Две томские тайны (Исторические повести) - Барчук Дмитрий Викторович. Страница 2

— Кроме чая и сухарей ничего предложить не могу. Я не ждал гостей.

— Не извольте беспокоиться, батюшка Фёдор Кузьмич, — засуетился Хромов. — Мы, как солдаты, всё своё носим с собой. Сами вам гостинцев привезли. Вот: свечи, масло для лампадки, спички, соль, сахар, чай, сухари… Моя хозяйка Наталья Андреевна даже кофею положила. Наказала передать вам от её имени. Вы бы хоть рыбки поели, а то совсем отощали.

— Зачем ты меня искушаешь, Хромов? Знаешь же, что рыбу я ем только по праздникам.

Старец подошёл к печке, подкинул в топку дров. Из кадки зачерпнул полный ковш воды и вылил её в закопчённый чугунок.

— На печке вода быстрее закипит, чем в самоваре, — пояснил он и, обратившись к стоящему в дверях путейцу, добавил. — А вы что стоите? В ногах правды нет. Садитесь, подполковник.

Фёдор Кузьмич повернулся в сторону гостя и выпрямился во весь рост. Он стоял подле печки в длинной — ниже колен — холщовой рубахе, перетянутой узким ремешком. Большой палец правой руки он заткнул за пояс, а левую руку прижимал к белой, как снег, бороде.

Батеньков потерял дар речи.

Первым прервал неловкое молчание отшельник.

— За гостинцы хозяйке твоей, Хромов, спасибо. А ты сейчас на прииск или с прииска?

— Туда, — купец показал в сторону Ачинска.

— Значит, через пару дней в обратный путь. Тогда товарища своего оставь пока у меня, а на обратном пути заедешь за ним.

— Но, батюшка Фёдор Кузьмич, Гаврила Степанович хотел посмотреть, как золото добывают.

— Ещё будет время, посмотрит. А вы как считаете, подполковник?

Батеньков утвердительно кивнул.

Хромов был человек тактичный, хотя и крестьянских кровей, понял, что он мешает старикам, которые явно были знакомы в прежней жизни, им хотелось поговорить наедине.

Сославшись на позднее время, он откланялся и, добравшись до саней, приказал ямщику не жалеть лошадей. Чаю он попил только в Ачинске, на постоялом дворе, где и заночевал, так и не добравшись в тот день до своего прииска.

— Вы? — не веря собственным глазам, прошептал Батеньков.

Старец закрыл за купцом дверь и обернулся к гостю.

— Вот и свиделись, подполковник. Вы удивлены?

Но старый декабрист не ответил. Его глаза налились кровью. Седые патлы ощетинились, как грива у льва перед схваткой. Он сжал кулаки и грозно двинулся на отшельника.

— Что же вы натворили? О Боге вспомнили, грехи замаливаете! Сами не смогли, зато брата на расправу подставили!

Фёдор Кузьмич, не шелохнувшись, смотрел на надвигающегося мстителя и молился.

— Побойся Бога, Гавриил! — только и произнёс он, указывая на иконы.

— Поздно мне о Боге думать, Ваше Величество! Даже ваш любезный братец Николай-вешатель — и тот двадцать лет зря потратил на воспитание во мне христианского смирения. Вы даже не представляете, каково это просидеть полжизни в одиночной камере, света белого не видя. Только чадит одна фитильная лампадка. Но сейчас вы мне ответите за всё: за смерть товарищей, за тюрьму и каторгу, за разграбленную и униженную вашей семьёй страну!

Путейский инженер был ниже ростом, но коренастый и жилистый. К тому же у него было ещё одно неоспоримое преимущество — возраст. Пятнадцать лет разницы — большая фора. Особенно, когда одному — семьдесят семь, а другому — всего шестьдесят два.

Но удар декабриста не достиг цели. Его кулак, нацеленный прямо в переносицу старца, наткнулся на невидимую стену. Человек в чёрной шинели взвыл от боли, не удержал равновесия и упал на вязанку дров, раскидав их по всей келье. Он поднялся, потирая рукой ушибленное колено, и произнёс:

— Что это было?

Сделал ещё один выпад в сторону хозяина. И вновь невидимая броня заслонила старца.

Так повторилось несколько раз. Наконец, Батеньков не выдержал и с диким криком кинулся на старца. Головой сильно ударился о невидимый щит, лишился сознания, обмяк и рухнул на земляной пол.

— Что это за пасквиль?! Я вас спрашиваю, сударь! Как ваши глаза смеют читать эту мерзость!

Павел в припадке ярости ворвался в комнату сына и, продолжая сотрясать у него перед носом книжкой, громко визжал.

— Это Вольтер, Ваше Величество, — заплетающимся языком вымолвил растерявшийся Александр.

— А как называется эта якобинская зараза? — неистово вопрошал отец.

— «Б-б-брут»… — кое-как выдавил из себя царевич.

Павел побледнел, хотел сказать ещё что-то обидное в адрес сына, но поперхнулся и выбежал из комнаты.

По лестнице застучали сапоги: император спешил в свои покои.

Он вернулся через четверть часа. Красный, как варёный рак. Бухнул на стол перед сыном тяжёлый фолиант о Петре Великом, заранее раскрытый на нужной странице.

— Чем изучать руководство по убийству императоров, лучше вначале прочтите предостережение заговорщикам. Имеющий глаза да увидит, имеющий уши да услышит. Мир будет в ужасе, когда покатятся по плахе головы прежде дорогих мне людей! — прокричал Павел и снова выбежал вон.

Молодой человек, почти парализованный страхом, склонился над книгой. На развороте описывались суд и пытки над царевичем-наследником Алексеем, на которые обрёк его родной отец — Пётр Первый.

Смеркалось. Чёрные лапы деревьев причудливо переплетались на фоне бледно-синего мартовского неба. Великий князь в одиночестве прогуливался перед ужином по отдалённой аллее Михайловского сада. Неожиданно его нагнал граф Пален [1].

— Промедление смерти подобно! — без приветствия выпалил он и протянул наследнику свёрнутые трубкой листы. — Вот, убедитесь сами! Ваш батюшка совсем выжил из ума. Это приказы об аресте вас и вашего брата Константина. Сего дня они подписаны государем. Вашу жену заточат в монастырь. Вместо вас наследником престола нарекут тринадцатилетнего принца Евгения Вюртембергского, племянника вашей матушки, которого царь намеревается женить на вашей сестре Екатерине.

— Этого не может быть, граф! Батюшка никогда не нарушит своего закона о престолонаследии по прямой нисходящей линии, от лица мужского пола к лицу мужского пола, в порядке первородства. Он никогда больше не допустит на трон ни Екатерин, ни Елизавет, никаких случайных правителей, избранных боярами или чернью!

Граф укоризненно покачал головой:

— Как вы наивны, Ваше Высочество. Да поймите же, наконец, не может сумасшедший управлять страной! Войска замучены муштрой. Всего за год он отправил в отставку семь маршалов и три сотни старших офицеров — за ничтожные проступки или просто потому, что они ему не понравились. В девятнадцатом-то веке объявить дворян подлежащими телесным наказаниям! За тусклую пуговицу, за поднятую не в такт ногу — Сибирь! Если так и дальше пойдёт, то в Петербурге не останется ни одного достойного и честного человека. Все будут жить в Сибири. Сегодня приказывает то, что завтра сам же отменит. Всё творит шиворот-навыворот. Порвал отношения с Англией: ему, видите ли, не отдали обещанную Мальту. Любезничает с Буонапарте. Нашёл себе союзника! Это с подачи хитрого француза донские казаки отправлены в Туркестан на погибель. Солдаты ропщут, хлебопашцы обижены, торговля стеснена, свобода и личное благосостояние уничтожены. Решайтесь, Ваше Высочество! Сейчас или никогда. Завтра будет поздно! Если вам безразлична ваша собственная судьба, то подумайте хотя бы о ваших близких — жене, брате, матери. Об Отечестве, наконец. Поверьте, оно в смертельной опасности!

Пламенную тираду Александр выслушал в молчании, а когда Пален закончил, взмолился:

— Я всё это знаю, граф. Да, это дурной, неуравновешенный человек. Скверный дипломат и плохой правитель. Но он же — мой отец! Я не могу принять такой грех на душу. Я с этим не смогу жить.

— А какой грех? — удивился Пален. — Ваш батюшка для спасения страны просто должен отречься от престола. Потом его отправят в надёжное место, не причинив ему никакого зла.