Псих. Дилогия (СИ) - Хожевец Ольга Аркадьевна. Страница 84

И нужно ли объяснять, что в камеру ложишься полностью обнажённым.

Я поначалу попытался даже поскандалить, заявив, что привык к прежнему реабилитологу и хотел бы приходить в его смену. Разумеется, попытка успеха не принесла.

Ну, в камеру я кое-как улёгся... Самым трудным было не осрамиться в момент, когда тебе готовятся ввести катетер... Я справился - помогли воспоминания о завхозихе...

Вряд ли стоит описывать, какие сны мне снились.

В общем, когда крышка "аквариума" откинулась, я предстал глазам докторессы в полной боевой готовности. Она подарила мне внимательный профессиональный взгляд, брошенный на то, что ниже пояса; кажется, я даже застонал от стыда.

Врач, между тем, не стала торопливо отводить глаза или отворачиваться, как поступали в подобных случаях иные. Спокойно выполнила необходимые действия по извлечению меня из камеры, установила на место временно снятые "латы". Я уже пытался дёргаными движениями напялить на себя отчего-то оказавшуюся непостижимым образом перекрученной хламиду, когда снова перехватил её взгляд, направленный на указанную область.

- М-да... - вдруг сказала она нейтральным тоном. - Спермотоксикоз имеет место.

- М-да, - грубо передразнил я её. - Имеет.

Ну не было уже сил изображать вежливость.

Врач едва заметно улыбнулась.

- Иди за мной.

В маленьком кабинетике-закутке, вероятно, личной комнатке отдыха, она кивнула на узкий кожаный топчан, застеленный на две трети половинкой больничной простыни.

- Присядь пока. Мне нужно несколько минут - положить в капсулу пациента. Дождёшься?

Я не понимал, что происходит.

Когда она наконец вошла, свежая, прекрасная, даже, кажется, пахнущая какими-то духами, и принялась расстёгивать на себе халат - я ещё пытался бормотать, что у меня нет денег...

Какой дурак.

Её звали Роми, ей было тридцать пять, и она никогда в жизни не занималась этим ради денег. В госпитале она слыла недотрогой, способной так отбрить за вполне невинную шуточку, что даже самые опытные ловеласы давали отступного, стараясь поскорей забыть, какого пола доктор-реабилитолог с прекрасными темными волосами и карими глазами, тонущими в тени пушистых ресниц... Она была великолепным профессионалом - её реабилитационные программы не знали себе равных. Она имела высокооплачиваемую, перспективную в плане карьеры работу на своей родной планете - и вдруг уволилась, завербовалась на Варвур по причинам, никому толком не понятным. Её считали странной. Она просила называть себя просто "Ро" и подписывалась соответствующей буквой.

Вот такая она была, моя Роми.

***

Госпиталь располагался в "нашей" зоне.

Вообще, для меня было настоящим откровением обнаружить, что на Варвуре есть ещё, оказывается, относительно спокойные местечки. Я не видел и совершенно не представлял планету с этой стороны. Такие зоны располагались в основном вдоль побережья, в местности, где материковый горный массив сменялся прибрежным шельфом; горы здесь были другие - пониже, как бы сглаженные, и главное - не пронизанные насквозь разветвлённой системой пещер со множеством выходов. Здесь климат был мягче, здесь даже рос виноград. И - жизнь текла почти (ну, пусть с натяжкой) нормально.

Нет, конечно, и тут кругом было полно военных, и с десяток различных армейских баз, разбросанных по периферии, держали здесь тылы; без числа постов и застав, и противоракетные системы на ближних и дальних вершинах; комендантский час и бесконечные проверки документов, и пехотные "черепахи" на каждом углу; и большинство гражданских поспешило вовремя убраться отсюда... И всё же...

Здесь даже ещё жили люди. Просто жили.

"В город" меня вывела Ро - как только тяжёлые, напичканные хитрой механикой "латы" заменили облегчённым вариантом, и я смог более уверенно передвигаться. Без Роми меня, конечно, не выпустили бы дальше ворот; это она умудрилась спроворить какую-то бумаженцию за подписью главврача, вполне убедительную и для поста на выходе, и для встречных патрулей. Я испытывал поначалу неприятный, подленький такой холодок при мысли о "поводке", но решил все же, что вряд ли меня отслеживают столь плотно, чтобы засечь перемещения в пределах населённого пункта; Роми о "поводке" ничего не знала. А не пойти с ней я просто не мог.

Я вообще ни в чем не мог ей отказать. Я и думал-то только о ней: чем бы порадовать Роми и что ей может понравиться; как бы мне увидеть Роми до завтрака и как встретить после; я по тысяче раз прокручивал в голове каждую её улыбку, слово, жест... Вокруг кабинета реабилитации я вертелся теперь, как бабочка вокруг фонаря; страшно, до дрожи, боялся ей надоесть - и ничего не мог с собой поделать. На общипанной, скудной клумбочке перед госпиталем, густо утыканной табличками, грозящими ужасными карами за потраву, я выискивал самые красивые цветы. Надо было видеть, как я их срывал - чудеса эквилибристики, куда там цирковым клоунам... Однажды я насмешил Ро до слез, украв для неё десерт из столовой...

Роми оставалась для меня загадкой. Она не прилагала ни малейших усилий, чтобы скрыть нашу связь. Могла, например, очень даже спокойно зайти ко мне в палату и присесть на краешек койки, сказав: "Я на пару минут... Просто захотелось тебя увидеть..." Соседу Боре мне пришлось после таких явлений пригрозить, что заколочу обратно в глотку его смехотунчики. И попытался бы, если что. Ну да обошлось.

Она, безусловно, знала, что я штрафник, зек - и ни разу не спросила, как я дошёл до жизни такой. Это казалось неестественным. Это могло быть проявлением внутреннего, глубинного такта, или даже, может быть, залогом доверия; я думал так - и внутри всё трепетало от благодарности и сжималось от щемящей, почти болезненной нежности. Но иногда я пугался, что ей попросту безразлично, и тогда начинались терзания - а зачем я вообще ей нужен? Почему я? И сколько это ещё может продолжаться?

Нет, я не совсем сошёл с ума. Я помнил - слишком даже хорошо помнил - о скором окончании лечения и о возвращении на базу. О своём положении заключённого, об оставшемся сроке и о том, каковы шансы его пережить. Трудно было забыть, что уже сейчас на базе я - один из самых старых по времени пребывания на Варвуре ветеранов... Я отдавал себе отчёт, что, улетев, скорей всего никогда больше не увижу Роми, и не питал иллюзий, что мне позволят её навещать.

И все же время ещё было. Был этот неожиданный, фантастический отпуск, по какой-то безумной прихоти судьбы свалившийся на мою очумевшую голову, и была бесконечно дорогая мне женщина, и если бы у меня спросили - согласен ли я по доброй воле снова пережить ужас падения и страх плена, и ранение, и всю эту боль ради недолгих недель тревожного, мучительного счастья - я бы согласился, не задумываясь.

И упрямо жила где-то в глубине души шальная, призрачная надежда...