Путешествие из Нойкукова в Новосибирск (Повесть) - Кант Уве. Страница 26

Может, этой клятвы и не было, но Тидеман так говорит, он у нас всякие словеса любит. Не, не, не торопись, сиди! Я сейчас тебе картинку принесу. Посмотреть картинку — на это у человека всегда время найдется. Погоди, посиди тут.

— Ладно, — сказал Юрген.

Время-то у него было. Немного-то он, конечно, удивился. Вишневый суп они тут ели. Тарелки и горшок тут стоят. И точно ведь Kirsche происходит от греческого керозос или что-то в этом роде. Плутарх этого не знал. Плиний знал. Может, правда, и наоборот. Но кто этот Плюкхан? И так называемый старый Тидеман? У этого вроде бы своя библиотека. Но такая библиотека, где книг домой не дают. Ни на один день не дают. Зато чай дают. И всю ночь читать можно. Да, есть тут чему подивиться!

Так-то он думал, когда Люттоян вернулся и снова сел за стол — в одной руке коробка из-под сигар со всякими цветными наклейками, в другой картонка. Из коробки, немного порывшись, он достал старую фотографию, а из картонки — тонкую сигару. Ткнув сигарой в снимок, он сказал:

— Гляди! Вон он, Плюкхан! Чахоткой страдал. И немного сумасшедший был. Однако заразить никого не заразил. Разве что Тидемана и Люттояна. Но не чахоткой. Не-е…

Фотография, правда, была очень старая, выцветшая и совсем желтая. Плюкхан стоял слева у самой рамки перед обшарпанными кирпичными домиками и, вытянув руку, указывал на шеренгу ребят, будто дирижер своим фаготистам. Особенно сумасшедшим он не выглядел, вот только вытянутая рука, когда надо стоять, спрятав руки за спину. Бедный больной человек, маленький и тощий. Костюм на нем висит как на вешалке. И усы какие-то ненастоящие. И те, на кого он так величественно указывал, тоже не производили лучшего впечатления. Круглоголовые, стриженые, маленькие человечки в длинных чулках и коротких халатиках. И зачем это Плюкхан на них так важно указывает? Может, они в чужой сад забрались, яблок много стащили? А этот, который поздоровее других, с чернильным крестом над стриженой головой, — главный вор и разбойник?

— Это наш класс. С крестом — это я, Люттоян, — объяснил Люттоян. — Полгода спустя Плюкхан и умер. На пасху это было.

— Зачем он рукой показывает?

— Привычка у него была. Привычка такая. Вечно на что-нибудь указывал: «Смотрите, вон там горизонт!.. Смотрите, это кучевые облака!.. Обратите внимание — брачная игра грачей». Всегда ему хотелось что-нибудь показывать. Здесь-то он уже совсем плохой. Но когда в 1907 году к нам приехал, другой у него вид был. Должно быть, костюмчик только что из паровой гладильни получил. А что пальто у него не было — этого сперва никто и не заметил, потому как в 1907 году весна рано наступила. Насчет пальто — это только после, осенью выяснили. Пасторша, вдова старого пастора, у ней он квартиру снимал. Так та в первый день, как он приехал, даже сказала: «Какой приличный молодой человек. И состояние, должно быть, есть». Это у него поклажа больно тяжелая была. Позднее-то пасторша ворчать принялась. Одни книги, оказывается, Плюкхан с собой привез. И тоже только двух сортов — энциклопедия Майера, двадцать один том и «Всадник на белом коне» Теодора Шторма, семь книжек. Уж под конец, когда Плюкхан скончался, она еще приговаривала: «Ничего-то он не умел, ничего-то он не имел, и ничего-то он не хотел». А сам Плюкхан — он книгами своими гордился. Когда он, значит, учительствовать к нам пришел, то первым делом нам, ребятишкам, велел всю эту энциклопедию в школу перенести и сложить на старом шатком столе. Встал, руку вытянул — показывал, значит, — и сказал: «Смотрите! Вот они — знания человеческие!»

Мы-то перепугались тогда. Корешки у книг кожаные, а сами книги — и красные, и синие, и золотые. Старый Тидеман и ныне каждые полгода их бесцветной сапожной ваксой чистит. А об этом он «при смертном одре» клятвы не давал. Один том этой энциклопедии тогда десять марок стоил! Потому на пальто ничего и не осталось.

Сам-то Плюкхан тогда еще был веселым человеком. Знаниям человеческим хотел он нас научить. Тут мы еще больше перепугались. Тидемана он тогда первым вызвал, потому как тот за чтение вслух всегда пятерку получал. И велел ему читать, что в этой энциклопедии про школу написано. Самое начало я до сих пор помню. Правда, я и поздней в это место энциклопедии заглядывал. «Школа» происходит от греческого «схоле», латинского Schola. Дословно — досуг. Ученый досуг, изучение искусств и наук и литературных плодов их.

«Взглянем сюда, — сказал тогда Плюкхан, — страшного тут ничего нет. Речь о досуге, об искусствах и науках».

Мне-то хотелось, чтобы он нам объяснил, про какие такие там плоды говорилось. Маленькие мы ведь были. Что ни говори, а в школе у нас тогда никаких плодов не водилось. Но он ничего больше не сказал. Думаю, что самое важное он не всегда нам объяснял.

Люттоян раскурил сигару, затянулся и сделал такое лицо, как будто и сейчас еще думает: что это, мол, за плоды такие?

— А этот, — сказал он, — уши у которого торчат, это Тидеман. Он у нас первый ученик был — по чтению, пению и закону божьему. Но счет плохо знал. Тут я лучше его был. Плюкхан всегда на меня пальцем показывал и говорил: «Смотрите на него — это математик!» Но счет-то тогда у нас был простой: большая таблица умножения, малая, деление да умножение. Позднее он меня и уравнения научил решать, с двумя неизвестными которые. Но это уж черт-те что было! Во всей деревне только Плюкхан да я это умели. Вот однажды он возьми да скажи мне про Хауке Хайена [7]. Сразу после того, как я эти уравнения научился решать. Я, значит, сказал: «Икс равен двадцати четырем». А он говорит: «Хауке Хайен ты!» Сумасшедший был человек этот Плюкхан.

Люттоян махнул рукой, как бы отбрасывая от себя сумасшедшего Плюкхана не менее чем на два световых года. Но, должно быть, не насовсем. Только так, ненадолго. Вот они уже и снова вместе, в этом странном и давным-давно ушедшем 1907 году.

— Не-ет, хотеть он хотел, — сказал Люттоян. — Иметь он ничего не имел. А хотеть — хотел. Хауке Хайена найти хотел. А ты-то его знаешь, Хауке Хайена?

Юрген вздрогнул. Он все смотрел на выцветшую фотографию с тощим Плюкханом, крепышом Люттояном, Тидеманом с торчащими ушами… Смотрел, как на кинокадр, когда демонстрация картины на минуту остановилась… Вот-вот на тачанках примчатся красные матросы и лихо обратят в бегство всех угнетателей, как бы они ни прятались. А эти маленькие, с такими серьезными лицами человечки в халатиках закричат: «Ура-а-а!» Но здесь на кухне никто ведь кино не показывает. Тоже мне кино, когда тебе всякие вопросы задают. В такое кино и ходить не стоит. Заплатишь целую марку, а тебя в темноте из-за спины спрашивают: «Уж не трус ли ты, как вон та трусливая сволочь с длинными волосами?» Или: «Ты же предатель! Чего ты только не выдашь, когда тебе ногти вырывать станут». А то и такой вопрос: «Хауке Хайен — ты-то его знаешь, Хауке Хайена?»

Хауке Хайен. Глупо, правда, получилось. Он же правда знал его. Не очень Хорошо, но знал. Не очень-то он ему нравился. А этому Люттояну он очень даже нравился. Люттояну нравится, а ему, Юргену Рогге, не нравится. Вот и готов компот! Так оно всегда и бывает, когда объявляются общие знакомые.

— Ну, да, — сказал он очень осторожно.

— Ну, да, — сказал Люттоян. — Ты же как раз в том возрасте. А его в школе проходят. Вот если бы Плюкхан жив был! Нынешние дети — им этот Хауке не очень-то нравится. «Старье, — говорят. — Сложно что-то». Я их и не спрашиваю больше.

Последние слова прозвучали даже печально. И это было непонятно Юргену. Не к лицу печаль Люттояну. Он же дуб кряжистый, а не плакучая ива! Юрген задумался, как бы ему что-нибудь бодрящее сказать, но вспомнил он только, что, когда по литературе проходили «Всадника на белом коне», он не очень-то высокого мнения был и о самом сочинении, и о его главном герое Хауке Хайене. Правда, старая какая-то история и довольно-таки запутанная. Они там собачку живую в плотину хотели закопать или дамбу? Ну да, в дамбу. Вот ведь суеверные люди какие были! Но понравилось ему, что этот Хауке Хайен, смотритель дамб и плотин, собачку у них отнял. Потому его и невзлюбили все, кто закапывает живых собачек. Насколько он помнит, никто этого Хауке Хайена особенно не любил. Кроме жены, конечно, А то бы она за него и замуж не вышла.