Псих. Дилогия (СИ) - Хожевец Ольга Аркадьевна. Страница 50

Разумеется, пока не попала в цепкие лапы военных.

Теперь пространство под пасмурным, всегда затянутым облаками небом, поделённое на квадраты и пронумерованное, щетинилось вгрызшимися в скальный грунт сооружениями. От баз, полигонов, учебных центров расходились, как круги по воде, зоны контроля, заградительные и защитные полосы; сверху всё это безобразие прикрывалось сторожевыми спутниками и следящими зондами. Инструктора называли эту сеть "глобальной аларм-системой". Когда я впервые воспринял её "органами чувств" бифлая, планета показалась мне опутанной колючей проволокой.

Пусть. И всё же - у меня было небо.

На Чайку мы прибыли ночью по корабельному времени и приземлились тоже на ночной стороне. Колонна недавних зеков, а ныне новобранцев-штрафников медленно выползала наружу из пузатого чрева транспортного бифлая. Бесконечные перелёты в тесных грузовых отсеках, подчас совершенно неприспособленных для перевозки людей, здорово измотали всех; было непривычно чувствовать неровную каменистую почву под ногами, ощущать кожей порывы свежего ветра. Прожектора заливали посадочную площадку мертвенным, бледным светом. За пределами этого круга царила, казалось, непроглядная темень.

Уже потом я узнал, что ночи на Чайке довольно светлые - высокий слой облаков каким-то образом то ли отражает, то ли рассеивает солнечные лучи. А тогда я просто прикрыл глаза, устав от раздражающих прожекторных бликов, и стоял так несколько минут, затесавшись в серёдку толпы растерянно топчущихся штрафников. Резкий, влажный ветер внезапно огладил моё лицо, оставив на губах солёный привкус незнакомого океана; в этот миг мне действительно почудился крик чаек, я запрокинул голову - и открыл глаза.

Впервые за долгое, очень долгое время надо мной не было потолка. Ночное небо Чайки, беззвёздное и размыто-сумрачное, казалось опрокинутой исполинской чашей, на дне которой колыхался и клубился отражённый океан; меня охватило ощущение, что стоит лишь оторваться от поверхности - и начнётся падение, бесконечно долгое падение к бушующим облачным волнам... Первый раз в жизни от вида открытого пространства у меня закружилась голова.

Минутная слабость прошла быстро. Но я продолжал чувствовать это небо - и в барачного вида казарме, и в герметичных реабилитационных капсулах медчасти, и даже в кабинетах упрятанного глубоко под землю учебного центра. Небо терпеливо ждало меня - и зная это, я мог подождать тоже.

Я медленно выходил из ступора, в который загнал сам себя на борту тюремного транспортника. Помогла и медицина, оказавшаяся у вояк на неожиданно высоком уровне; я обнаружил, что успел уже подзабыть, как можно себя чувствовать - вполне здоровым и полным сил. Мне даже вырастили новые зубы взамен выбитых, после чего от меня перестала шарахаться молоденькая сестричка в медцентре, панически и откровенно боявшаяся всех зеков. Пустяк, конечно; что за дело мне было до этого полуребёнка, из патриотических чувств угодившего, как кур в ощип? Да и не трогал меня прежде её испуг. А вот его отсутствие вдруг показалось приятным - словно маленький шажок вверх из той глубокой ямы, в которую я угодил.

О самом процессе обучения я могу сказать совсем коротко, буквально в пяти словах: мне он не дал ничего. Занудные поэтапные тренинги; имитационные камеры и блоки; тренажёры такие и тренажёры сякие - всего этого было как-то слишком, процесс разбивался на микроскопические составляющие, совершенно не позволяя получить представление о натуральном нейродрайве. Мне такая учёба напомнила старый-старый анекдот о сороконожке, которую однажды спросили, как ей удаётся ходить, не путаясь в своих сорока ногах; сороконожка задумалась - и с тех пор не сделала ни шага. Впрочем, таково моё личное впечатление - а я был, наверное, единственным, кто проходил подобный курс, уже имея опыт полётов. Если же отталкиваться от общей информации о тактике обучения нейродрайву, то не могу не признать - натаскивали нас по прогрессивным методикам. Да ещё и гоняли при этом, как цирковых собачек.

Теоретические же занятия, от которых я ожидал хоть какой-то пользы - изучение технических характеристик летательных аппаратов, двигателей, вооружения - оказались настолько схематическими, что пожалуй, я с успехом мог провести их сам.

Разумеется, я помалкивал о своих впечатлениях. Глупо было рассчитывать, что армейские позаботятся дать штрафникам реальные знания. Серьёзные лётные училища готовят пилотов пять, иные особо престижные - шесть лет; нам на всю подготовку отводилось четыре-шесть месяцев - в зависимости от индивидуальных показателей. И я уверен: сумели бы вояки найти способ обучать нейродрайву ещё быстрее - они сократили бы и этот срок. Иногда я с интересом размышлял над тем, что за технику дадут нам в руки на Варвуре. Традиционно штрафникам на поле брани доставалась лишь одна, не слишком выигрышная роль - пушечного мяса; изменит ли ситуацию нейродрайв, качнёт ли весы в нашу пользу? Честно говоря, я надеялся, что да.

Лётный парк учебки состоял из бифлаев - разных моделей и модификаций. Я узнал тяжеловатые и слегка неуклюжие, но устойчивые в полете сдвоенные "крокодилы" - вариант для начинающих; тренировочные "стрекозы" - машинки вроде той, на которой я впервые в жизни поднялся в воздух; разного тоннажа грузовички; иногда из закамуфлированных под камень ангаров показывались острые носы истребителей, а один раз под маскировочной сеткой мне померещились очертания штурмовика-"терминатора". Все это я углядел во время обязательных ежедневных пробежек, когда мы давали многокилометровый кросс по обрывистому бережку, подгоняемые задорным сержантом с электрическим стрекалом в руках (дабы не позволять дремать отстающим); а вообще-то, приближаться к ангарам и взлётным площадкам нам пока воспрещалось.

Практические занятия должны были начаться через два месяца подготовки. Я немного опередил этот срок - потому, что в часть прилетел полковник Мосин.

Я не видел полковника с того памятного дня вербовки, и встречаться с ним больше не рассчитывал. Меня вполне устраивало положение рядового штрафника, ничем не выделяющегося из толпы себе подобных; я весьма средне сдавал тесты, предпочитал помалкивать на теории и вообще старался не слишком привлекать к себе внимание. Из поведения инструкторов никак не следовало, что им известно о моих прежних полётах с симбионтом; поначалу это меня слегка озадачивало, но потом я пришёл к выводу, что Мосин не посчитал нужным внести в дело сведения, полученные от меня на борту транспортника. Поступил ли он так потому, что мой рассказ почти не поддавался проверке, или из каких-то других соображений - не знаю. Я имел слишком мало данных, чтобы строить предположения. И все же такое развитие ситуации казалось мне благоприятным.

Но рядовых штрафников не выдёргивают посреди занятия, чтобы немедленно явить пред ясны очи полковника ВСФ. Штрафниками командуют сержанты внутренней службы; капитанский чин инструктора - это предел уровня общения, и то одностороннего и по необходимости. А уж полковник... Слишком высокого полёта птица для того, чтобы интересоваться рядовым штрафником - после вербовки, разумеется.

Сержант Грим, гроза и головная боль нашего отделения, был такого же мнения. Он вытащил меня прямо из имитационной камеры, слегка обалдевшего от накачки - инструктор в этот день задал такую скорость смены режимов, что голова шла кругом. Сержант снизошёл даже до того, чтобы помочь мне отлепить от тела многочисленные датчики.