До неба трава (СИ) - Шишкин Артемий. Страница 2

  - Мне страшно лишь одно место на земле - то, где нет тебя. Парень привстал на стременах и пристальным взглядом обозрел окрест.

  - Ты только будь со мной. Всегда... Обещай не оставлять меня, - девичьи глаза вновь смотрели в глаза юноши. Снизу вверх. И получалось так, что и без того усталые от дорог и грустные от разлук, они смотрели и вовсе жалобно и просяще. - Яр! Я хочу быть с тобою всегда! Слышишь, Яр? Всегда!

   Губы парня дрогнули, и он улыбнулся этим глазам. Широкая и крепкая, мужественная ладонь, отстранив искусной выделки богатую, с дорогими каменьями, серебряную серьгу, вновь приласкала нежную и бархатистую холёность девичьей щеки.

   - Ныне же завсегда прибуду с тобой, княжна моя. А ежели чего... сыщу, где бы ты ни была. - Пальцы юноши коснулись алых губ любимой. - Асилиса, ты княжна моего сердца. И теперь только тебе хочу я служить. Держись крепче, ещё малость и передохнём.

  Парень одной рукой бережно прислонил голову девушки к своей груди. Его ладонь полностью скрыла длинную узорчатую серьгу. А второй рукой Яромир, умело управляя поводьями, быстро развернул коня в сторону таинственного дома и пустил с места галопом. А маленькое существо, сидевшее всё это время на тёплой поверхности камня, сорвалось с места и на лёгких крылах понеслось навстречу молодой паре седоков.

  То, что произошло далее, только дополнило мистику картины купания огненного коня Хороса в остатках вод древнего океана. Пред взором У Яромира всё закрутилось и он почувствовал себя словно бы в полёте. Затем сильный удар и тьма, плеснувшая ему по глазам, проникла в голову и обволокла сознание...

  Искрящейся уютным счастьем, в светлой горенке с двумя небольшими окошками, затянутыми тонко выделанной плёнкой болотного камыша, было тихо и уютно. Каждый уголок выметен, каждая лавка и большой стол посередь комнаты были покрыты ткаными полотнами искусной ручной работы. Чистый пол блестел небольшими проплешинами из-под устланных лоскутных половиков. Из-за широкой трубы, уходившей в потолок избы, торчали две тоненькие девичьи ножки. Они стояли на лавчонке, высоты которого им явно не хватало, посему им периодически приходилось подыматься на цыпочки в попытках помочь своей хозяйке добраться до дальнего угла широкой печной лежанки. Наконец, девушка, поджав одну ножку с маленькими пальчиками и резко выпрямившись на оставшейся опоре, смогла достать и расправить уголок тёплого покрывала. В ту самую минуту предательская лавка всё же зашаталась под ней и, опрокинувшись, оставила девушку висеть на печной лежанке, болтая в воздухе босыми ногами.

  Внезапно дверь в избу открылась, и в горнице появилась настоящая хозяйка этого дома и всего того поселения, в коем находилась сия изба. Женщина была старше средних лет, высокого роста, с волосами пепельного цвета, частично скрывающимися под тёмно-зелёным платком. Она молча вошла и, присев на лавку, устало откинулась на стену.

  - Свитка. - Женщина стянула свой плат с головы и утёрла им капельки пота со лба. - Ижде Молчан?

  Девушка, большая часть тонкого стана которой всё ещё скрывалась за широкой печной трубой, пискнула в ответ и, оттолкнувшись локтями, спрыгнула на пол. Свет явил молоденькую, лет пятнадцати, отроковицу, тоненькую, по-девичьи нескладную. Её личико выражало веснушчатое удивление. Она поставила в угол упавшую лавочку, и подошла к вопрошающей.

  - Ушёл. - Свитка убрала за оттопыренное ушко выбившийся рыженький локон. - Как зардело, - поел и ушёл.

  - Почто же ты не удержала-то?

  - Удержишь его, как же. - Сдвинув бровки, Свитка принялась поправлять горшевики, висевшие у очага. - Молчит всю дорогу и делает, что удумает.

  Она достала из-за печи, из самого прохладного угла в доме, крынку с квасом и, налив тёмной, ароматно пахнущей жидкости в кружку, подала её хозяйке.

  - Тётя Полина, что с Молчаном? - девушка присела рядом с тёткой. - Он теперь всегда такой будет?

  Хозяйка допила квас и передала кружку обратно Свитке.

  - Горе мне с ним, вот что. Цельными днями по лесу шастат - весь муравейник своей дубиной разворошил. - Тётка Полина отдыхала подле окошка, и, сняв с головы, нервно расправляла свой тёмно-зелёный плат. - Не давеча, как вчера притащил за собой волчару со щенами, дык еле как отогнали их. В прошлый раз пришлось двуехвостам соль выгадывать. Оноче что ж, он нас с Двуглавом раздорит?

  - Молчан нечисть от селения гоняет. И ночью оград стражит.

  - Твой Молчан деет, что вздумается. - Хозяйка Полина махнула рукой. - И ровно ему про дела наши думать.

  Девушка хотела было вступиться за парня, но тут же за окном скрипнула калитка, и разнёсся лай собаки. Послышался ворчливый мужской голос, разговаривающий с четвероногим охранником. Вскоре в окно постучали, и знакомый пожилой голос позвал:

  - Аполлинария! Подь сюды! Дело есть.

  - Бородед. Принесло же старого... - хозяйка хотела было подняться, но передумала и, повернувшись боком к окну, крикнула:

  - Поди в избу-то! Чего у порога толкошишься?

  - Староста! - в окно снова постучали. - Поди, разговор есть.

  - Не войдёт ведь, так и будет стукаться, покуда не выйду, - заворчала в ответ староста селения.

  И будто в подтверждение её слов, под окном послышался лишь очередной шум, да шарканье. Пришедший уселся на завалинку, и стал разговаривать с ворчащей на него собакой.

  Аполлинария снова надела плат и заправила под него свои седые локоны.

  - Поди по оброку пришёл, - сказала она в сторону, после чего, посмотрев на Свитку, впервые улыбнулась ей:

   - Сегодня сызнова поздно обернусь. Жди Молчана, дочка. Покорми его и за скотиной убери. Что не справишь - мне оставь. Вернусь и сама доделаю.

  Она провела узкой, сухощавой ладонью по рыженьким волосам девушки и, поцеловав её в высокий лоб, вышла во двор. Оставшись одна, Свитка посмотрела, как в окне показалась высокая фигура тётки и как к ней подошла сгорбленная фигура Бородеда. Постепенно они стали отдаляться, махая руками, жестикулируя, и о чём-то споря.

  Девушка ополоснула кружку, вытерла её полотенцем и, откинув занавесь, поставила на полку, аккуратно выровняв с другими, и развернув рисунком вперёд. На боку кружки красивый петушок, вычерченный по мокрой глине, подняв одну лапу, будил зарю. Свитка расправила занавесь, скрывавшую полку с посудой, и с теплотой в сердце посмотрела на стоявший в углу маленький сундучок. Ей очень хотелось открыть его и прямо сейчас приняться за любимое дело, но до этого было ещё далеко. Прошло много времени, и было проделано много дел, покуда девушка, зажегши лучину, смогла присесть на скамью подле окна, где стоял манящий сундучок. Сначала была печь. Большая и прихотливая, она каждый раз требовала много времени. Затем пол и сени. Сени были тоже большие, но полутёмные и не требовали такого ухода. Задержал девушку лишь только угол Молчана. Его она убрала с особым тщанием. Широкая лавка, постель, подаренные тётей Полиной старые мужнины вещи, - всё было начисто вычищено и прибрано. Крыльцо и двор последовали за сенями. Мешал уборке лишь только пёс Листик, который норовил лизнуть свою хозяюшку в лицо каждый раз, когда та проходила мимо. Натаскать воды помог соседский мальчик. Он был старше Свитки и всегда выручал её по-соседски. Но порой девушка замечала, что тот специально околачивался рядом и ждал поручения от рыженькой соседки. Он же помог ей и со скотиной, за что в благодарность получил звонкий девичий смех, застенчивый взгляд, рдеющие ушки и обещание завтра сходить вместе пересчитать сельских коз. Наконец, оставалось дело за малым - испечь пирог. Тесто подошло ещё утром, а курицу тётка Полина ощипала и выпотрошила вчера. Щи также были сварены вчерашним днём. И вот теперь, когда заходящее солнце оставило лишь тоненькую полосу своего диска, Свитка села на скамью и открыла свой заветный сундучок.

  Первым делом она достала и надела медный браслет, который тонким кольцом тут же опоясал хрупкое запястье девушки. Выкованный её отцом, и подаренный её матери, браслет ещё пока был великоват Свитке и болтался на руке, постоянно норовя соскочить. По тонкому кольцу красной меди замысловато плёлся вьюн белого металла. В редкие бутоны цветов были вставлены голубенькие, ничего не стоящие камушки. Браслет ковался ещё в те времена, когда кузнечное дело было не запрещено в селении бандитской шайкой, что взяла над ним своеобразное покровительство. Затем из сундучка на чистую скатерть было выложено рукоделие, - тот тихий и радостный смысл юной жизни, который грел и манил девушку весь день. Правда, с недавних пор, появился ещё и сосед-парнишка, мысли о котором всё чаще и чаще стали возникать в голове у Свитки, но вышивка всё ж была несравненно на более высоком месте. И то умение, с которым девушка выполняла свои узоры, и сами принадлежности, и сундучок, - всё имело отношение к её маме, которую она помнила только лишь как нечто доброе, светлое и ласковое. Добрыми были её руки, ласковыми - глаза и тёплым, как солнышко, голос... Свита проделала уже достаточно большую работу, да и лучина, заменившая девушке полоску света, что солнце забрало с собой, уходя за горизонт, порядком уже сгорела, когда во дворе снова залаял Листик. Только спустя некоторое время, вышивальщица услышала твёрдую поступь на крыльце. Она сразу догадалась, что пришёл Молчан. Он прошёл в сени, взял приготовленную для него чистую рубаху и, выйдя во двор, стал умываться, шумно и довольно щедро выливая на себя воду. Свитка знала, что поутру, как всегда, найдёт грязную рубаху и штаны подле умывальной бочки. И вся одежда будет в зелени травы, в поту человеческом и, возможно, в бурых пятнах. Шум воды прекратился, и шаги теперь послышались в сенях. Парень остановился подле двери в горницу, после чего раздался стук.