Парижские дамы (Веселые эскизы из парижской жизни) - Нейман Л.. Страница 8

Да, силы мои были истощены. У меня осталась только частица моего нравственного чувства и — гордость. Хотя и странно это — но моя гордость возрастала вместе с несчастием: впрочем, это была единственная защита обломков моего нравственного существования против всевозможных обид и заушений.

Теперь, сердце мое, Валерия, я должна сообщить тебе, какой из театров был настолько счастлив, что мог завладеть моей личностью.

На одном из бульваров, на каком, не знаю, есть совершенно заново отделанный дом, вверху его надпись: “Сценические представления”. Это хорошенький, свеженький, смеющийся театрик (бело-серебряно-золотой). Во вторник он отрылся представлением волшебной пьесы под названием “Глупые затеи принца Сотина”; ее можно также назвать или “Фортунатус”, или “Босфорские вечера”. Эта пьеса как две капли воды похожа на другие пьесы в этом роде, и обратно, множество других пьес имеют неотъемлемое сходство с “Глупыми затеями”.

Мне ужасно хочется знать, как отзовутся журналисты об этой пьесе. А покамест я пишу тебе мой личный разбор пьесы.

Первое действие происходит в фотографии. Мы в числе шести или семи отправляемся туда, чтобы снять с себя карточки. Наши костюмы достаточно воздушны, так что в партере все остаются довольны. Мы составляем живописную группу, с одной рукой, сложенной за голову, с полузакрытыми глазами и полуоткрытым ртом. Фотограф болтает, что ему придет в голову; его помощник называется Объективом. Когда мы устаем стоять, то начинаем танцевать и петь.

Во втором действии мы после и танцуем в кустарнике (где недостает только рестораторского стола). Фотограф превращается в Анакреона, Объектив называется Комусом (бал веселья и пиров). По теперешней моде, перемешаны все роли и полуроли, как Аполлон, Эпикур и султан Бель-була, и все одинаково кривляются пред публикой и все одинаково осыпаются аплодисментами.

В третьем акте мы опять-таки поем и танцуем. На заднем плане виден дворец в помпейском вкусе. Из-под земли выходят какие-то существа, из которых, однако, нужно несколько человек принять за идею, другого за Атлантический канат, третьего как лето Альказара.

Я одета в газовую юбку и переминаю ногами, задевая пятку о пятку.

В продолжение последних двух картин, также как и прежде, поют и пляшут.

Словом, и “Глупые затеи принца Сотина” — хорошенькая пьеска. Здесь ты ни к чему не придерешься. А как она была сыграна! Еще бы, ведь здесь участвовала одна молодая особа, по имени Бернардина, которая в самое короткое время сделается значительностью. Она была дьявольски увлекательна и многие куплеты ее заставили повторить по 2 раза. Не правда ли, я хороший туалетчик?

Только одно обстоятельство, милая Валерия, смущает спокойствие твоего маленького друга. Все мои подруги играют на сцене для кого-нибудь. Видно, как они тайком пересмеиваются с ложами, бросают взгляды одобрения в галерею. Одна только я ни для кого не играю и каждый раз сердце мое болезненно сжимается. Это слабость, которую теперь знаешь ты одна.

Но пустяки! За этим у меня дело не станет.

Не забывай своей подруги. Пиши мне скорее о ваших новостях.

Что вышло из Жоржа?

Твоя Бернардина.

Р. S. Сейчас получила письмо, ты не угадаешь от кого».

Глава IX

EX-АКТРИСА

Содержание этой главы не совсем радостно.

Мы просим многоуважаемого читателя последовать за нами в верхнюю ложу над оркестром.

Там он увидит бывшую знаменитость, Ирму Обер, 55-летнюю актрису. Она все еще недурна, — туалет ее полон вкуса.

Глаза ее обращены на сцену — она с насмешливой миной наблюдает за всеми движениями молодой дебютантки; она держит у своего рта носовой платок, который защемила губами. Рядом с нею сидит ее подруга.

Ирма (тихо).

Какие неестественные позы, фальшивые, поддельные жесты! Это кукла, какой голос! В ней ничего нет самобытного. (В театре раздается гром аплодисментов. Ирма перегибается через барьер ложи, аплодирует сильнее, чем другие и громко кричит: «Отлично! Превосходно!»)

Подруга.

Это недурно.

Ирма.

Пожалуйста, не мешай мне — дождемся, каков будет четвертый акт. Тебе не нужен твой бинокль? Дай-ка я посмотрю (она лорнирует дебютантку). Во свою жизнь я не видала такой негритянки: она смугла, как уголь. Признаюсь, ценное приобретение. Этот алмаз не слишком чистой воды.

Подруга.

Ей, кажется, не более 18 лет.

Ирма.

А между тем, она ангажирована для главных ролей. В этом возрасте едва еще начинают выговаривать «папа» и «мама». Ах, я также играла главные роли, могла бы и теперь, если б захотела. Но, тише! вот она начинает входить в свою роль. О, как это пошло!

Подруга.

Зачем ты сама оставила театр?

Ирма.

Да, почему? потому что я была убеждена, что опять ангажируют, что без меня не сладят; я думала, что вместе с моим отсутствием исчезнет успех, талант и красота сцены. Теперь ты видишь, как я ошиблась! Я закапризничала — и мне предоставили возможность капризничать, сколько я хочу. Я подала в дирекцию просьбу об отставке и дирекция очень просто, на другой же день, прислала мне отставку на большом листе бумаги. Целую неделю я не отходила от окна: я ждала депутации, думала, что меня будут упрашивать остаться. Но увы! они и не думали обо мне, трусы и неблагодарные! В каком-нибудь предместье нашли они эту молоденькую девчонку, которой с сегодняшнего вечера передан весь мой репертуар.

Подруга.

Но ты могла бы поступить куда-нибудь в другое место.

Ирма.

Куда же, в провинции? Но там имеет успех только одна опера, в театр Porte-Saint-Martin или в Gaite, где полнейшее непонимание искусства и арлекинадство? И когда я вспомню, что здесь я каждый раз выручала, во время своей игры, по 6.000 тысяч фр.; как они от меня наживались! Все мужчины в театре были всегда во фраках и белых галстуках; сюртуков не было видно даже на галереях.

Во время антракта ко мне довольно часто наведывался сам министр с своими поздравлениями. Ха! вот это была слава!

Голос из партера.

Тише вы там, — в ложе над оркестром.

Ирма (смотря вниз в бинокль).

Кто это там распоряжается, кому это говорят?

Подруга.

Нам; тебе — ты говоришь слишком громко.

Ирма.

Скотина! Назад тому 10 лет он постоянно толкался у театрального подъезда, чтобы мне аплодировать. В его спальне, я знаю, и теперь еще висит моя фотографическая карточка; но нам пора идти. Теперь во Франции нет более комедии.

Глава X

НА ТУ ЖЕ ТЕМУ

Да, им есть на что жаловаться — этим отставленным от театра актрисам. Пожалеем их от всего сердца, ибо жизнь их вполне бесполезна и бесцветна. Им не возвратить и не заменить ничем своего театра — их любимого запечка, где они родились нравственно и с чем связано у них воспоминание о лучших сторонах жизни.

Между тем, мы знаем Эльвиру, которая нарочно вышла за муж за богача, чтобы иметь возможность абонироваться в комической опере, мы видели ее рыдающей, исполненной скорби и печалей, она завидует ничтожной фигурантке с 50 франками месячного содержания — она предпочитает ее положение положению графини.

Мы видели Аманду в ее загородном дворце на берегах Сены и слышали, как она декламировала крестьянкам наиболее возвышенные места из «Митридата».

Видали мы и других.

Одни из актрис, вышедших замуж за рантье или мелкого буржуа, встречаются тогда с своими старыми подругами; они рады и тому, что имеют возможность пожать руку старой подруге.

Другие, более застенчивые и опечаленные, запираются в своем кабинете; тайком вынимают они из сундука платья прежнего времени и одеваются, как бы на представление. Но, справедливый Боже! как они похудели — платье висит у них на плечах и болтается около талии. Они расхаживают взад и вперед и рисуются пред зеркалом. Они выступают с важностью вперед и декламируют слова прощения, проклятия, ненависти, затем делают шаг назад и говорят в сторону или разражаются громким смехом. Но вдруг вспоминают они о месте и времени, останавливаются, припадают к своему старому сундуку и плачут (если могут).