Девочки мадам Клео - Гольдберг Люсьен. Страница 26

Внезапно она услышала знакомый голос, вопивший:

«Прекратите! Прекратите! Прекратите!»

Как ни удивительно, но голос этот был ее собственный.

– Кто-нибудь скажет мне хоть что-то? – вопила она. – Он сварился? У него слезла кожа? Торчат кости наружу? Что с моим папой? Бога ради, хоть кто-нибудь, скажите мне хоть что-нибудь!

Сью-Би знала людей, собравшихся вокруг и глазевших на нее. Просто глазевших, и только. Никто не удосужился сказать о том, что ей было совершенно необходимо знать. Осталась ли она одна-одинешенька в мире? Выживет ли ее отец?

– Он умер, малыш, – раздался голос из открытой двери.

Она подняла голову и увидела входившего, в переполненную комнатку крупного мужчину в форме полковника; на лацканах его кителя были нашиты капелланские кресты.

– Он умер примерно час назад. Его последние мысли были о тебе.

Она узнала в нем того полковника, которому доктор Вайсман делал проктоскопию. Того самого, который беспрестанно плакал, а она гладила его по руке.

Сью-Би по-прежнему молчала, баюкая и тиская подушку. Внутри нее бушевала ярость. «Его последние мысли были о тебе». Да как вы могли слышать его мысли? Откуда ему известно, о чем думал отец перед смертью? Ее вообще не интересовали последние мысли отца. Ей было важно знать, что было сделано, чтобы облегчить его страдания.

Человек, наверное, просто не может сгореть до смерти, не чувствуя при этом боли. Наверное, ему было унизительно выказывать боль. Он умер в одиночестве. Почему ее не отвезли к нему? Почему ей ничего не сказали? Неужели думали, что она недостаточно крепкая? Что она еще маленькая?

Когда она сидела, раскачиваясь из стороны в сторону, в глубине души происходил некий, почти физиологический, процесс. Как будто рана в ее душе зарастала, покрывалась рубцом из ее собственной решимости. До знакомства с четой Вайсманов в жизни Сью-Би были только две ценности – любовь отца и его защита, пусть порой и очень жесткая. Теперь в главную ценность, ради которой стоило жить, превратилась ее работа у доктора Вайсмана.

После обрядовых похорон с отданием всех почестей и богослужением в церкви при военной базе и последующего оформления документов, произведенного интендантом в рабочем кабинете роты, ее отвезли к домику на колесах. Ей как раз исполнилось восемнадцать, и по техасским законам она достигла совершеннолетия, что облегчило решение некоторых юридических вопросов. Ей не требовался опекун. Она получит страховку за отца в положенное время, а фургончик со всей обстановкой вместе с отцовским мотоциклом и микроавтобусом уже были в ее распоряжении.

Пора было браться за составление плана. Мысленно она выложила все, чем обладала, на стол и начала подводить итоги. Денежных проблем у нее нет. Это пошло в плюс. Она не дурнушка. Еще один плюс. У нее серьезные трудности с чтением, разрешить которые она пока не знает как, так что придется продолжать напрягаться. Это большой минус. Был у нее и еще один недостаток. Его она стала примечать за собой, когда слушала речь Вайсманов. Этим недостатком была ее манера разговаривать и ее произношение. Недостаток этот, с ее точки зрения, был более весомым, чем даже неспособность определить смысл написанного слова. Произношение телевизионных ведущих разительно отличалось от ее собственного, за исключением разве что ведущих фестивали музыки кантри. Начало было положено.

После смерти отца она перебралась в глубину домика – там было просторней, удобней и светлей. К тому же там она чувствовала себя ближе к отцу, ведь теперь она спала на его постели.

Она скучала по нему. Больше всего ей не хватало его защиты и покровительства. Через некоторое время после того, как он погиб, в домик стали захаживать его приятели по игре в покер – они постукивали костяшками пальцев по сетчатой двери трейлера, желая войти внутрь.

Теперь, когда в доме не было мужчины, они вели себя иначе, чем прежде, – заигрывали с ней, приглашали на свидания, сходить в кино или в ресторан. Но она прекрасно понимала, что им на самом деле нужно – тискать ее груди, совать ей в рот язык, снимать одежду, лежать с ней на отцовской постели. Ну, к чему это приводит, она отлично знает!

Наведывавшиеся к ней мужчины, едва заслышав ее решительное «нет», начинали грубить. Особенно докучал Элрой Тилли. Все звали его Громила. Своими формами и габаритами он напоминал стоявший непосредственно за ее домиком алюминиевый трейлер, в котором он жил вместе с двумя своими, еще более крупными, чем он, братьями. Все знали, что братья Тилли наполовину дебилы, и потому сторонились их.

Каждый раз, когда он появлялся, она кричала ему через дверь, чтобы он убирался прочь. Однажды вечером, наблюдая, как он стоит в темноте и безостановочно скребется, она наконец не выдержала, подошла и с силой захлопнула внутреннюю дверь прямо перед его носом.

В субботу, когда вечер уже давно превратился в ночь, а он так и не появился, Сью-Би немножко успокоилась. Почувствовав облегчение от того, что Громила наконец-то одумался, она поправила подушку, устраиваясь поудобней, и зарылась в нее головой. Она сначала задремала, а потом заснула, и во сне ей почудилось, будто кто-то задирает ей ночнушку, пытаясь оголить ноги. Еще не вполне проснувшаяся, она протянула руку вниз и почувствовала щекотку.

Сью-Би рывком села на постели. В силуэте, маячившем на фоне окна, она узнала массивную фигуру Громилы. Сью-Би вырвалась из его рук, порвав ночную рубашку, и включила настольную лампу. Громила хрюкнул от удивления и прикрыл глаза волосатой рукой. Другой рукой он держался за свой гигантский член, торчавший из расстегнутой ширинки замызганных джинсов.

– Убирайся отсюда, Громила! – завопила она. – Свинух вонючий! Убирайся!

– Я хочу тебя трахнуть, – пробормотал он.

Сью-Би соскочила с постели и стала пятиться в угол, прежде чем поняла, что очутилась в западне. Она не могла пробежать мимо него или вокруг постели – в любом случае он успевал схватить ее. Внезапно ее взгляд упал на полку над постелью, на которой отец хранил военную коллекцию. Поверх лежавших в ряд запыленных касок и патронташей на подставке стояло мачете. Не долго думая, она схватила мачете, рванула его из подставки и наугад, не управляя собой, нанесла удар.

Громила не издал ни звука. Во всяком случае, в первое мгновение. Но когда в воздух брызнула жирная дуга крови, послышался самый громкий и безумно жалобный звук, какой она когда-либо слышала. То был пронзительный звериный вой, разрывающий ночь. Потом он припал лицом к постели, с минуту трясся в диком ознобе, потом затих – то ли потерял сознание, то ли умер – этого Сью-Би не знала.

Только перевернув его на спину, она узнала, что же она сделала. Пока он падал с постели на пол, она разглядела, что он все еще держится рукой за член. Точней, за часть его. Другая часть была попросту кровавым обрубком.

В шоке она перешагнула через Громилу, закрыла дверь спальни.

Звонок телефона прорезал туман, наполнивший ее мозги. Она двинулась к телефону, точно лунатик.

От резкого движения руки аппарат свалился со стойки, она подхватила его и промычала в трубку нечто нечленораздельное.

– Сью-Би, это ты? – Звонил доктор Вайсман.

Он так часто дышал, будто только что пробежал кросс.

– Извини, что разбудил. Одевайся. Заеду за тобой через пять минут.

– Да? – удивленно сказала она, мотая головой, чтобы прийти в себя.

– Я приеду на «скорой». Мы подберем тебя в конце аллеи. Договорились?

– В чем дело, доктор Вайсман? Что случилось?

– За городом на автостраде произошла большая авария. Полиция штата говорит, что автострада завалена телами.

– Какое несчастье! – воскликнула Сью-Би, к которой полностью вернулась способность адекватно воспринимать реальность.

– И не забудь надеть халат, пожалуйста, – предупредил он. – Мне нужно будет провести тебя через полицейский кордон.

Со времен Джонсона, когда президентский визит означал, что сотрудники секретной службы наводняют собой весь город, заступившим в ночную смену служащим далласской гостиницы «Фермонт» не приходилось наблюдать столь основательных мер безопасности. Конференция длилась всю неделю. Присутствовали руководители четырех компаний, являвшихся учредителями товарищества «Арамко», среди них был не только Генри Киссинджер, но и шейх Омар Захиди Заки, который путешествовал вместе со своей свитой, состоявшей из угрожающего вида вооруженных мужчин, с ног до головы облаченных в белое.