Осень Овидия Назона (Историческая повесть) - Моисеева Клара Моисеевна. Страница 19

— Садись, пиши то, что мне запомнилось в последнюю мою встречу. Это были прекрасные строки, сейчас они звучат пророчески. «Вот я и труд завершил, его ни гневный Юпитер, ни железо, ни огнь, ни давность изгладить не могут…»

— Прости меня, господин, Котта Максим, — воскликнул Дорион, — эти строки записаны у меня! Это последнее, что мы писали перед его отъездом на Эльбу. Помнится, я сказал тогда Овидию Назону, что в них печаль, словно прощание, а он ответил мне: «Не удивляйся этим строкам. Печальные мысли так естественны… Ведь жизнь наша вдоволь разбавлена печалями».

— О, нет! Такой беды он не предвидел. Он был в обиде на императора. Он не мог понять, чем вызвано равнодушие. Холодность Августа его коробила. Он так привык к славе и признанию. Судьба была милостива к нашему поэту, самому прекрасному из всех мне известных…

Котта Максим вдруг остановился и подумал, что слишком откровенен с переписчиком, что говорить с ним как с равным по меньшей мере странно. «Впрочем, — мелькнула мысль, — ему доверял свои творения сам Овидий, не значит ли это, что переписчик достоин доверия?»

— Передай мой низкий поклон Фабии, — сказал он Дориону, — скажи, что ее желание собрать воедино сожженные «Метаморфозы» — прекрасно. Все мы, друзья Овидия Назона, примем участие в этом святом деле. На днях я поеду на Эльбу, чтобы доставить сюда все сохранившиеся у меня свитки. Я встречусь с Руфином, с Грецином, с Секстом Помпеем, я сам запишу все, что они запомнили, мы сообща восстановим утерянное сокровище. А ты, Дорион, усердно все перепишешь, точно так, как делал это при господине.

«Пожалуй, впервые этот господин говорил со мной как с равным, — подумал Дорион, покидая дом Котты Максима. — Это из уважения к другу. Но еще дороже мне его горячее желание помочь другу. «Метаморфозы» — это целый мир. Строки «Метаморфоз» дышат красотой и величием. Было бы ужасно, если бы они исчезли и никогда не смогли бы порадовать благородного римлянина».

Размышляя о встрече с Коттой Максимом, Дорион вдруг почувствовал слезы на глазах. Они полились словно соленый ручей. Он вдруг впервые осознал случившееся. Он понял трагедию господина и трагедию потери его великого создания. Он вспомнил, как много дней сидели они в перистиле, записывая строки столь яркие и прекрасные, что Дорион словно видел всех живых персонажей произведения. В те часы он жил вместе с ними и восторгался мудростью поэта, его умению любить целый мир. Мысль о том, что Овидий Назон обладал этим удивительным умением — любить человека, любить богов, любить красоту, любить цветы и умудренных жизненным опытом стариков, — поразила его. Вот чем был примечателен его господин, величайший из поэтов, Овидий Назон. Вот кому он обязан своим прозрением. Десять лет работы рядом с этим гениальным поэтом принесли свою пользу. Они открыли ему глаза на всю мудрость человеческую. Не от него ли пошло желание собирать мудрые мысли великих греков и римлян? Возможно, что все его, Дориона, знания, все его добрые помыслы рождены под влиянием человека, который увековечил себя стихами, мудрыми и красивыми. Как прекрасны эти бесконечные превращения в «Метаморфозах»! Как живо изображены герои мифов. И название удивительно точно передает содержание этого сочинения.

Дорион подымался к Палатину, когда навстречу ему показался небрежно одетый человек. На левой щеке его алел шрам. Его глубоко сидящие глаза словно просверлили Дориона. Встречный остановился и шепеляво пробормотал: «Без тебя обошлось, болван!». Неизвестный поспешил дальше, а изумленный Дорион остановился и, глядя вслед уходящему, стал вспоминать, где он видел это отвратительное лицо. Он вспомнил: это был тот самый негодяй, который предлагал ему за деньги оклеветать господина Овидия Назона.

«Не мог же ты быть посланцем императора, негодная тварь, — подумал Дорион. — Кто-то из близких ко двору императора поручил тебе прибавить масла в огонь, соорудить клевету, которая опорочила бы прекрасное имя. И все это было задумано против прекрасного человека и поэта».

— Где же истина? Где правда? Где благородство? — воскликнул Дорион. — Кто защитит справедливость и накажет порок? Сколько великих умов задумывались над этим. И как случилось, что никто не нашел ответа? Как случилось, что порок торжествует?

Целый год Дорион переписывал строки «Метаморфоз». Целый год он наслаждался дивной поэзией Назона. Переписчик, давно знакомый с творчеством своего господина, словно прозрел и заново увидел красоту и музыку стихов.

Как хороша эта восточная легенда о Пираме и Тисбе, погибших во имя любви и преданности. Они увидели друг друга в щелке высокой стены, отделяющей соседние дома. Они шептали друг другу слова любви и были несчастны оттого, что родители препятствовали их браку. И вот они решились встретиться темной ночью у древней гробницы. Как прекрасно все удалось! Красавица Тисба первая пришла к шелковичному дереву и вдруг увидела разъяренную львицу, обрызганную свежей кровью быка. Львица насытилась и устремилась к ручью, бегущему у подножия шелковицы. Бедная Тисба в страхе побежала к ближайшей пещере и по дороге уронила свое покрывало. Львица вцепилась в покрывало, изорвала его, измазала бычьей кровью и убежала. А тем временем появился Пирам. Увидев обагренное кровью покрывало, он в отчаянии решается пронзить себя кинжалом. Мысленно попрощавшись с Тисбой, виня себя в ее гибели, Пирам упал замертво. Белоснежные ягоды шелковицы окрасились в пурпурный цвет.

Когда Тисба вышла из пещеры, чтобы встретиться с Пирамом, она не узнала того дерева, под которым прежде стояла. Она искала Пирама и вдруг увидела его распростертое тело, а рядом разорванное покрывало. Девушка поняла причину несчастья и решила пронзить себя тем же кинжалом, потому что жизнь без возлюбленного была бессмысленна. В память об этой бессмертной любви ягоды шелковицы приобрели черный цвет, в знак печали.

— писал поэт. А Дорион, переписывая эти строки, плакал.

Целый год Фабия и Дорион посвятили поискам утерянных страниц «Метаморфоз». Долго дожидались они вестей от Овидия Назона, и неизвестно было, добрался он до диких берегов Понта или погиб в пути. За это время Фабия не раз посещала императрицу Ливию во дворце теперь ненавистного Августа. Но все ее попытки получить прощение ни к чему не привели. Ливия умело отодвигала неприятный ей разговор, а Фабия терпеливо ждала лучшего случая, когда подруга будет благосклонней и внимательно выслушает ее. Ливия никогда, ни разу не спросила Фабию, есть ли вести от Овидия Назона, и это невнимание о многом говорило бедной Фабии. Ей стоило больших трудов заставить себя приходить во дворец с прежней уверенностью, с прежним изяществом, в роскошных одеждах. Она не знала, о чем говорить. Теперь она была далека от дворцовых интриг, она видела в каждом взоре осуждение. За что? Разве эти люди не понимают, что дворец ей нужен не для развлечения, а для спасения мужа? Впрочем, о чем она думает? Если ее осуждают, то только за то, что проклят Августом Овидий Назон. Но вряд ли здесь найдется человек, который осудит ее за то, что она пришла в дом врага, а делает вид, будто приходит в дом друзей, чтобы спасти своего мужа.

ПУТЕШЕСТВИЕ ОВИДИЯ НАЗОНА В СТРАНУ СКИФОВ

Очутившись на корабле, нищий, оборванный и одинокий Назон не скоро пришел в себя. Первые несколько дней он был в какой-то горячке, в забытьи. Ему казалось, что смерть рядом и он все равно не доберется до тех дальних берегов, где ему предстоит доживать свои дни. Он ждал своего конца. Ведь это был лучший исход в его трагической судьбе. Он не прикасался к еде, которую ему приносили. Он не различал дня и ночи. Однако смерть не шла к бедному поэту.

А с кораблем творилось что-то немыслимое. Его швыряло подобно ореховой скорлупе. Гребцы напрасно изнывали в тяжких усилиях увести судно вперед. То и дело их прибивало к берегам Италии. Когда об этом узнал Назон, он воспринял эту весть как предзнаменование. Добрый Посейдон не хочет отпустить корабль с тем, кто так поэтично воспел могущество морского бога. «Лучше разбиться о скалы родных берегов, чем целехоньким добраться до диких берегов Понта», — думал Овидий. Впрочем, умереть лучше на берегу. Так страшно оказаться на дне этой пучины, среди хищных рыб.