Рассказы. Часть 1 - Кэмпбелл Рэмси. Страница 78

— Чем же нам с тобой заняться сегодня утром?

— Смотреть поезда.

Бенджамин болтал без умолку, пока они шли полмили по широкой пригородной дороге. «Там прыгают за мячиком», — сказал он у теннисных кортов, и «Какая маленькая машинка», — возле площадки для гольфа. «Пошли читать», — сообщил он, проходя мимо безлюдного школьного двора. Дорин знала: внук вспомнил, как она объясняла, что и он будет ходить в школу. «Кувшины разбойников», — объявил Бенджамин у витрины антикварного салона, и она поняла: сейчас он думает о сказке про Али-Бабу, которую она ему читала. Посетительниц парикмахерской он назвал «тети-космонавты» из-за формы фенов, под которыми они сидели, а у витрины цветочной лавки произнес: «Куда идут цветы», и Дорин, услышав это, постаралась отогнать мысли о похоронах. Когда добрались до железной дороги, она покрепче сжала его доверчивую теплую ручонку. «Красный звон», — сказал Бенджамин. В самом деле, когда зажигались красные сигнальные огни, раздавался резкий звонок. Когда по обе стороны переезда опустились шлагбаумы, им пришлось остановиться, и Бенджамин нетерпеливо зашевелил пальчиками, зажатыми в кулаке Дорин. Когда поезд отошел от станции, Дорин стало любопытно, и она спросила: «На что он похож?»

— На много марок.

Бенджамин до сих пор не забыл, как они клеили марки на конверты к прошлому Рождеству — полоса вагонных окон их ему напомнила. Анна в его возрасте обожала облизывать рождественские марки перед тем, как приклеить. Сейчас их просто отделяли от липкой основы, а следующее поколение, подумалось Дорин, и этого, пожалуй, не узнает, если поздравления будет рассылать компьютер. Мимо них проехало шесть поездов и трижды опускался шлагбаум, прежде чем Бенджамин согласился пойти домой.

Уложив его спать, Дорин приготовила обед и позаботилась об ужине. После обеда они пешком, мимо Клуба консерваторов и Масонского зала, добрались до детской группы «Малыши-крепыши».

— О, прибыл наш говорун! — издали воскликнул Ди Мейтланд, когда Бенджамин устремился навстречу к своей подружке Дейзи, такой же болтушке, как и он сам. Обычно Дорин не доверяла внука посторонним людям — она ведь даже вышла на пенсию прежде времени, чтобы заботиться о внуке, — но на сей раз спросила Джонквиль, маму Дейзи, не согласится ли та завтра забрать Бенджамина после группы, пока она будет печь внуку именинный торт.

— С радостью — охотнее, чем любого другого ребенка, — ответила Джонквиль, и Дорин отчего-то припомнился ее полуночный сон.

Дома она удивилась, увидев, какой кавардак устроил Бенджамин — игрушки были раскиданы по всему этажу. А ведь утром он даже помогал ей убираться — и когда только успел разбросать все снова? Дорин напомнила себе, что не успеет она оглянуться, как мальчик станет старше, и заранее загрустила, что лишится всей этой кутерьмы, а после еды помедлила, не торопясь вытирать его запачканные щеки. Окончательно она успокоилась, когда позвонил Губерт.

— Где глава семьи? — поинтересовался он.

— В настоящий момент — под присмотром женщины.

— Вот оно как… — Кажется, ее тон озадачил Губерта. — Дома все в порядке?

— Просто непривычно, что тебя нет рядом.

— К главному дню я вернусь, ты же знаешь. А в остальном-то у вас все нормально?

— Да, в общем и целом все, как обычно. — Дорин чувствовала: именно это муж надеется услышать, именно этих слов ждет от нее. — А ты как? — спросила она.

— Не особенно. Представь, мне предстоит еще три дня слушать, как нам улучшить имидж банков в глазах общественности. Я бы предпочел по возможности улучшать их работу, уж если на то пошло. — Губерт говорил слишком громко, рискуя быть услышанным коллегами, чьи голоса раздавались неподалеку. — Но… хватит брюзжать. Позволишь мне поговорить с молодым человеком на сон грядущий?

— Он еще и не ложился, — ответила Дорин, переключаясь на громкую связь, — Слышишь, кто это, Бенджамин?

— Дядя. — Но когда Губерт поздоровался с Бенджамином, голосок мальчика зазвучал куда радостнее: — Дедуля!

— Как дела у молодой смены? Еще всего три ночи, и мы с тобой увидимся.

— Смотри, ночи!

— Ну да, три ночи. Ты слушаешься бабулю? Присматривай за ней и следи, чтобы с ней не случилось ничего плохого, пока я на совещании.

На миг Дорин показалось, что малыш встревожен.

— Ничего плохого.

— Ничего не случится, — уверила его Дорин. — А теперь пожелай дедушке спокойной ночи. Он устал и хочет отдохнуть.

— Спокойной ночи, дедушка, — произнес Бенджамин с таким воодушевлением, что бабушка и дед дружно рассмеялись.

Перед купанием внук помогал Дорин убирать игрушки.

— Горячо, — серьезно сказал он, когда Дорин проверяла воду, а потом: — Теперь нет.

Дорин едва ли могла назвать себя религиозной — она уделяла этому аспекту даже меньше внимания, чем ее родители, оттого-то, видно, ее молитвы за Анну, казалось бы, такие истовые, не достигали цели — и все же каждый раз при виде Бенджамина, сидящего в ванночке, ей невольно приходили на ум купель и крещение. Дорин вытерла внука, расцеловала и поклялась себе оберегать его, пока жива — пусть это и звучало как-то напыщенно.

Дорин помогла малышу надеть ночной комбинезон, затем уложила его в кроватку. Сидя рядом, она перелистывала страницы старой книги Анны, и взгляд ее упал на заглавие одной из сказок. Той, которую Анна любила больше всего. Неудивительно, что Дорин привиделось во сне нечто подобное, но сейчас ей не захотелось читать Бенджамину именно эту историю.

— Много лет тому назад, — начала она вместо этого, — жил-был бедный дровосек со своей женой и двумя детьми; мальчика звали Гензель, а девочку — Гретель…

Печь и страшную опасность, грозившую детям, она пропустила. Дети были спасены, и Бенджамин безмятежно заснул. Дорин выключила свет, а приемник «радионяни» унесла вниз и, пока ужинала, держала его перед собой на кухонном столе. День с Бенджамином утомил ее, как обычно, но иного она для себя и не хотела бы. Легла Дорин рано.

Проснулась она внезапно, как от толчка, и сразу заметила нули на циферблате — прикроватные часы показывали полночь. Не хватало еще, подумала она, чтобы это вошло в привычку — просыпаться каждую ночь в одно и то же время, — и тут раздался голос. Он звучал так приглушенно, будто раздавался у нее в голове.

— Это снова ты? — прошептала, или подумала, она. — Чего ты хочешь на этот раз?

— Того, что всегда получаю.

— В сказке ты это не получил, верно? Потому что твое имя угадали.

— Ты об этом старье? Не верь всему, что читаешь.

— А что, разве тебя зовут не Румпельштильцхен?

— Это просто сказочка. — Издав сдавленный смешок, похожий на дребезжание множества мелких зубок, голос продолжал: — Кое-что там правда. Я знаю, когда нужен.

— Тогда ты должен понимать, когда совсем не нужен.

— Твоей дочке был нужен, когда ей потребовался свидетель.

— Не смей о ней говорить. — Дорин даже удалось выдавить смешок. — Что я вообще с тобой разговариваю? Ты же просто сон.

— Ты что же, до сих пор думаешь, что спишь? — Голос определенно был оскорблен. — Увидишь. Будет еще один знак.

И он пропал, оставив ее одну. Впрочем, Дорин до сих пор сомневалась, что он вообще был. Вдруг она поймала себя на том, что не может вспомнить свидетеля по делу Анны, давшего тогда показания в ее пользу. Он жил этажом ниже под их с Денни квартирой и подтвердил, что Денни избивал и жену, и ребенка. Сейчас Дорин, как ни старалась, не могла припомнить ни имени его, ни даже внешности, разве только то, что ростом он был намного ниже среднего, почти карлик.

Когда проснулся Бенджамин, апрельское солнце поднялось уже высоко. Она лежала, наслаждаясь причудливым монологом ребенка, пока не задумалась над тем, что его болтовня звучит еще более странно, чем обычно. Ну не мог же он в самом деле выговорить подобное: «Жертва — овен, цепь перил», а тем более «В пол венец пережарить». Почудится же такое… Бормотание звучало необычно, голос словно был удален — он раздавался издалека, и Дорин вдруг представилось, будто внука от нее уносят. Она выскочила из постели и со всех ног, чуть не упав по дороге, метнулась в соседнюю комнату.