Русский характер (Рассказы, очерки, статьи) - Терехов Николай Фёдорович. Страница 30

— Ну, что ж, — командующий помолчал. — Ну, что ж, — повторил он и опять помолчал. — Буду звонить Рокоссовскому, чтобы он с фланга помог Горохову.

Адъютант доложил о приходе начальника отдела кадров.

— Пусть заходит, — сказал Андрей Иванович. — Прошу извинить, что прерву нашу беседу.

Вошел с папкой в руке рослый полковник. О нем рассказывали в шутку, что однажды в дождик он пришел в столовую в плаще поверх шинели, и с того дня офицеры в шутку называли его «двадцать четыре шпалы» — восемь в петлицах на гимнастерке, восемь — на шинели, восемь — на плаще.

Еременко стал просматривать наградные листы.

— А этого за что к награде? — сердито ткнул он карандашом в лист. — За переезды с капэ на капэ? Подождем.

Он читает нам один за другим наградные листы. Командующий инженерно-техническими войсками представляет к награде героев переправы через Волгу матросов Зверева, Строганова, Марию Ягупову, которые с опасностью для жизни спасли раненых, боеприпасы.

— Ну, это настоящие солдаты, — с гордостью говорит он о водниках.

— Матросы, товарищ командующий, — поправил его полковник, начальник отдела кадров.

Но Еременко упрямо покачал головой.

— Я хотел сказать, полковник, что они солдаты по существу, поскольку они формально — гражданские люди.

Он берет один из наградных листков и говорит:

— Чуйковым и Гуровым представляются к награде тридцать три бойца. Тридцать три богатыря. Помните, у Пушкина, в «Сказке о царе Салтане». Послушайте. — И он читает: — «На рубеже юго-западнее города тридцать три бойца Н-ской дивизии во главе с заместителем политрука, комсомольцем Леонидом Ковалевым, оказались отрезанными от своей части. Два дня немцы штурмовали позицию храбрецов. У наших бойцов кончились продукты, вышла вода. Стояла жара, людей мучила жажда, но они не сошли со своего рубежа. Они сожгли 27 танков, перебили более 150 немцев. Все тридцать три бронебойщика вышли из боя живыми». Ну, этих стоит наградить всех, — вслух размышлял командующий.

Он читает далее наградные листки, подписанные генералом Хрюкиным. Шесть летчиков во главе с Василием Каменьщиковым, Героем Советского Союза, больше часа дрались с 28 немецкими самолетами и, не допустив их к цели, сбили семь вражеских машин.

— Вот еще герой, — оживляется он и читает: — «Василий Ефремов, сталинградец, коммунист, капитан, Герой Советского Союза, совершил десятки боевых вылетов на бомбежку».

Позднее Родина еще более высоко оценила подвиги Василия Ефремова — ему было присвоено звание дважды Героя Советского Союза и в центре Сталинграда, в тенистом парке имени Карла Маркса, воздвигнут ныне на пьедестале бронзовый бюст летчика-героя.

— Гвардейская дивизия полковника Утвенко на днях вышла из боев, — вполголоса говорит начальник отдела кадров. — Командование представляет к званию Героя Советского Союза сержанта Болото и красноармейца Беликова, Олейникова, Самойлова — к ордену Ленина.

— Да, да, я уже был в дивизии Утвенко, — говорит командующий. — За этот подвит наше правительство не пожалеет награды.

Он читает нам реляцию о знаменитом подвиге четырех молодых гвардейцев-бронебойщиков, отбивших атаку тридцати неприятельских танков в станице Клетской, пятнадцать из них они подожгли. Храбрецы удержали свой рубеж — степной холм у развилки дорог.

— Ну-ка, еще послушайте, товарищи корреспонденты, — обратился он к нам. — Вот геройский парнишка, — с какой-то особенной теплотой в голосе говорит он и читает нам реляцию на комсомольца Александра Демидова, двенадцать раз ходившего в разведку. — Наградить орденом Красного Знамени, а?

И, подписав наградной лист, он многозначительно смотрит на полковника.

— Виноват, товарищ командующий, — догадывается тот. — Думали, молод еще — ведь пятнадцать лет.

— Молод? Ах, полковник, полковник… Читали ли вы «Войну и мир» Толстого? Помните, что сказал Наполеону русский офицер после Аустерлица. А он сказал ему вот что: «молодость не мешает быть храбрым». Ну, ведь верно, разве можно исчислять храбрость возрастом?

Минуту был слышен только скрип пера.

— Ага, майор Пузыревский? Дельный офицер. Переправу через Волгу наладил неплохо. Приспособили к делу все баркасы, лодки. Из города везут раненых, детей, в город переправляем войска, боеприпасы, продовольствие… А какие герои у нас на переправе! — вновь загорается Еременко.

Он читает наградной лист на лодочника Кузнецова, который, делая обратный рейс, взял с правого берега четырех солдат, направляющихся за продуктами. Когда они отплыли от берега на полсотни, вражеская мина ударила в корму лодки, разбила ее и ранила при этом четырех. Кузнецов бросился в воду, на бревне доплыл к берегу, взял лодку и спас всех четырех раненых товарищей.

Генерал звонит по телефону редактору фронтовой газеты и рассказывает ему о лодочнике Кузнецове.

— Напишите о нем да фотографию солдата дайте, — заключает командующий. — Лодок у нас не хватает, — продолжает он разговор с нами, — ищем их повсюду. У полковника Гуртьева в дивизии свой «флот» из двенадцати лодок.

Командующий зачитывает последние наградные листы и, видимо, под впечатлением их говорит:

— Что-то не вижу я в нашей фронтовой печати материалов о связистах. А делают они немало, управление боем хорошо обеспечивают. В горящем Сталинграде по дну речки Царицы они сумели проложить за сорок минут провод: временно нарушенная связь с армиями, обороняющими город, была быстро восстановлена. Вот один из героев, солдат Хряпов. Его облили водой, и он в мокрой шинели прошел сквозь пламя и протянул провод.

3 сентября, когда штаб фронта перешел на левый берег в Ямы, а авангардные части противника вышли уже по Царице к центру города, восемь наших связистов сидели на дне Царицы, контролируя связь. Только получив приказ, люди сняли провода и отошли к Волге.

А прокладка кабеля по Волге? Связисты часами находились в холодной воде. Несколько раз провод обрывался. Когда не хватило речного кабеля, связисты собирали на берегу Волги смолу, растапливали ее, обливали обычный провод смолой и тянули через реку. Смола в холодной воде давала трещины, тогда обвязывали провод бинтами, опять смолили. Заработали сразу несколько проводов.

«Двадцать четыре шпалы» ушел.

Еременко позвонил адъютанту:

— Сообщите полковнику Сараеву, я завтра в девятнадцать ноль-ноль приеду вручать ордена его людям.

Минуту спустя, вошел начальник оперативного отдела и командующий поручил ему готовить материал для разговора со Ставкой. Начальнику разведки было поручено подготовить подробные характеристики неприятельских дивизий и их командиров. Получив это приказание, десятки офицеров в штабах армии и флота день и ночь будут вести напряженное изучение и сопоставление имеющихся документов…

Вновь зазвонил телефон.

— Да, да, давайте начинать. Сейчас иду… Прошу извинить: заседание Военного Совета, — поднимаясь, сказал Андрей Иванович. — Заходите, ребята, — бодрым голосом добавил он, словно желая и в нас вселить дух бодрости, уверенности в то, что все будет хорошо. — Может быть, скоро я смогу рассказать вам что-нибудь веселое…

Это было за три недели до начала нашего наступления южнее Сталинграда…

Г. Николаева

Гибель командарма

Когда с парохода выгрузили последнего раненого, врач Катерина Ивановна сразу ослабела от усталости. Цепляясь каблуками за обитые металлическими полосками края ступеней, она поднялась в свою каюту; не снимая халата, села на стул и с наслаждением сбросила туфли.

Узкая каюта была освещена оранжевым светом вечернего солнца. На второй полке золотисто поблескивал длинный ряд тарелок — завтрак, обед и ужин, поставленные санитарками.

Катерина Ивановна взяла одну из тарелок и попробовала гуляш с кашей. Каша липла к небу и пахла мазутом. Скинув халат, Катерина Ивановна легла в постель. Все тело ее гудело, в каждой мышце пульсировала застоявшаяся кровь, но, несмотря на усталость, на тяжелый рейс и выгрузку, ее не покидало чувство облегчения. Муж написал ей, что на полгода отозван с передовой в тыл, на учебу в родной город. За год войны и разлуки Катерина Ивановна привыкла к тревоге за мужа, казалось, даже перестала ощущать ее и только прочитав письмо, по охватившему ее чувству радости поняла всю тяжесть гнета, под которым жила этот год.