Небо закрыто льдами (Документальная повесть) - Тихомиров Вениамин Васильевич. Страница 8

Но все-таки проступок-то совершен? И его нельзя оставлять без последствий.

— Вы понимаете, что вы наделали, матрос Резник? Из-за вас я обязан лечь на обратный курс и вернуться. — Жильцов в сердцах даже кулаком по столу стукнул. — Но это кончится тем, что лодка не выполнит свою задачу, и на весь экипаж ляжет позорное пятно…

Резник побледнел.

— Так что возвращаться в общем уже нельзя. С электричек «зайцев» просто снимают на ближайшей станции. А куда я вас дену?

— Делать-то умеешь что-нибудь? — спросил Петелин.

— Пошлите меня в трюмную команду, товарищ адмирал! Я могу вахту нести. Проэкзаменуйте меня!

— Добро, — заключил Петелин. — Идите к старшине, он определит место службы. А домой вернемся — о вашем проступке еще поговорим.

— Есть!

Резник даже задохнулся от радости и, еще не веря в случившееся, посмотрел на адмирала. Лицо его показалось Резнику сердитым и хмурым, но адмирал отвернулся быстро, и матрос не успел заметить виноватого выражения в его глазах. Может, командир лодки и решил бы дело иначе, думал Петелин; выходит, второе нарушение допустил он сам, и от этого адмиралу стало неловко, но он не хотел, чтобы эту неловкость заметили другие.

— Из рабочих? — спросил он Жильцова, когда Резник ушел.

— Да. Сам в военкомате просился на флот.

«Биографии у нас с этим матросом начинались одинаково», — подумал Петелин и усмехнулся: кто знает, может, когда-нибудь и Резнику придется решать судьбы будущих «зайцев». Петелин попытался представить себе в этой роли молоденького Резника и рассмеялся, вспомнив, каким мальчишеским испугом были полны глаза первогодка, когда он уяснил, чем может обернуться всему экипажу его самовольство.

От этой мысли адмиралу стало легко, чувство вины исчезло; он был уверен уже, что поступил с Резником правильно, и, покидая каюту Жильцова, Петелин тихо, про себя, пропел даже:

…Жильцов вызвал замполита.

— Чепе на лодке.

— Какое? Где? — Капитан-лейтенант Штурманов озадаченно сощурился и потер по привычке переносицу.

— «Заяц» обнаружен.

— Откуда?.. Шутите!

— Садись, расскажу.

И Жильцов поведал ему о случае с Резником.

— Происшествие серьезное, но не чрезвычайное, — успокоился Штурманов, — я думал, похуже что-нибудь. А «зайцем» Резника назвать нельзя. Сами посудите. Не на легкую прогулку он добровольцем пошел… Но, с другой стороны, и грубое нарушение дисциплины. Самовольство.

— Как же быть в этом случае?

— Пусть службу несет, как все. Дело ему найдется. А когда вернемся, решим.

Они с минуту молчали. Потом Штурманов заторопился по делам.

На пороге он остановился, озадаченно пожал плечами.

— «Заяц» на атомной лодке! Смешно!..

— «Заяц»! — хохотали по кубрикам.

Когда мы после вахты уже укладывались отдыхать, на лодке объявили тревогу. Акустики доложили:

— Слышим шум винтов!

И сразу вспомнили все, что в ответственный поход вышла наша лодка, и шум мгновенно затих, и воцарилось тревожное ожидание.

Кто там идет над нами? Чьи гидрофоны пытаются нащупать нас под водой?

Дрогнула, накренилась под ногами палуба — это лодка стремительно пошла на глубину. И тут уже не до «зайцев» и не до смеха.

Замер на лодке шум, замерли на боевых постах наши товарищи.

Может, не один час им придется играть в прятки с преследователем. Они заступили на наши места и продолжают нелегкую подводную нашу работу.

Уходя от шума чужих винтов, приборы долго и цепко «держали» внезапно появившуюся «цель» — до тех пор, пока она не осталась где-то сзади по курсу.

Пока известие это не обошло всех отсеков и кубриков, никто не уснул.

— Ушли! — вырвался у всех вздох облегчения.

— Ну как? — это было первое, о чем мы спросили Женю Красовского, когда он сменился с вахты.

— Да никак, — усмехнулся старшина, — отбой панике! Тренировка была — для акустиков. Настоящее потом начнется…

Красовский по сравнению с нами, первогодками, подводник старый, и его, конечно, чем-нибудь удивить трудно. А может, он просто не хотел виду показывать.

Одно стало мне ясно: лодка вела себя как надо, и механизмы работали надежно.

От этой мысли стало веселее на душе, и с легким сердцем я уснул.

Глава 4

Один плюс один. Ученые с голубыми воротничками. Профессор атомных дел. «Железный Рюрик»

Есть одно неудобство в нашей подводной службе.

Лодка идет на глубине. Идет день, другой, неделю… И все это время ты света вольного не видишь. Не ощущаешь теплоты солнца, не можешь насладиться чистым холодным сиянием полуночных звезд. А как хочется после вахты выбежать из отсека на верхнюю палубу, несколько глотков морского утреннего воздуха вдохнуть! Но этого нам не дано. Вернее, мало отпущено по нормам довольствия службы.

Наша лодка уже несколько суток идет на глубине сквозь черную бесконечность подводного мира. Сюда не доходит свет солнца. Здесь вечная тишина.

Конечно, мы этого не замечаем. В лодке светло, тепло, чистый воздух. Никакой глубины не чувствуется. Только приборы напоминают об этом.

У карты, что висит в кубрике на переборке, собрался народ. Стрелка курса указывает прямо на север.

— Где мы сейчас идем?

— Льды начались уже?

Эти вопросы по нескольку раз задавали мы друг другу в первые дни похода. С этими мыслями мы ложились спать. Они же встречали нас утром. С ними мы шли на вахту. Так бывает всякий раз в начале плавания. Потом привыкаешь ко всему, и походная жизнь становится по-будничному обычной.

Дел и самых разных забот много, но особое внимание уделяется боевой подготовке. Лучших условий, чем дальний и сложный поход, для учебы не сыщешь: обстановка такая же, как в настоящем боевом поиске. Дальний поход для подводника — главный экзамен. А сдать этот экзамен особенно для нас, имеющих дело с кораблем нового типа, оказалось делом нелегким. Перед атомоходами задачи ставятся в тысячу раз сложнее, чем перед обычными подводными кораблями.

…Тревога! Из центрального поста летит команда «Приготовиться!».

Лодка собирается для прыжка.

Замерли в своем отсеке акустики. Для них сейчас не существует ничего на свете, кроме шума винтов пойманного приборами «противника».

Приросли к пульту локатора радиометристы. Для них вся жизнь сейчас сосредоточилась в тревожном мерцании экрана.

Напряжен, как струна, мичман Луня. Он самый главный человек на лодке сейчас — рулевой-горизонтальщик. На его плечи падает вся тяжесть работы, когда командир выводит лодку на боевой курс. Только от рулевых-горизонтальщиков, от того, как точно будут держать они лодку на глубине и на курсе, зависит успех или неудача штурманского расчета торпедного удара.

А мичман Луня думает сейчас о старшине Шепелеве и о его матросах. Их задача — чтобы ювелирно точно работали гребные винты. Несколько лишних оборотов — и на секунду отклонится лодка от курса. Всего на секунду опоздает заметить это рулевой-горизонтальщик, на тысячную долю градуса даст отклониться кораблю — и работа всего экипажа окажется ненужной.

Мичман Луня бледен от напряжения. Он единственный человек, кто стоя несет вахту в центральном посту. Потому что раньше, чем скажут ему об изменении дифферента лодки приборы, почувствуют это ноги рулевого-горизонтальщика, мгновенно почувствует он перемещение центра тяжести, едва-едва лодка отклонится от курса. Луня стоит спиной к остальным у своих рычагов и маховиков и не видит никого, а в такие тревожные мгновения очень тяжело быть один на один с самим собой…

Атомоход стремительно вспарывает толщу воды.

Вся лодка думает о нас, торпедистах, — людях из первого отсека. Вся лодка работает на нас. Мы — завершение этой работы.