Русский характер (Рассказы, очерки, статьи) - Терехов Николай Фёдорович. Страница 19

Под вечер командир дивизиона приказал Полякову взять двух солдат и съездить на завод за минами. Ехать нужно было на катере вдоль берега Волги.

Поляков сидел на связке толстого сырого каната на носу катера и оглядывал израненный город. Он весь был окутан тучами дыма от незатихавших пожаров. Проезжая мимо памятника Хользунову, старый минометчик по-отцовски любовно оглядел богатырскую фигуру земляка-героя и обрадованно подумал: «Стоишь, сынок?

Ну и мы стоим…»

И снова огни пожарища, черные остовы разрушенных домов. Поляков больше других знал, как много труда вложено в постройку этих домов. Вот обгорелый четырехэтажный дом специалистов, разбитый прямым попаданием «пятисотки». Иван Семенович вспомнил, с какой быстротою строили этот дом. Подъемников не было, строители на себе таскали балки, уставали как черти, но были довольны, что за три месяца отгрохали такой домище…

Он смотрел на город и думал о боях, которые шли сейчас в новеньких недавно построенных домах, во дворах, обсаженных вишней и кленом, в парках, на широких площадях и дорогах, залитых асфальтом.

— Эх!.. — Поляков тяжело вздохнул и обратился к капитану катера: — Сколько богатства гибнет, сколько расходу на немца!..

Чем ближе подходил катер к заводу, тем тоскливее становилось на душе у Ивана Семеновича. Вон и родная улица Айвазовского. Еще несколько домов, и он увидит свой домик…

Катер остановился у пристани. Знакомый Полякову заводской шофер в красноармейской пилотке улыбнулся ему и молча тронул машину.

— Поедем по Гранитной, — задыхаясь от волнения, попросил Поляков шофера.

Тот удивленно посмотрел на него и послушно повернул на Гранитную.

Сидя в машине, Иван Семенович вспомнил ту ночь, когда вражеская бомба разрушила его домик. Он спал в маленьком вишневом саду вместе со старшим сыном, а жену и двух меньших сыновей проводил спать в погреб. Ночью началась тревога, плотник разбудил сына.

— Юрий, идем в погреб.

Сын натянул на себя одеяло и недовольно пробурчал:

— Ты совсем загонял меня, папа: в погреб да в погреб…

В эту минуту над головой засвистела бомба. Взрывная волна отбросила обоих к изгороди.

— Папа! — закричал Юрий. — Флигеля нашего нет…

И в самом деле, домика не было: бомба разнесла его.

Утром плотник нашел на полу семейную фотографию, сунул ее в карман пиджака и пошел на завод. Душа его кипела гневом, яростью.

В тот же день Поляков вместе со своими заводскими товарищами ушел на фронт. Он взял винтовку в руки, как брал ее не раз за свою жизнь, и тут же привычно проверил — все ли в порядке. Старый солдат, он мог владеть винтовкой так же умело, как топором и рубанком. Потом он стал минометчиком, и у кладбища, где когда-то Второй Царицынский полк отбивал бешеные атаки красновцев, бывший боец этого полка Иван Поляков дал первые выстрелы из тяжелого миномета. Человек практический, Иван Семенович сразу оценил грозную силу своего оружия, силу его навесного огня и уже теперь. не сменял бы профессию минометчика ни на какую другую.

Пока грузили машину, Иван Семенович побежал к давнишнему своему другу — машинисту Мещерякову узнать о своей семье. На углу Гранитной он встретил смуглого, босого мальчугана с вещевым мешком за плечами. В мальчике узнал сына Мещерякова, Толю.

— Куда ты, Толя? — спросил он мальчика.

— За Волгу, — ответил тот и, видя, что Иван Семенович смотрит на его босые ноги, неловко улыбнулся и виновато сказал:

— Сгорели мои ботинки, дядя Ваня.

— А отец-то где?

— Убит отец… Дома… Прямым попаданием, — хрипло выговорил тот и отвернулся.

Чем и как Поляков мог утешить мальчика?

— Ничего, Толя, — ласково сказал Иван Семенович, — не плачь. Мы им отплатим. За все отплатим!..

Подошла маленькая, сухая старушка Софроновна, соседка Поляковых. Она тоже тащила на спине огромный узел. Положила узел на землю и, утирая ладонью пот с лица, торопливо заговорила:

— Сжег меня немец, Иван Семенович. Сидела в доме, не хотела уходить за Волгу. Угол-то свой, понимаешь сам, бросать жалко. А сейчас одни уголечки остались от дома. Вот тут и все мое имение…

И старуха с ожесточением толкнула ногой свой узел.

— А твои уехали за Волгу, — сказала она, — видела их…

Попрощавшись, она взвалила на спину большой — вдвое больше нее — узел, и они пошли вдвоем — осиротевший Толя и бездомная Софроновна.

Минометчик проводил их долгим печальным взглядом, затем перевел глаза на разрушенные улицы поселка. Вспомнив, что его ждут, Иван: Семенович быстро пошел к машине. Он торопил шофера, потом торопил капитана катера. Его горячая душа жаждала одного — бить фашиста, бить за машиниста Мещерякова и слезы его сына, за сожженный дом старой Софроновны и за свой разрушенный дом, за весь израненный, но еще более дорогой его сердцу Сталинград. Он вспомнил, как несколько дней назад поймали они вражеского снайпера и минометчики хотели: отлупить его шомполом, но Поляков не разрешил этого, посадил гитлеровца в лодку и переправил: на другой берег. Сейчас он почти жалел, что остановил тогда своих минометчиков… Надо было ему, этому проклятому фашисту, дать горячих…

Поздно вечером Поляков доставил мины на огневую позицию. Он не спал уже двое суток, но, улегшись в блиндаже, долго не мог заснуть, вспоминая свою поездку на завод. Он думал о семье, сыновьях и дочери, о жене, о разбитом доме. Потом мысли его заняло другое — сколько же времени надо, чтобы залечить раны родного города, заново отстроить его?

— Лишь бы материалы были, мы бы за пять-шесть лет отстроили город. Правда, Юнкин?

— Спи, беспокойный, — ответил Юнкин. — Скоро рассвет — опять фашисты полезут!

Поляков повернулся к стене и наконец заснул. Ивану Семеновичу снилось, что его минометчики: стали строителями и они бригадой строят новый дом на Нижнем поселке «Красного Октября». Дом уже почти готов, они ставят плинтусы, рамы, двери; штукатуры и маляры нетерпеливо ждут, когда плотники освободят им место.

— Всем хватит работы, — бормочет во сне Поляков, — и плотникам, и стекольщикам…

Над Волгой занимается мутный рассвет. От реки веет холодом. Юнкин снимает с себя серый ватник и заботливо накрывает им своего командира.

1942

М. Алексеев

Окоп

Давно уже поговаривали, что дивизию должны сменить, отвести в тыл, дать ей там отдохнуть хотя бы самую малость, пополниться, ну не так чтобы до полного штата, а все-таки пополниться. Ведь сейчас у нее одно название: «дивизия», а коли посчитать по «активным штыкам», то, может, чуть поболе батальона наберется. Сформированная в Северном Казахстане, она была брошена частями в бой прямо с ходу в двадцатых числах июля до прибытия эшелонов, которые добирались лишь до станции Жутово: дальше нельзя, там где-то близко немцы, успевшие подойти к Дону и в нескольких местах форсировать его. Дивизии-то поручалось остановить неприятеля и отбросить его на правый берег реки. Так и сказано было в приказе — отбросить.

Отбросить не удалось, остановить на короткое время — да. Но какой ценой? Об этом Федору Устимову не хотелось и думать. Из всей роты остались четверо: он вот, станковый пулеметчик, стрелок Иван Нефедов, старшина Микола Пилипенко да еще ротный, лейтенант Перегудов. Горше всего досталось под Абганерово, будь оно неладно. Две недели оборонялись под этой станцией. А вы понимаете, что это за штука — две недели в Сталинградских степях летом сорок второго?! Погодите, ежели останется жив-здоров, Федор Устимов расскажет вам все как есть по порядку, а сейчас у него в разуме — другое. Сказывают, что нынешней ночью их сменят. Прежние разговоры про то могли бы, кажется, уже научить его кой-чему, тому, например, что лучше б этим слухам не придавать ни малейшего значения, поскольку они на фронте имеют обыкновение не подтверждаться. В самом деле — в какой уж раз беспроволочный окопный телеграф приносит им эту новость! Однако в тот день на передовой происходило нечто такое, что бывает только перед большими и важными событиями. Ежели вы на фронте не новичок, то вы не могли не обратить внимание на такие, к примеру, мелочи: отчего бы это вашему ротному с самого раннего утра понадобилось пройтись по окопам, от одной ячейки к другой, не одному, как обыкновенно, а в сопровождении другого, незнакомого Федору Устимову, лейтенанта, который не просто выслушивал вашего ротного, но и сам обо всем дотошно расспрашивал солдат: за какой там шишкой сидит немецкий пулеметчик, откуда постреливает снайперяга ихний и в какие часы, ответы — все как есть, записывал в блокнотик; что же касается старшины Миколы Пилипенко, каковой знает про все на свете, даже про то, чего не ведает, наверное, сам Верховный, так он прямо-таки проговорился, сказал бойцам, что махорку они получат завтра к утру, и не назначил старших по дележу, чего никогда не забывал делать, не пошлепал по щекам устимовского «максимку» и не сказал своего, старшинского, наставительно-строгого: «Ну, ну!». После того лейтенанта промелькнули еще какие-то незнакомые и тоже о чем-то долго шушукались с ротным Перегудовым, при этом лицо ротного было беспокойно-счастливым. И это-то выражение лица сказало Устимову вернее всех других примет: и впрямь ночью будут менять.