Маленький гончар из Афин (Историческая повесть) - Усова Александра Петровна. Страница 17
Шумные возгласы одобрения встретили его слова.
Шумные возгласы одобрения встретили его слова.
Когда они немного стихли, Перикл снова взглянул в сторону Хризиппа:
— Ты прав в одном, гражданин Хризипп! — сказал он горбуну. — Да, я трачу немало тысяч драхм, стараясь сделать прекрасными наши Афины. Я хочу, чтобы наш город затмил своей красотой все города Эллады. Поэтому я украшаю его храмами, поэтому я зову к нам в Афины философов, ученых мужей, поэтов и художников, ваятелей. Но разве плохо, что я к этому стремлюсь? Разве это достойно порицания, граждане? В моих начинаниях мне помогают друзья мои — философы Анаксагор и Сократ, ваятель Фидий, поэты Эллады и ее художники. Так скажите же вы, граждане Афин, разве мои мечты расходятся с вашими? Разве мое желание сделать Афины жемчужиной Эллады расходится с желанием всего афинского демоса?
Ему едва дали договорить. Восторженные крики одобрения раздались со всех сторон.
Перикл улыбнулся.
— Я был уверен, что действия мои найдут одобрение у вас, афиняне! — Он поднял обе руки в знак приветствия. — Да иначе и быть не могло, — продолжал он затем, — ведь для всех нас, афинских граждан, одинаково дороги благополучие и слава нашей родины!
— Какой он замечательный оратор! — вырвалось у Алкиноя.
Художник бросил взгляд на Хризиппа, стоявшего неподалеку от жертвенника. Горбун казался расстроенным.
Внезапно какой-то человек в богатой одежде приблизился к камню, на котором стоял Перикл.
— Стыдись, благородный Перикл! — с гневом обратился он к Первому Стратегу. — Как ты унижаешь себя перед чернью! Гнев гложет мне печень [31], когда я вижу, как заискиваешь ты перед демосом, стараясь вызвать его одобрение! Позор! Ты подобен парусу корабля, уступающему движению ветра. Опомнись! Где твоя гордость! Знай, Перикл, заигрывание с демосом не принесет тебе ни славы, ни пользы!
— Напрасно, Леагор, ты допускаешь, чтобы гнев так туманил тебе голову, — спокойно взглянул на говорившего Первый Стратег. — Я никогда не унижал себя перед народом! И мне незачем «заигрывать с демосом», как ты выразился. Меня и афинский демос объединяет одно: общая любовь к нашей родине и желание ей добра. А я всю мою жизнь стремился и стремлюсь только воспитать в моих согражданах чувство справедливости и умение разумно мыслить. И еще стремлюсь я к тому, чтобы афинянам была доступна любовь ко всему прекрасному. Мне остается только пожалеть, что тебе, Леагор, непонятно все это.
— Слава Первому Стратегу Афин!
— Хвала Периклу!
Разнеслись по всей долине громкие крики народа, достигавшие до самых холмов Пникса, где звонкое эхо вторило им.
Перикл спустился с камня.
— Кто хочет еще говорить, граждане? — спрашивали пританы. — Может быть, кто-нибудь не согласен со словами Первого Стратега?
— Кто еще берет слово?
Но в толпе все молчали. На камень больше не поднялся никто.
Лишь друзья Хризиппа, окружавшие его, пытались что-то еще кричать, позорящее Первого Стратега, но их никто больше не хотел слушать.
ГИМНАСТИЧЕСКАЯ ШКОЛА
Прошло несколько недель. В одно летнее солнечное утро, свободное от работы в гончарной мастерской, Алкиной поднялся с восходом солнца, чтобы до наступления жары немного поработать возле дома. Ему давно хотелось посадить у входа в дом два гранатовых дерева.
Накануне вечером они решили с Архилом после завтрака пойти вместе в гимнастическую школу, которую художник посещал изредка после работы уже много лет.
Эта школа находилась в рощах за городом, и прогулка туда, а также занятия гимнастическими упражнениями всегда заставляли Алкиноя забывать и об усталости после долгого рабочего дня, и обо всех невзгодах. Теперь ему хотелось повести туда Архила, чтобы постараться устроить своего приемного сына в группу младших бегунов — мальчиков, с которыми занимался приятель его Формион. Он был уверен, что Архил полюбит гимнастическую школу, как любил он ее сам, да и занятия гимнастикой помогут мальчику легче переносить усталость после работы в гончарной мастерской.
Гимнастическая школа в Афинах, открытая на средства богатых граждан для беднейшего населения Афин, была большой радостью в жизни тружеников ремесленников. Алкиной часто с увлечением рассказывал Архилу о своих занятиях в этой школе, где он сам был борцом и бегуном и где недавно ему поручили вести занятия гимнастикой с подростками. И сын его с нетерпением ждал дня, когда они вместе отправятся туда.
— Поторопись, сынок, — донесся до Архила голос Алкиноя со двора, — нам пора уже трогаться в путь, пока ясноликий Гелиос еще не поднялся выше. Я закончил свою работу. Деревья посажены!
Архил не заставил себя долго ждать. Он уже нес с собой завтрак, заранее приготовленный Доридой.
С улыбкой смотрела жена Алкиноя, как поднимались в гору ее муж и их приемный сын, которого она успела полюбить как родного.
Муж ее шагал легкой походкой бегуна. Архил старался не отставать от него. Прохожие на улице с улыбкой смотрели им вслед. По дороге между Алкиноем и Архилом шла оживленная беседа о прошлом родного города, по которому они проходили. Алкиной рассказывал мальчику то, чего он совсем не знал, — о войнах эллинов с персами. Персы не могли простить афинянам, что они отказались прислать им по их требованию «землю и воду» в знак покорности перед их силой завоевателей, как это сделали многие государства Малой Азии, северной и средней Греции и островов Эгейского моря.
— И вот, чтобы наказать «непокорных» и разорить их землю, персидский царь двинулся на Аттику с многочисленным войском. На помощь нашей родине пришли тогда другие государства Эллады, — говорил Алкиной сыну, — и в том числе союзники Афин — спартанцы… Началась длительная жестокая война.
С большим вниманием слушал Архил его рассказ об этом страшном прошлом Афин. Он ясно представлял себе победу афинян над врагом при Марафоне, мужественную борьбу защитников Фермопильского прохода. Он тяжело переживал предательство изменника, помогшего персам прорваться в Аттику, чтобы сжечь и разорить Афины…
Архил представлял себе, как огонь бушевал по городу, уничтожая все строения, оставляя неприкосновенными только высокие стены афинского Акрополя, из которого афиняне поспешно вывозили ночью на лодках женщин, стариков, детей и зерно на острова Саламин и Эгину.
А Алкиной уже описывал ему жестокий бой, разгоревшийся на море у острова Саламин между афинянами и персами.
— Легкие греческие боевые триеры, — рассказывал Алкиной, — ударялись медными носами о бока тяжеловесных, неповоротливых персидских кораблей, и эти корабли тонули в море один за другим. Только щепки от них всплывали на поверхности волн. Вода морская стала красной or крови убитых воинов. И персы дрогнули. Сражение под Саламином было ими проиграно!..
Художник остановился, вытирая рукой пот, катившийся у него со лба. Архил замер на месте, погруженный в глубокую задумчивость.
— Однако нам пора двигаться дальше, — с улыбкой положил ему руку на плечо Алкиной. — Идем, Архил! Сегодня тебя ожидает в гимнастической школе еще немало новых интересных впечатлений.
Они как раз проходили мимо статуи молодого дискобола, изваянной ваятелем Мироном, стоявшей у входа в школу.
— Взгляни, мой мальчик, на статую этого юноши, — указал сыну Алкиной, — чудесная фигура!
— Взгляни, мой мальчик, на статую этого юноши! — указал сыну Алкиной.
Как красиво и верно передал ваятель его позу и движение руки, готовящейся бросить диск! Запомни его позу и это движение, Архил! — продолжал художник. — Кто знает, может быть, когда-нибудь и ты будешь стоять сам в такой же позе, готовясь бросить диск!