь это превратилось в традицию. С каждый годом он становится лучше. Все началось с кошмарного впалого недоразумения, которое я приготовила в девять лет, и достигло многослойного немецкого шоколадного шедевра, который я готовлю сейчас. Будь папа здесь, отрезал бы себе невообразимо огромный кусок и со стаканом молока слопал бы его до крошки.

На какое-то мгновение кажется, будто папа снова с нами и вот-вот спустится по лестнице за своим тортом.

Может, не стоит сегодня печь? Мы с мамой больше не ладим, а раньше делили торт на двоих. Во время еды мы не разговаривали о папе, но каким-то образом всегда наступал такой момент, когда обе одновременно думали о нем, и это было приятно.

Но сегодня это кажется… кажется некой взяткой. Словно я вручу ей этот торт, она улыбнется и мы спустим все на тормозах. И тогда, переехав к Коннору, я смогу притвориться, что все прекрасно.

Пустые мечты. Даже если у нас с Коннором все будет хорошо и она чудесным образом его примет, я не забуду сказанных ею слов. Они стоят между нами словно стена, их уже не забрать назад.

Но я все равно пеку торт, иначе это будет выглядеть так, будто я игнорирую папу, притворяюсь, будто его никогда не было. А мама и так прекрасно справляется с этим за двоих.

Она возвращается с работы в шесть, проходит мимо кухни, но поворачивает обратно, заметив меня на стуле рядом с тортом.

– Привет, – произношу я. – В этом году немецкий шоколадный.

В ответ мама лишь молча смотрит на торт. Непонятно, о чем она думает: обрадовалась, растрогалась или просто разозлилась из-за того, что я посмела его испечь после всех наших ссор.

Иногда мне кажется, я могла бы подойти к ней и прямо в лицо сказать, что люблю ее, просто чтобы узнать, ответит ли она тем же.

Месяц назад я стояла в коридоре возле ее комнаты. И мне действительно очень хотелось это сделать. Я уже проиграла сцену в голове. Но, сколько бы раз я ни приближалась к ее двери, так и не смогла заставить себя прикоснуться к медной дверной ручке. Было слишком много споров, сказано слишком много резких слов, чтобы теперь говорить такое.

Поэтому громоздкая стена так и осталась между нами.

– Спасибо, – тихо говорит она. – Это очень мило с твоей стороны.

И тут, к моему большому удивлению, мама пересекает кухню и неуклюже обнимает меня, потому что я так и сижу на стуле.