Псих. Дилогия (СИ) - Хожевец Ольга Аркадьевна. Страница 79

Наверху набирал силу жаркий варвурский день, а я сидел на полу крошечного подвальчика рядом с остывающим окровавленным телом, весь в липкой корке сам, и меня колотил озноб.

Потом пришло время проблем насущных. Я долго ломал голову, как мне исхитриться похоронить Брыка - против мысли оставить его вот так, в этой пропахшей кровью каморе, восставало всё моё существо. Подумал даже о том, чтобы попросить помощи у Тараса; он бы не отказался, в этом я был уверен, но...

Нельзя. Просто - нельзя. Такое не понимается - чувствуется.

"У зеков "наших" не бывает" - вспомнил я с горькой усмешкой.

Нет, под этим я бы не подписался. И всё же - нельзя. Слишком... иная плоскость жизни.

В конце концов я всего лишь уложил тело поаккуратней и прикрыл, как смог, остатками своей одежды.

Прости уж, Брык.

Его роба была мне великовата, но это не имело значения - проскочить только до казармы, там есть запасная. Потом сдам в стирку с оторванным номерком и потребую новую. Все равно тряпок на базе куда больше, чем штрафников.

Я даже вовремя додумался оторвать бирку с номером от робы, которой укрыл Брыка.

Хуже было то, что засохшая на моих руках, лице, почему-то даже на волосах кровь оттираться не хотела никак; я долго и бесполезно скрёб её ногтями, плевал на обрывок тельника, которым производил "умывание". Потом меня осенило - в закутке за лестницей я помочился на ту же тряпку, обтёрся. До душевой доберусь.

Я взял заточку Брыка. Она действительно оказалась уникальной. Сделана из полоски бифлайной обшивки; такую только на спецоборудовании лётных мастерских и выгонишь, да и не каждый мастер справится, работа ювелирная, нужно очень умелые руки приложить. Тонкое хищное лезвие-жало меньше ладони длиной было обоюдоострым и легко отсекало на весу волос; по крепости оно просто не имело аналогов - не принято у нас делать ножи из сплавов, предназначенных для космоатмосферников - и не требовало правки, да и не потребует ещё очень долго. Пряталась эта роскошь в наборную рукоятку из бифлайных же изопластиков - всегда тёплых наощупь, гладких, но не скользящих.

Не знал, что Брык был таким умельцем.

Честно говоря, сначала я думал - не стану брать заточку. Потом пригляделся, подержал в руках - и взял.

Пусть будет.

Ещё я забрал у Брыка симбионта. Не знаю, зачем. Просто не захотелось оставлять.

Выйдя из котельной, я зажмурился - так резанул по глазам яркий свет. И неуместной, нахальной гостьей просочилась в голову мысль, что поспать я наверняка уже не успею.

Прощай, Брык.

8.

Тарасу случилось плакать передо мной ещё один раз - когда кончился срок его контракта, и пришло время улетать с Варвура.

Мы опять сидели в закутке, пили "отъездную". Вернее, пил Тарас; меня в любой момент могли дёрнуть на вылет, и я ограничился символическим глотком. Механик же размазывал по лицу изобильно текущие слезы, шумно сморкался в замусоленную до неузнаваемости тряпку и вид имел раздражающе жалкий.

Смотреть мне в глаза он избегал. То и дело начинал оправдываться - ненужно и бессвязно; потом заливал собственное многословие дозой спирта - и снова плакал молча, растирая покрасневшие веки широкими пальцами в чёрточках въевшейся смазки.

Всё было сказано и обсуждено не раз и не два. Я знал уже, что на родной планете Тараса ждёт семья - жена и две дочки, в которых он души не чает. Что старшая в этом году заканчивает школу; что младшая много болеет, и врачи подозревают какую-то неясную хронику, но никак толком не определятся с диагнозом. Знал, что жена намного моложе Тараса, что ухаживал он за ней два года, увёл из-под носа у известного архитектора, взяв измором, и до сих пор пуще глаза боится её потерять.

Иными словами - я знал тысячу причин, из-за которых механик не мог продлить контракт.

Это как раз было нормально: такая ли, иная, но жизненная линия Тараса лежала за пределами штрафбата и кипящего котла Варвура. Его жизнь - это его жизнь, а пятилетний срок оставался моим приговором.

Но вот теперь, накануне отъезда, Тарас лил слезы и надирался вдрызг совершенно зверски. Ему было плохо и больно, а я ощущал себя беспомощным, как никогда.

Тягостная создалась ситуация.

Так и вышло, что когда прозвучал сигнал тревоги, я вздохнул едва ли не с облегчением. Первый раз за всё время моего пребывания на Варвуре механик не провожал меня на вылет - и первый раз не встретил по возвращении. Вот чего я не ожидал - так это ощущения одиночества, неожиданно остро резанувшего грудь при виде пустой площадки. Я и не замечал, насколько привык отогреваться душой возле Тараса. Привык к его вечному суетливому беспокойству, к его искренней радости, будто тёплыми ладошками ложащейся на измотанные диким напряжением нервы.

Тараса я нашёл в подсобке упившимся до полной отключки, но даже в бессознательном состоянии продолжающим хлюпать носом и бубнить что-то нечленораздельное; я переложил его на раскладушку и укрыл серым колючим одеялом. Всё было под рукой - в последнее время механик частенько ночевал прямо в ангаре. Тарас вскидывался ещё несколько раз, потом угрелся под одеялом, бормотание его постепенно перешло в ровный присвистывающий храп. Я посидел немного, слушая его сопение и пытаясь представить, что через недельку-другую пути этот человек окажется у себя дома, среди своих близких. Будет решать какие-то мирные, житейские проблемы, ходить с дочкой в зоопарк или на аттракционы, пить чай с женой по вечерам и узнавать о Варвуре только из выпусков видеоновостей. Представить так и не смог, тряхнул головой и отправился в казарму - отсыпаться.

Ночь выдалась на редкость спокойной - всего один вылет. Я проведал Тараса, но будить не стал, только поправил сползшее одеяло. Сам прогнал тест-программу на двух побывавших сегодня в работе леталках, зафиксировал данные - нечего ему с утра ещё и с этим возиться. Вообще-то мне, нейродрайверу, тест-программы нужны были, как корове седло; но - положено, а Тарас к своим обязанностям всегда относился серьёзно. Снова заглянул в подсобку - и пошёл досыпать; впервые за долгое время сон пришёл ко мне не сразу.

Утром мы должны были вылететь на барражирование секторов - как всегда, примерно за час до прибытия транспорта. Муторная работка: чем-то напоминает "утиную охоту", только каждый одновременно и "утка", и "охотник", и наблюдатель, а у ведущего тройки - ещё и право решения: увидев внизу что-то подозрительное, на глаз оценить степень достоверности и отдать приказ - наносить удар или нет. Для штрафника право решения совсем не благо. Дороговато можно за ошибку заплатить. А ещё это задание тяжело своей длительностью: несколько часов полёта в таком напряжении - не шутка. Часть пилотов обычно менялась посменно, но - только часть: иначе нас просто не хватало на покрытие секторов.