Метро 2033: Холодное пламя жизни (сборник) - Вардунас Игорь Владимирович. Страница 2

Диггеры переглянулись.

– Убер, ты сейчас серьезно? – спросил один из них. – Или опять прикалываешься?

– Шучу, конечно, – сказал Убер невозмутимо. – Но, честно говоря, было бы интересно проверить. А тебе нет?

«Я бы хотела, – подумал Наташка. – Я бы очень хотела. Я загадала бы, чтобы мама была жива. И брат тоже».

Она снова вспомнила тот момент, когда узнала о случившемся. Словно что-то сломалось в мире. Треснуло. И теперь этот мир всегда будет для нее сломанным.

Грабители пришли, когда отца не было дома. Двое или трое. Старший брат бросился защищать мать, его убили первым. Наташка в это время была у подружки, помогала с ребенком. Когда вернулась, то увидела людей у входа в палатку. И ботинок брата… И тогда что-то треснуло.

– Кулеш готов, – объявил повар.

Горячую кашу разложили по мискам. Диггеры погрузились в процесс, некоторое время слышался только стук ложек.

Наташка получила свою миску, над горячим кулешом поднимался мясной тушеночный дух. Но она чувствовала такое нервное напряжение, что даже есть толком не могла. Сегодня вечером – ее первая «заброска». Она станет диггером. Наташка представляла, как это будет, как пойдет по поверхности, и не могла проглотить хотя бы ложку.

Отец подбадривал взглядом «ешь, ешь». Наташка знала, что это нужно. Силы на поверхности понадобятся. Но не могла: в животе ныло и ныло, а каша казалась безвкусной.

К огню подошел еще один диггер. Караванщик – среднего роста, худой, как щепка, в потертом плаще, слегка сутулый – осмотрел сидящих у огня, но садиться не спешил. Его взгляд остановился на высоком и лысом, которого звали Убер.

– Что это трепло здесь делает? – громко, для всех, спросил караванщик. Наташка напряглась. Неужели будет драка?

– И тебе не болеть, Кузьмич, – сказал Убер.

Караванщик с сомнением покачал головой.

– Не бойся, – подбодрил его Убер. – Присаживайся к огоньку. Солдат ребенка не обидит!

– Какой я тебе ребенок? – Кузьмич насупился. Наташке караванщик действительно показался очень старым, может, даже старше ее отца. Лицо в шрамах, суровая складка между бровей, ожог на правой щеке. Седые пряди.

– Ты юн душой, Кузьмич. Все это знают. За этой суровой выщербленной гранитной плитой, что ты называешь своим лицом, таится беспощадная нежность.

– Убер, блин! – диггер сорвался. Шагнул вперед, сжимая кулаки. Глаза сверкали. – Я тебя когда-нибудь прибью!

Убер встал и раскрыл объятия.

– Да-да, это я. Как же я рад тебя видеть, брат Кузьмич! Давай обнимемся, старый толстый жмот!

– Заткните его кто-нибудь, – почти жалобно попросил Кузьмич. Диггеры вокруг хохотали. Наташка наконец сообразила, что это такая полуигра-полуперепалка.

Новоприбывшие достали продукты, поделились с хозяевами, получили в ответ кулеша. Потом стали пить чай и готовиться. Сегодня весь день отсыпаться и отъедаться, а вечером, как стемнеет, выступать.

Высокий Убер быстро покончил со своей порцией и снова начал болтать. Только теперь он завел речь о другом.

– А про Апрашку вы слышали?

– О нет, – сказал Кузьмич. – Только не это!

– В Апрашке, – сказал Убер, – раньше рынок был – дремучий, дикий. Там каждый двор держали то афганцы, то азеры, то молдаване. В подвалах сидели, добро держали, деньги копили. Когда Катастрофа случилась – ни один человек из Апрашки в метро не побежал. Ни единый. За добро держались. Все там и остались, – Убер вздохнул. – Жуткое место. Там, правда, и подвалы были – так что, может, кто и выжил во время удара. Не знаю.

Но кто выжил – не к добру. Это я вам точно говорю.

Там, говорят, самый страшный – выглядит как ветхий старичок в азиатских одеждах, в потертом восточном халате и в тюбетейке. Но это иллюзия, конечно. Кто встретится с ним взглядом – прости прощай. Диггер Федоров так и пропал. А какой был диггер! Отчаянный, удачливый, щедрый, крутой. Седой, помнишь Федорова?

Седой что-то пробурчал. Потер бугристый неровный затылок ладонью.

– Кузьмич? А ты?

– Да помню, помню, – глухо буркнул Кузьмич.

– В тот раз Федоров выжил, – продолжал Убер. – Всю его команду покрошили тогда демоны Апрашки – опытных диггеров зарезали, как баранов. Рассказывают, кровью пол-улицы было залито. А Федоров отбился. Все патроны расстрелял, нож затупил к чертовой матери, руки разбил в кровь, кусок мяса с икры потерял – но выбрался. Я же говорю, он крутой был мужик.

И только в последний момент, когда он оттуда уходил… Не надо было ему оборачиваться. И встретился он взглядом с главным демоном. Старик-азиат.

– И что?

– А ничего. В том-то и дело. Посмотрел на него «старичок» и ушел. А вернулся Федоров с заброски – подлечился, подкормился, в себя пришел. Да не совсем…

– Как это?

– С виду ничего не изменилось, но стал вдруг он жадным, прямо человек-хомяк, все под себя гребет. Страшно и жалко смотреть. А потом и внешне начал меняться. Был квадратный шкаф – стал худая щепка, в чем душа только держится. Почти ничего не жрет – экономит. Водки не пьет – экономит. Курить и то бросил – экономит. Мне, говорит, по долгам отдавать надо. Кому отдавать, зачем? Какие долги? У него сроду долгов не было.

Федоров молчит, только трясется и глаза блестят хитро и подозрительно, словно я у него украсть что хочу, а он это видит. И главное, знаете, рисовать он начал.

– Рисовать? – Кузьмич.

– Рисовать, да. Еду покупать – денег жаль, украдет лучше, а краски покупал. И малевал целыми днями портреты на стенах метро. Мы сначала ничего понять не могли. Кого он рисует? А потом доперли. Все жуткий старичок у него получался – тот самый демон с Апрашки.

И где Федоров нарисует старичка, туда деньги прут. И добро возами.

В тупичке нарисовал портрет, жители тупичка ругались сначала – а им вдруг патронов и тушняка привалило. Словно весть счастливая. И зажили! Пока через пару дней не померли все, в дыму задохнулись. Пьяный тряпки пожег, а с ними и всех соседей.

И такая череда дурных совпадений пошла – словно круги по воде. Тогда и доперли. Все портреты эти. Демон главный. И тогда мы начали портреты стирать, а Федорова искать.

Нашли – помнишь тот тупичок его? Он там лежит. Скелет, заваленный патронами. Скупой рыцарь апрашкинского ордена. Умер от истощения, когда мог полстанции скупить. Так то.

Теперь, говорят, апрашкинцы уже и до Сенной доходят. Совсем распоясались демоны.

– Нет, робяты, вы как хотите, – подвел итог Убер, – а на Апрашку мне ходу нет. И вам не советую. Кстати, Кузьмич…

Угрюмый диггер повернулся. На правой щеке у него был след ожога.

– Чего тебе

Убер продолжил:

– Кузьмич, а ты случайно не к Марсову полю идешь?

– Мм? Не твое дело, лысый черт.

– Да знаю, что туда. Ты только к турнику там не подходи.

Кузьмич опешил. Вокруг засмеялись.

– Чего?!

– К турнику, говорю, не подходи, – предупредил Убер. – Приплющит так, мало не покажется.

Кузьмич повертел головой. Не то чтобы его тянуло сделать пару подтягиваний в «химзе», противогазе и с огромным баулом за плечами, но… сам факт.

– Ээ… почему? – спросил нехотя.

– Аномальная зона, – туманно пояснил скинхед. – Про Мертвого Скинхеда слышал?

– Про кого? Что ты мелешь?!

– Скинхед Виталик. Мертвый. Ходит с ножом в сердце, вот отсюда торчит рукоять, – Убер показал. – Какой-то дешевый кухонный нож… Виталик всегда появляется с белой болонкой – грязной, мертвой, на поводке. Он ее волочит за собой и иногда кличет: «ко мне, ко мне, хищная тварь».

Увидев живого человека, Виталик подбегает и выбрасывает руку с криком «Зиг Хайль».

Если ты молчишь, Виталик бегает вокруг тебя со зверским лицом, кричит что-то и норовит пнуть под зад. Но это, в общем, неопасно, только сильно раздражает. Побегает, побегает – и убежит куда-нибудь. Смотришь, он уже пропал, только след в пыли от мертвой болонки, которую волоком тащили… И все, прощай Виталик.