На главном направлении (Повести и очерки) - Падерин Иван Григорьевич. Страница 16

— Товарищ старший лейтенант, фашисты вокруг нас, вдоль Волги они минируют берег, рядом ходят гитлеровские патрули.

Принимаем решение — пробиться к своим. Первая наша попытка пройти фашистскими тылами не удалась: мы наткнулись на крупный отряд вражеских автоматчиков, и нам с трудом удалось уйти от них, возвратиться в свой подвал и ожидать, когда тучи закроют луну. Наконец-то небо потемнело: над нами поплыла огромная черная туча дыма. Выползаем из своего убежища, осторожно продвигаемся к Волге.

Нас осталось шесть человек. Все ранены. Идем молча, поддерживая друг друга, стиснув зубы, чтобы не стонать. Кожушко идет впереди — теперь он и наше боевое охранение, и дозор, и боевая единица.

Впереди, у Волги, при вспышках осветительных ракет видны фашистские патрули.

Мы подползаем ближе и намечаем место прорыва. Главное — бесшумно снять патруль.

Замечаем, что один из патрульных временами подходит близко к одиноко стоящему вагону — там к нему легко подобраться.

С кинжалом в руках, к вагону уползает рядовой Кожушко. Нам видно, как фашист подходит к вагону. Короткий удар — и гитлеровец падает, не успев крикнуть.

Кожушко быстро снимает с него шинель, надевает ее на себя и неторопливо идет навстречу следующему патрульному. Таким же приемом он убивает и второго фашиста.

Это было уже тридцатого сентября. Как видите, через десять дней после того, как в сводках объявили о гибели батальона, нас насчитывалось еще шесть человек.

— Шесть гвардейцев, — уточняю я.

Антон Кузьмич, улыбнувшись, соглашается с такой поправкой и продолжает рассказывать о том, как они прошли заминированный участок, как прорвались к Волге и как долго пили и, казалось, не могли напиться холодной, ломящей зубы волжской воды. Соорудив небольшой плотик из выловленных бревен, они, шесть израненных, измученных голодом и смертельно уставших гвардейцев, отдались набежавшей волне и поплыли по течению. Грести было нечем, работали руками, выбиваясь на стремнину. Утром 1 октября их выбросило на песчаную косу левого берега Волги. Там они были подобраны, накормлены удивительно вкусной рыбной похлебкой.

Связь с частями прервана. Опять мне надо надеяться больше на свои ноги и локти. Штаб дивизии полковника Горишнева разместился в заводской трубе. Отсюда я должен пробраться на КП Батюка. Ночью продвигаться почти не опасно, но так как обстановка еще не ясна и огневой бой не утихает, я вынужден пробираться «дневными путями», то есть по подземным трубам, на ощупь от просвета к просвету.

Вначале мне казалось, что я двигаюсь правильно, но вскоре убедился, что попал не туда. Высунув голову из люка, совсем рядом услышал стрекотание немецкого автомата (наш бьет резче и чаще, чем немецкий). Повернул обратно, но попал не в ту трубу, которой шел сюда, и заблудился окончательно.

Вглядываясь через люк в темную высь, внимательно слушаю стрельбу вражеских и наших пулеметов, которые то стучат поодиночке и умолкают, то заливаются сплошным треском. Время от времени взлетают ракеты и тявкают мины.

Только на рассвете мне удалось пробраться на одну из улиц поселка завода «Красный Октябрь». Тут я вынужден был укрыться в глубокой щели, вырытой около Банного оврага: на узкий участок между Мамаевым курганом и рабочим поселком пикировало до полусотни немецких самолетов.

Бомбежка кончилась, и на дымящиеся развалины рабочего поселка стали наползать фашистские танки. Штук тридцать, не меньше. Перед окопами батальона морской пехоты четыре из них почти одновременно загорелись, остальные повернули обратно. Через несколько минут танки полезли снова. Морские пехотинцы яростно глушили их противотанковыми гранатами и поджигали бутылками с горючей жидкостью. Один танк, как мне показалось, совершенно неуязвимый, полз сюда, к Банному оврагу, прямо на мою цель.

Несколько гранат разорвалось у самых его гусениц, а он не останавливался. Чем же я могу остановить его, если в руках один блокнот, на шее автомат с пустым диском?..

Рядом треснул выстрел бронебойного ружья. От башни танка полетели искры. Земля подо мной задергалась, задрожала: танк идет… С бугорка перед моей щелью кто-то швырнул две бутылки с горючей смесью, но промазал. Еще бутылка. Показался черный клуб дыма, вспыхнул белый огонь.

От радости я, кажется, закричал «ура», затем выскочил из щели и бросился к товарищу, что поджег этот танк. Мне хотелось лично отблагодарить отважного воина, записать его фамилию, сегодня же передать о нем материал в Совинформбюро, по радио, в печать… Хотел, но не успел. Впереди меня вырос расщепленный огненными клиньями столб земли. Затем в моей голове прозвучал удивительно звонкий колокольчик, а земля и небо закружились вокруг меня. Руки и ноги одеревенели.

Опомнился я только в медпункте под берегом Волги. В первую очередь спросил санитара, который принес меня сюда: не знает ли он фамилию того товарища, что поджег танк на бугорке, перед Банным оврагом?

— Там никого, кроме тебя, в живых не осталось, — ответил санитар…

Над высоким обрывистым берегом, где стоят опустевшие нефтяные баки, примостился армейский узел связи. Сюда тянутся десятки проводов из дивизий, бригад, отдельных полков, батальонов. У входа в штольню они спутались, и трудно понять, какой куда идет. Только неутомимые связисты разбираются в этой паутине.

С особым вниманием оберегают они кабель, связывающий нас с Большой землей. Он почти не отличается от других, но каждый раз при входе сюда нахожу его глазами. Черной змейкой извиваясь вокруг шеста, он прячется в землю, проходит по дну Волги и там, на другом берегу, вырывается на простор.

Сегодня я прохожу, стараясь не замечать его: я снова несу нерадостное известие.

Положение войск не очень ясное. Во многих местах наши части прижаты к берегу Волги. В районе тракторного завода немцы вышли к реке, тем самым отрезали две части, действующие на северной окраине города. Теперь наши войска рассечены надвое.

Усталые телеграфисты, наверное, читают содержание донесения на моем лице. Они отвернулись, но по-прежнему пропускают меня вне очереди.

Работающие на прямом проводе связисты уже передавали первые строки донесения. Я не могу их читать, только слышу, как назойливо выстукивают клавиши аппарата: «Так-так, так-так».

Это постукивание «так-так» отдается где-то за Волгой. Мысленно вижу, как читают ленту в штабе фронта; я знаю, что ее содержание будет известно москвичам, уральцам, сибирякам. Сжимается сердце. А аппарат по-прежнему твердит: «Так-так… так…» Хочется крикнуть: «Нет, не так, не будет так!»

Вдруг лента будто заторопилась, буквы начали прыгать одна на другую. Связист нервно ударил пальцами по клавишам, как бы давая аккорд, но соседний аппарат уже принял предупреждение: «Провод! Провод!»

Сначала этот сигнал дала какая-то перемычка, а затем контрольный пост, потом подключился фронтовой усилитель. Где-то что-то случилось. Затем на ленте появилось слово: «Жемчуг»! «Жемчуг» — это позывной нашей армии.

«„Жемчуг“, к аппарату 05… К аппарату 05…»

Связист приложил пальцы к клавишам, сокращенными знаками спросил: «Кто зовет?» Тут же вмешался фронтовой узел: «К аппарату 05… Так-так… 05… Уходите с линии, уходите с линии! Давайте 05».

Кто и почему прервал телеграмму — не пойму. Пытаюсь спросить, но дежурный контролер приложил пальцы к губам.

Между тем командующему дали звонок, и через две-три мучительно длинные минуты Чуйков вошел в аппаратную. Генерал-лейтенант сосредоточенно осмотрел присутствующих и, наклонившись над аппаратом, продиктовал телеграфисту:

— У аппарата ноль пять, я вас слушаю.

Наступила минутная пауза. Дублирующий аппарат повторил слова Чуйкова, но на ленте еще нет ответа. Видно, много станций и перемычек повторяет их, и мы в напряженном ожидании смотрим на взволнованное лицо командующего. Но вот он нагнулся еще ниже и, жадно ловя каждую букву, то выпрямляется, то снова наклоняется, готовясь что-то сказать. Из-под его рук мне видно слово «Здравствуйте…». Затем буква за буквой аппарат выстукивает другое, третье. Я успеваю прочесть всю фразу: