Моё Золотое руно (СИ) - Гордиенко Екатерина Сергеевна. Страница 6

А ведь я уже предчувствовал тот момент, когда семья Медеи станет моей семьей, а ее братья моими братьями, а не просто друганами. Ведь как только я увидел ее в свои двенадцать лет, я уже знал, что эта золотая девочка будет моей.

Я стою столбом, впервые увидев Медею во внутреннем дворе дома Ангелисов.

…И вся она была, как светлый мед, который пчелы

Из солнца и пыльцы цветов создали…

А она просто берет меня за руку и спрашивает:

— Виноград будешь? У нас есть лодка, и я умею ловить рыбу. И могу нырнуть под черный камень на нашем пляже. Веришь?

— Да ну ее, — кричит Гришка, мой приятель еще с дошкольных времен. — Она еще маленькая, только в ногах путаться будет.

Я вижу, как обиженно вытягивается лицо девочки, но плакать она не собирается:

— Ну да, как занозу достать, так «Меечка, помоги». А как на лодке плыть, так маленькая! И печенье для вас с Яшкой я у мамы просить больше не буду!

— Вот же вредная, — чешет затылок ее брат. — Точно, не будет.

— Точно, — подтверждает Яшка. — Мейка слово держит. Упрямая, как коза у деда Антипа.

Девчонка смотрит на нас, поджав губы и сощурив глаза, но руку мою не отпускает. И я принимаю решение:

— Медея будет с нами. — Затем поворачиваюсь к ней: — Но если будешь ныть…

— Мея не ноет. Она свой пацан, — заверяет Яшка. — Хоть и девчонка. Хоть и красивая.

Я стал ее нянькой, хранителем и другом. Я научил Медею чинить порванные сети, вязать морские узлы, забрасывать и промывать мережи, отковыривать ножом приросших к скале петалиди и есть сырыми морских ежей. Она узнавала ночную погоду по дневному прибою, умела ставить парус и отличать ядовитого дракуса от мелкой скумбрии.

И все же она не могла стать моей целиком.

Почти сразу я понял, что эта девочка принадлежала земле, как я принадлежал морю. Что ее будущим станет согретая солнцем почва Тавриды, корявая лоза и щедро налитые будущим вином гроздья винограда. Просто я отдавал ей все, что имел и умел, ибо знал, что меня тоже ждет щедрый урожай.

Сначала это были наши первые поцелуи: за сараем, где хранились корзины, мотыги, косы и прочий инвентарь; под развалившейся стеной генуэзской крепости; в пещере на пляже, куда в непогоду убирали лодку. Затем первые прикосновения: осторожные и боязливые, обжигающие, когда моя ладонь наполнялась тяжестью ее маленькой груди, ласкающие, когда я заплетал ее шелковые волосы в косу.

В день, когда в подводной пещере я стал ее первым мужчиной, я впервые посмотрел на Медею с суеверным страхом. За что боги дали мне такое чудо, и как долго суждено мне владеть им?

Как оказалось, всего несколько дней. До той проклятой ночи.

Сегодня я увидел: та чудесная девочка превратилась в манящую, опасную своей красотой женщину. И я стал ей совсем чужим.

Шесть лет… Шесть долбаных лет, пока не истек срок исковой давности за контрабанду, я пробкой мотался по Атлантике и Пасифику. Перегонял яхты и морские катамараны из Аустралии-дель-Спиритус-Санту в Аутеароа, проводил грузовые суда под носом у нубийских пиратов… Черт, я даже в Желтом море на джонках от муссонов бегал.

И только два года назад вернулся на берега Понта Эвксинского. Я сотни раз представлял свое возвращение, и надо же такому случиться: едва ступив на родную землю, нос к носу столкнулся с девушкой, чье сердце когда-то разбил.

Которая до сих пор владела моей душой, текла в моих жилах и хозяйничала в моих снах, как у себя на кухне. Черт, я даже с женщинами не мог думать ни о ком другом, кроме нее. Я даже кончить не мог, не представив ее лицо таким, каким оно было на алтаре Афродиты: с рассыпанными по серому камню золотыми волосами, с широко открытыми глазами, которыми она доверчиво смотрела на меня.

Которая сегодня показала мне «фак» и злая, как сто чертей, умчалась куда-то на своем грузовике.

Ладно, я знал, где в Ламосе мне точно будут рады. Братья Ангелисы сообщили, что тетя Песя по-прежнему живет на Чембаловке, не очень дальнем пригороде, в который превратился маленький рыбачий поселок моего детства.

Я зашел в прокатную контору, получил ключи от заранее забронированного Шевроле Силверадо и покатил вдоль набережной, ориентируясь на парящую над городом башню полуразрушенной крепости Чембало.

ГЛАВА 3

ЯСОН

Машину я оставил, недалеко от главной площади Чембаловки, на стоянке перед новеньким супермаркетом, так нелепо смотревшимся среди крашеных известкой и крытых рыжей черепицей домиков листригонов и ашкеназов.

Проехать дальше было невозможно, и до двора тети Песи я поднялся по узким улочкам, местами переходящим в лестницы. Во всю мочь голосили цикады, над головой хлопало развешенное для просушки белье, и ни звука больше — ни человеческого голоса, ни кошачьего мява. Стояло самое жаркое время дня, и обитатели Чембаловки дремали в своих дворах под навесами из живого винограда или в комнатах, под защитой решетчатых ставней.

Пару минут простоял перед домом, собираясь с духом, а затем толкнул деревянную калитку. Расчет оказался верным: мадам Фельдман жила по раз и навсегда заведенному порядку. Рано утром выходила встречать лодки рыбаков, потом на тележке выкатывала свои корзины на базар и оставалась там до полудня, полностью поглощенная своим немудреным бизнесом, перепалками с конкурентками и развлечением охочих до местного колорита туристов.

Сейчас она отдыхала на топчане под навесом, прикрыв от солнечных зайчиков лицо легкой косынкой. Но если кто-то решил бы, что она ничего не замечает, так я вам скажу: вы не знаете нашу тетю Песю.

Мне достаточно было тихо кашлянуть, как она резво поднялась, села и поправила сбившуюся во время сна прическу. Увидев меня, приподнялась, затем снова упала на топчан и заголосила, как пожарная сирена:

— Ой, та хто ж это? Ясончик, бусечка моя… мейн ингел! Бежи сюда, тетя Песя тебя обнимет…

Уже через час я сидел на кухне за столом. В распахнутое настежь окно лезли длинные стебли любопытной мальвы, передо мной сияли белизной хрустящие от крахмала «салфеткес», на них стояли «тарелкес» из тетипесиного «парадного» сервиза, а сама она уговаривала меня, уже порядком осоловевшего от еды и питья съесть еще две «котлеткес»:

— Кушай, Ясончик, — она ближе пододвинула тарелку с маленькими, на один укус, куриными котлетками, — порадуй тетю Песю.

— Не могу уже, не лезет, — вяло булькал я.

— Ты такая шкиля-макарона, тебе надо поправляться. Ешь, штоб ты сдох!

Сам себе я уже напоминал удава, проглотившего слона. Но зато пока я двигал челюстями, тетя Песя могла полностью отдаться своему любимому занятию — передаче новостей.

— Што ты хочешь от моей жизни? Я при деле и свой бульон с яиц имею, зато…

Зато у Констанди родилась вторая внучка; Коля Лапидус женился на вдове с тремя детьми и на свадьбе торжественно обещал заделать еще столько же (здоровья им и процветания, только не на мои гелт *); Костас Спитакис овдовел, и наследники уже заранее делят его состояние — кому кофейню, кому дом, кому машину и катер (жлобы и крохоборы, тьфу, глаза бы мои на них не глядели).

— А что Ангелисы?

— Это ты про Яшку с Гришкой? Настоящие листригоны выросли, все в материнскую родню. Только жениться не хотят, все бы им в море полоскаться… Картофлю ешь! Баркас твой они таки сохранили… и пирожкес кушай…

— А Анастас здоров?

— Штоб мы все так были здоровы, так все аптеки в городе позакрывали бы. Его вина по всей Тавриде продаются, сыновья выросли, вот дочку замуж выдаст…