Шерлок Холмс в России (Антология русской шерлокианы первой половины XX века. Том 1) - Шерман Александр. Страница 19

— Куда? В Алжир, с вами? — изумленно спросил я.

— В Швецию, в Стокгольм. Узнайте, когда отходит пароход, и закажите нам отдельную каюту.

Привычки моего друга были мне известны, я не стал возражать и, позвонив в пароходную компанию, узнал все подробности.

Ближайший пароход «Титания» отходил из Гулля сегодня, в среду, в восемь часов вечера.

Холмс посмотрел на часы.

— Поезд идет через два часа, у нас достаточно времени, чтобы позавтракать и уложить багаж.

Из вещей Холмс взял только два револьвера, мягкую дорожную шапочку и узкий кожаный футляр, который он засунул в боковой карман.

Этот загадочный предмет сопровождал Холмса во всех его экспедициях.

— Посмотрю я на вас, сэр, — недовольно ворчала почтенная миссис Пэгги, — какой вы непоседа: не успели еще только сегодня утром вернуться домой и опять уезжаете! Куда это вас теперь несет?

— Мы с моим другом Ватсоном отправляемся в Африку охотиться на львов, — удовлетворил любопытство хозяйки Холмс.

— Но ведь это чрезвычайно опасно, мистер Холмс! Уговорите его, мистер Ватсон, не делать такой глупости, ведь мистер Холмс не мальчик, чтобы прыгать по скалам за какими-то дикими кошками!

— К сожалению, миссис Пэгги, я не могу исполнить вашего желания, — иронически ответил Холмс, — на меня возложено это поручение.

— Я не знаю, кто поручил вам такое, но хочу выразить мое негодование по этому поводу, — проговорила миссис Пэгги, возвращаясь из кухни с аппетитной яичницей на сковороде.

— Стакан виски с содовой не помешает нам, Ватсон, — сказал Холмс, пододвигая ко мне бутылку.

Мы быстро позавтракали.

— Ждите меня, я вернусь сюда, — коротко бросил мне Холмс, — мне еще нужно сделать кое-какие распоряжения.

С этими словами он вышел.

Я остался один, стараясь привести в порядок свои мысли, чтобы найти логическое объяснение странному поведению моего друга. Миссис Пэгги оставила меня в приятной компании — с бутылкой старого шерри; в ее обществе я незаметно провел время до прихода Холмса.

Лицо его было более озабоченным, чем раньше.

— Узел затягивается еще крепче, — сказал он.

Но я не понял его слов.

— Через пять минут можем ехать, — добавил он. — Миссис Пэгги, пошлите Дика за кебом.

Скоро мы уже катили на железнодорожный вокзал.

— Вот ваша каюта, джентльмены, — указал нам помощник капитана, искоса взглянув на скудный багаж, который я держал в руках. «Титания» своевременно отчалила от пристани. Вскоре после отплытия колокольчик стюарда пригласил пассажиров к вечернему чаю в общую столовую.

Отправились и мы с Холмсом; но едва мы только вступили в ярко освещенную электричеством большую каюту, мой друг, окинув пытливым взглядом присутствующих, быстро повернулся к выходу, прошептав мне:

— Вы оставайтесь здесь, Ватсон, а я велю подать себе чай в каюту, у меня вдруг закружилась голова.

Хорошо зная Холмса, я понял, что среди пассажиров оказался кто-то, кого он избегал. Меня это заинтересовало, и я остался в столовой. Пассажиров первого класса, исключая нас, было всего пять человек: две дамы и трое мужчин.

Когда путешествуешь на пароходе, как-то быстрее сближаешься с людьми, предназначенными тебе в спутники на несколько дней, тем более что с ними приходится встречаться три раза в день за общим столом.

Общество оказалось очень приятным: отставной капитан из Кейптауна, ехавший в Упсалу, где жила его замужняя дочь; сотрудник большой спичечной фабрики в Стокгольме, Сэнберг, серьезный, глубокомысленный швед, приезжавший в Лондон по делам своей фирмы, и атлет Джонни Эдерсон, ехавший в Копенгаген на международные соревнования борцов.

Одна из дам, пожилая шведка, была женой бургомистра из Мальмё, другая, очень красивая шатенка с темными глазами и загадочным взглядом, — артисткой, выступавшей в одном из лондонских варьете. Звали ее Акка Субитова, она была русской по происхождению.

Чрезвычайно веселым рассказчиком оказался капитан: он точно из мешка вытаскивал массу различных анекдотов, темой которых была преимущественно его жизнь в южноафриканских колониях. Хвастовство «чемпиона мира», как себя называл Эдерсон, превосходило пределы возможного — даже угрюмый швед не мог не улыбнуться, выслушав его рассказ о схватке врукопашную с североамериканским гризли. Смеялась и артистка. Ее смех поразил меня — он был какой-то особенный, в нем не чувствовалось веселья. Жена бургомистра, очень болтливая дама, с любопытством стала расспрашивать меня о моих ост-индских впечатлениях, когда я сообщил ей, что состоял там раньше на службе.

Составив мнение о своих собеседниках, я никак не мог понять, кого из них решил избегать Шерлок Холмс.

— Уверяю вас, Ватсон, что у меня действительно закружилась голова, — сказал он мне, когда я вернулся в нашу каюту и задал ему этот вопрос. Холмс сидел у маленького столика и продолжал делать в записной книжке какие-то заметки. Возле него на столе лежал подаренный лордом Коксвиллом нож. Не желая мешать моему другу заниматься, я взял нож в руки и стал рассматривать.

Сталь оказалась превосходного качества. Меня поразило странное клеймо завода — оттиск был сделан на незнакомом мне языке.

— Кстати, Ватсон, откройте иллюминатор, я так здесь накурил, что нам будет не уснуть, — сказал Холмс.

Я выполнил его просьбу. Возвратившись к столу, я заметил, что ножа там уже не было.

— Я знаю, Ватсон, что вы привыкли выпивать на ночь стакан доброго красного портвейна, и уже позаботился об этом, — смеясь, произнес он, вытаскивая из-под стола бутылку. — Ах да, я совершенно забыл вам рассказать, кого я посетил в то время, пока вы ожидали меня дома!

Я насторожился.

— Мне пришло на память, что я не успел выразить своего сожаления по поводу кончины баронета Коксвилла леди Ферфакс, чья дочь Маргет была объявлена невестой баронета. Бедняжка так любила своего жениха, что я застал ее в слезах. Она была одета в глубокий траур. И, нужно прибавить, он чрезвычайно шел к бледному личику блондинки.

— Что же она думает по поводу самоубийства жениха?

— Она отказывается верить тому, что покойный баронет мог с собой покончить: «Он слишком любил жизнь… и меня» — так она говорит.

— Значит, вы, Холмс, подозреваете, что дело здесь идет не о самоубийстве?

— Вполне уверен, что наш добрый друг не сам ушел из этого мира.

— Вы предполагаете убийство?

— Ватсон, к чему преждевременные предположения и гипотезы? Нужно все исследовать на месте и тогда уже…

Холмс, не закончив фразы, вынул из кармана загадочный нож.

— Мне кажется, что в этом предмете и есть разгадка. Однако поздно, давайте спать.

Холмс рассердился, когда узнал, что наш пароход довольно долго простоит в Копенгагене.

— Я бы рад перебраться на другой, идущий в Гетеборг, оттуда по железной дороге мы скорее доехали бы до Стокгольма, но обстоятельства заставляют нас продолжать путь на этом пароходе.

Он по-прежнему не выходил из каюты, а если появлялся на палубе, то только ночью, когда все пассажиры уже спали.

— Знаете, Ватсон, при дневном свете я совсем не могу находиться на палубе, голова кружится, — говорил он.

Когда мы вышли в Балтийское море и были уже недалеко от столицы Швеции, Холмс, ввиду каких-то ему одному известных обстоятельств, все-таки выбрался при дневном свете на палубу. Моего друга трудно было узнать: его лицо было повязано платком, точно он страдал зубной болью, на плечи накинут дорожный плед, в который он ушел по самые уши, дорожная шапочка плотно надвинута на лоб, и из-под нее блестели зоркие глаза, будто Холмс за кем-то следил.

Заметив появление так странно одетого Холмса, капитан-«африканец» с любопытством спросил меня:

— Вероятно, ваш друг очень болен, что он весь так закутался?

— Да, его страшно мучает невралгия.

— Куда вы с ним едете?

— Мы направляемся в… — уже хотел было я назвать цель нашего путешествия, но внимательно слушавший нас Холмс вовремя помешал моей болтливости.