Калеб Уильямс - Годвин Уильям. Страница 68

Наконец течение моих мыслей изменилось. Заметив, что они не обращают на меня внимания, я вспомнил о полной безопасности, которую мне доставляет мой наряд, и внутренне возликовал, впрочем, все еще не решаясь выставляться напоказ. Мало-помалу меня стала забавлять нелепость их рассказов и разнообразие их вымыслов, относящихся к моей особе. Душа моя словно расширилась; я испытывал гордость от того самообладания и спокойствия, с которыми мог слушать этот разговор. И я решил продолжить и усилить наслаждение. Поэтому, как только они ушли, я обратился к нашей хозяйке – толстой, здоровой добродушной вдовушке – с вопросом, что это за человек Кит-Уильямс. Она ответила, что, по ее сведениям, это самый красивый и смышленый юноша на все четыре соседних графства и что он ей нравится за ту находчивость, с которой он перехитрил всех тюремщиков и прошел сквозь каменные стены, как сквозь паутину. Я заметил на это, что вся округа в тревоге, и надо думать, что он вряд ли сможет уйти от розысков, которые предприняты для его поимки. Эта мысль тотчас же вызвала ее гнев. Она выразила надежду, что теперь он уже далеко, а если нет, то пусть всемогущий накажет тех, кто осудил такого славного парня на позорную смерть. Хотя она нисколько не подозревала, что личность, о которой она говорит, находится так близко от нее, тем не менее искренний и великодушный пыл, с которым она выступила в мою пользу, доставил мне большое удовольствие. С этим чувством, облегчившим мне накопленное за день утомление и сознание бедственности моего положения, я перешел из кухни на соседнее гумно и, растянувшись на соломе, крепко уснул. На другой день около полудня, когда я продолжал свое путешествие, двое верховых догнали меня и остановили, чтобы справиться, не прошел ли по этой дороге человек. Когда они описали его, я с удивлением и ужасом понял, что тот, кого касаются их вопросы, – я сам. Они довольно подробно перечислили разные особенности, по которым меня легче всего было узнать. По их словам, у них есть полное основание думать, что я накануне появлялся в одном месте этого графства. Пока они говорили, подоспел третий. Моя тревога усилилась, когда я увидел, что это – слуга мистера Форстера, приходивший ко мне в тюрьму за две недели до моего бегства. Лучшим средством спасения для меня в эту трудную минуту было хладнокровие и кажущееся равнодушие. К счастью для меня, моя наружность была так сильно изменена, что сам мистер Фокленд вряд ли узнал бы меня. Я уже за несколько времени до того понял, что это – прибежище, к которому события могут заставить меня обратиться, и старался вспомнить и обдумать все, что мне было известно на этот счет. Еще в юности я проявлял значительные способности к искусству подражания. Покидая жилище мистера Раймонда, я вместе с одеждой нищего усвоил особенную тяжелую и мужиковатую походку, к которой решил прибегать всякий раз, как у меня явится малейшее подозрение, что за мной следят, а также ирландское испорченное наречие, научиться которому у меня был случай в тюрьме. Вот презренные уловки и хитрые выдумки, к которым человек, заслуживающий этого названия только в той мере, в какой он прям и независим, может оказаться вынужденным прибегать, чтобы спастись от неумолимой вражды и бессердечной тирании своих собратьев. Я уже пользовался этим наречием, хотя не счел нужным упомянуть об этом, при беседе в сельской харчевне. Подъехав, слуга мистера Форстера увидал, что его товарищи заняты беседой со мной, и, догадываясь о ее предмете, спросил, не узнали ли они чего-нибудь. К сведениям, которые они мне сообщили, он добавил, что принято решение не щадить ни стараний, ни средств, чтобы обнаружить и задержать меня, и что они уверены, что если только я жив и нахожусь в королевстве, то мне невозможно будет ускользнуть от них.

Каждое новое происшествие, случавшееся со мной, сильнее запечатлевало в моем уме страшную опасность, которой я подвергался. Я готов был думать, что представляю собой единственный предмет общего внимания и что весь мир вооружился, чтобы уничтожить меня. От одной этой мысли я трепетал всем телом. Но каким бы страшным ни представлялось это обстоятельство моему воображению, оно сообщало только новую энергию моим намерениям. И я решил добровольно поля не уступать, то есть, выражаясь точнее, не вкладывать голову в петлю, какое бы огромное превосходство ни было у моих противников. Однако события, случившиеся со мной, не внеся изменений в мои намерения, все же побудили меня пересмотреть способы, при помощи которых эти намерения могли быть выполнены. Результатом этого пересмотра было решение повернуть в сторону ближайшего морского порта на западном берегу острова и перебраться в Ирландию. Не могу теперь сказать, что именно побудило меня предпочесть этот план. Может быть, то, что прежний, уже некоторое время владевший моим воображением план стал казаться мне слишком простым и меня привлекла кажущаяся сложность другого проекта.

Я добрался без дальнейших помех до места, откуда намеревался отплыть, справился о судне, которое, как мне сказали, должно было выйти в море через несколько часов, и договорился с капитаном о переезде. Ирландия имела для меня ту невыгоду, что она зависима от британского правительства и, следовательно, представляет менее безопасное место, чем большинство других стран, которые отдалены от Англии океанами. Судя по рвению, с каким меня преследовали в Англии, можно было допустить, что усердие моих гонителей последует за мной на другой берег пролива. Но все-таки мне было довольно приятно, что я скоро буду на шаг дальше от опасности, мысль о которой так терзала мое воображение.

Угрожала ли мне опасность в тот короткий срок, который оставался до поднятия якоря и отплытия от английского берега? Едва ли. Очень мало времени прошло с того мгновения, как я решился воспользоваться морем, до того, как прибыл сюда. Если мои гонители получили новое предупреждение, то оно могло исходить только от старухи и было сделано всего несколько дней тому назад. Я надеялся, что мне удалось предупредить их усердие. А пока, чтобы не упускать ни одной разумной предосторожности, я немедленно отправился на борт, решив, что не стану без нужды подвергать себя опасности какого-нибудь непредвиденного приключения, разгуливая по улицам города. Это был первый случай, когда я по какому бы то ни было поводу покидал свою родину.

ГЛАВА VI

Время, назначенное для нашей стоянки, уже почти истекло, и с минуты на минуту ожидался приказ поднимать якорь, когда нас окликнули с лодки, шедшей от берега, в которой находилось два человека. В одно мгновение они поднялись к нам на судно. Это были полицейские. Всем пассажирам, которых, кроме меня, было пятеро, приказали подняться на палубу для опроса. Я был очень испуган этим происшествием, случившимся в такое неподходящее время. Мне казалось несомненным, что это ищут меня. А что если, по какой-то непредвиденной случайности, они получили сведения о моем переодевании? Было неизмеримо опаснее встретиться с ними в таком тесном соприкосновении, при таких обстоятельствах, чем когда я встречал своих преследователей под видом постороннего лица. Однако хладнокровие не изменило мне. Я возлагал надежды на свое одеяние и ирландский диалект, как на каменный оплот.

Не успели мы подняться на палубу, как, к величайшему своему ужасу, я увидел, что внимание наших гостей направлено главным образом на меня. Они задали несколько пустых вопросов моим попутчикам, которые оказались ближе к ним; потом, обернувшись ко мне, осведомились, как меня зовут, кто я такой, откуда прибыл и что привело меня сюда. Только я открыл рот, чтобы ответить, как они сразу вцепились в меня, говоря, что я арестован, потому что, заявили они, моего говора, равно как сходства в наружности, было бы достаточно для любого английского суда, чтобы задержать меня, Они столкнули меня с судна в лодку, в которой приехали, и усадили между собою, из предосторожности, чтобы я не мог прыгнуть в воду и как-нибудь ускользнуть от них.

Теперь я считал несомненным, что опять нахожусь во власти мистера Фокленда, и эта мысль была мне нестерпимо обидна и мучительна. Бежать от его преследований, освободиться от его тирании – вот в чем была цель, к которой стремилась вся моя душа. Неужели никакие человеческие усилия, никакая изобретательность не помогут мне достичь ее? Неужели его власть охватывает все пространство и глаза его видят сквозь всякое прикрытие? Не похож ли он на то таинственное существо, свирепая мстительность которого обладала такой силой, что, как говорят, не укрыться было от нее даже в недрах горы? Нет мысли более возмущающей душу и более страшной, чем эта. Но в данном случае что могли поделать рассуждения или вера? Я не мог черпать утешения ни открыто – в неверии, которым по части религии миогие проникнуты, ни тайно – в непостижимой идее; это было делом непосредственного восприятия: я чувствовал клыки тигра, вонзающиеся глубоко мне в сердце.