Гроzа - Андреева Наталья. Страница 1

Наталья Вячеславовна Андреева

Гроzа

Роман

Автор благодарит свою группу поддержки ВКонтакте за яркие отзывы, которые вдохновляют на новые сюжеты и помогают в работе

Больше всего на свете маленькая Катерина любила цветы и мамочку. Жила девочка, точно птичка на воле, в славном домике на городской окраине, откуда рукой было подать до кормилицы Волги. Это место недаром считалось в Калинове самым красивым. Здешняя знаменитость учитель Кулигин как-то в шутку, а может, и всерьез, назвал его ладонью Бога. Стоишь на высоком волжском берегу в предрассветной дымке, словно в райском облаке, а у твоих ног речные волны, как заботливые няньки, принимают в свои морщинистые руки младенчески пунцовое, разинувшее рот в первом своем крике солнце. А ты стоишь и смотришь, как оно взрослеет и крепнет, поднимаясь над водой, смеется или хмурится, ласкает землю или отворачивается с презрением, позволяя нещадно заливать ее дождям…

Да, много чего еще говорил учитель математики Кулигин. Только мало кто его в Калинове слушал, чокнутого-то. И как потом оказалось, зря.

Катеринино детство было безоблачным и счастливым, вплоть до той роковой грозы. Встанет Катерина поутру – и на ключ. Так мама ее приучила: в ключевой воде вся женская красота таится, лучше всяких кремов, даже самых дорогих. «Будешь каждый день на роднике умываться, Катерина, и вырастешь такой красавицей, что всякий тебе вслед обернется», – говаривала мама. И совет ее оказался верным.

А цветов в их доме было видимо-невидимо! И в комнатах, и в палисаднике, и даже у калитки. Катерина их так любила, что, опережая маму, сама поливала, хотя для слабых детских рук лейка была еще тяжела. Но Катерина никогда на трудности не жаловалась, такой уж у нее был характер. Она могла и десять раз подряд на родник сходить, лишь бы ее любимые цветочки не завяли.

Нет, маму она, конечно, любила больше, потому что мамочка была такая ласковая, и наряжала ее, Катерину, как куклу. Так и звала ее:

– Иди сюда, кукла ты моя.

И доставала из платяного шкафа отрезы: ситец, шифон, крепдешин, панбархат… Ткани радугой ложились на стол для раскройки, ожидая, пока над ним, как солнце, сверкнут портновские ножницы, чтобы сотворить чудо. Волшебство начиналось с того, что мама окунала в радугу Катерину, набрасывая на ее плечи отрезы и приговаривая:

– Этот тебе не к лицу, а этот для дам, не для девушек. Этот старит, этот полнит… А вот этот отрез крепдешина аккурат к твоим глазам, дочка! Они как майская трава, пока в силу не вошла и цвет еще не набрала, а не то русалочьи слезы. Зеленые, прозрачные. Тиной пахнут. Так что ты, Катька, не плачь, слышишь? Никогда не плачь.

И сама тайком вытирала слезы. Папы-то у Катерины не было. Калиновские кумушки все судили да гадали: и от кого Мельничи́ха родила такую красавицу-дочку? С огромными зелеными глазами, белоснежной кожей, с густыми волосами, отливающими медью. Не было в Калинове таких мужиков. Разве что в Москву Мельничиха съездила, женскую тоску разогнать. Вот и родила. Как в народе говорят: для себя.

Их фамилия была Мельниковы. Дом, в котором они жили, стоял на отшибе, когда-то давно здесь была не городская окраина, а хутор. И вроде как до революции на этом хуторе стояла мельница. Еще сохранилась старая плотина, правда, почти разрушилась, и заводь. В ней калиновцы давно уже не купались, но охотно удили рыбу. Правда, в заводи теперь было много коряг, и почти вся она затянулась ряской, а вода в ней казалась Катерине страшной, так она была черна. А вот мельницы нет, не уцелела. Даже следов ее не осталось. А может, и не было ее, мельницы-то? Мало ли, что в народе говорят? Калинов – город слухов. Вот и Катеринину маму прозвали Мельничихой, хотя муку она, как и все, покупала в магазине. Мельничиха прослыла в Калинове знатной портнихой, поэтому в их доме с самого утра толпился народ.

Но одним шитьем кого теперь заманишь? Как только в столицу, а потом и за границу потянулись караваны «челноков», магазины и прилавки Калиновского рынка стали ломиться от нарядов. Мельничиха ловко подгоняла все это китайско-турецкое барахло под кургузых и дородных местных дам, которые все, как одна, не отличались высоким ростом. Мелкий в Калинове был народец, и даже не понятно отчего. Поэтому швейная машинка в доме у Мельничихи не замолкала. Платили кто чем мог. Кто ворованным спиртом с ликеро-водочного завода, кто картошкой из своего огорода, кто услугой. Денег в Калинове ни у кого не было, кроме местной знати, а та к Мельничихе не пойдет. Хотя…

В городе упорно ходили слухи. Мол, Мельничиха знает, как угодить и богатым клиенткам. Перед кем кусок ткани раскинуть, еще той, советской, из старых запасов, когда натурального было больше, чем синтетики, а перед кем и карты. Катерина через щелочку в двери, открыв рот, смотрела, как проворно мелькают мамины полные руки. И веером ложатся на стол уже не отрезы ткани, а короли, дамы, валеты… Хотя Катерину в такие моменты из комнаты выставляли. Это было тайное.

В провинциальном городке Калинове гадалкам верили. И к знахаркам ходили чаще, чем в городскую поликлинику. А картам верили даже больше, чем прогнозу погоды. Поэтому Мельничиха не бедствовала, единственную дочку баловала, одевала, как куклу, закармливала конфетами. А слезы были все от той же женской тоски. С женихами в Калинове было туго, вечером по набережной гуляли почти одни девчонки, они же на дискотеках подпирали стену.

Сегодня у мамы была клиентка. Та самая, из богатых. Поэтому Катерине строго-настрого наказали вести себя тише воды, ниже травы, да и маме было не до нее. Занята.

Клиентка была красивая, статная, и хоть ростом невысока, но под ее властным взглядом все невольно пригибались. Вот и на Катерину сверкнула глазами, словно пронзила, и девочке стало вдруг так страшно. Словно этот взгляд навеки связал Катерину и страшную женщину, как пришил их друг к другу. Хотя, в чем был этот страх, шестилетняя девочка не смогла бы объяснить.

Она просто что-то почувствовала…

«Быть нам вместе, быть нам вместе, быть нам вместе…» Хотя что могла понимать шестилетняя малышка?

Но поддавшись этому чувству, Катерина подглядывать в щелочку не стала, а против обыкновения убежала из дома. Девочке давно уже хотелось прогуляться к заводи, поискать там ландыши. Хотя мама сказала: рано еще, не зацвели. Там, в лесочке у заводи, еще только снег сошел, хотя на дворе уже май. Но весна в этом году была поздней.

Сразу за калиткой на Катерину налетел ветер, небо нахмурилось, сирень, которой здесь были целые заросли, тревожно замахала ветками, словно руками: что ты, девочка, что ты! Не ходи никуда! Не ходи!!! Но ландыши… Катерина соскучилась по их тонкому аромату, от которого ее комнатка наполнялась грезами. «Вот когда я стану совсем-совсем большая, у меня, как у Дюймовочки в конце любимой сказки, тоже будут крылышки, и я встречу своего принца, похожего на эльфа». И Катерина решилась.

Черные тучи собирались над Калиновом с самого утра, мама с клиенткой, перед тем как закрыть в переднюю дверь, тревожно переглядываясь, говорили, что гроза будет. Первая весенняя гроза. И, похоже, сильная. Мама, как всегда, погасила лампадку перед висящей в углу иконой. Гадание – грех. В Калинове и так уже про Мельничиху гуляют нехорошие слухи.

Как только дверь закрылась, о девочке позабыли.

Грозы Катерина не боялась. Она ничего не боялась, ведь она – кукла, любимая мамина дочка. И она отважно направилась к заводи.

Ветер сегодня был такой сильный! Платок с головы так и рвал, да еще настырно задирал подол яркого Катерининого платья. Платье сшила, конечно, мама. Но Катерина, как взрослая, важно прижимала к груди плетеную корзиночку и упрямо шагала к заводи. Она ведь шла за любимыми ландышами!