Мемуары гейши - Голден Артур. Страница 70

— Получив повышение, — сказала Мамеха, — Генерал теперь может захотеть завести любовницу. Я уверена, что ему нравится Саюри.

— Почему меня должно волновать то, что ему нравится Саюри, — сказала Мама. — Эти военные никогда не заботятся о гейшах так, как бизнесмены или аристократы.

— Может, это и правда, госпожа Нитта, но, думаю, новая должность Генерала Тоттори может сослужить хорошую службу окейе.

— Чушь! Моя окейя не нуждается в помощи. Все, что мне нужно, — постоянный щедрый доход, а этого военный дать не может.

— Нам, живущим в Джионе, можно сказать, повезло, — сказала Мамеха. — Но лишения могут коснуться и нас, если война продолжится.

— Да, я с вами согласна, — сказала Мама, — но война завершится не позже чем через полгода.

— Даже если так, то у военных сохранится очень сильное положение. Госпожа Нитта, не забывайте, Генерал Тоттори отвечает за все военные ресурсы. Во всей Японии нет лучшей должности, способной обеспечить вас всем, чем нужно, независимо от того, продолжается война или нет. Он согласовывает каждую позицию, поступающую в японские порты.

Как я позже узнала, не все, сказанное Мамехой о Генерале Тоттори, оказалось правдой. Он отвечал только за одну из пяти административных областей, но, являясь старшим по отношению к военным чиновникам, отвечавшим за другие области, тоже был в курсе происходящего. В любом случае, стоило увидеть, как вела себя Мама после слов Мамехи. Мы могли буквально наблюдать за работой ее мозгов, обдумывающих, какую бы помощь получить от Генерала Тоттори. Она посмотрела на чайник, и я представила, что в этот момент она думала: «Ну ладно, с чаем у меня нет проблем, хотя... хотя цены на чай выросли...» А затем, возможно, даже не отдавая отчет в своих действиях, заложила одну руку за пояс и достала шелковый мешочек с табаком, словно хотела посмотреть, много ли осталось. Всю следующую неделю Мама ходила по Джиону и наводила справки о Генерале Тоттори. Ее так поглотил этот вопрос, что однажды она даже не ответила на мой вопрос, и казалось, ее мозг напоминал паровоз, тянущий очень много вагонов.

В этот период я продолжала видеться с Нобу каждый раз во время его приезда в Джион и старалась вести себя так, словно ничего не произошло. Возможно, он ожидал увидеть меня своей любовницей в середине июля. Конечно, я ждала этого, но даже когда остался месяц до этого срока, наши отношения совершенно не развивались. Несколько раз за эти недели я ловила на себе его удивленный взгляд. Затем, однажды, я оказалась свидетелем того, как он самым «галантным образом» поприветствовал хозяйку чайного дома Ичирики — прошел мимо нее, не удостоив ее даже кивком головы. Хозяйка Ичирики всегда ценила Нобу, как клиента, поэтому она посмотрела на меня одновременно удивленно и обеспокоенно. Присутствуя на вечеринке, которую организовал Нобу, я не могла не заметить признаков злости — дергающейся мышцы на его шее, поспешности, с которой он опрокидывал в рот сакэ. Не могу сказать, что я его осуждала. Видимо, он просто считал меня бессердечной, ведь я никак не отвечала на его доброту. Я загрустила, думая об этом, и только звук удара чашки сакэ о стол отвлек меня от этих мыслей. Когда я подняла глаза, Нобу смотрел на меня. Вокруг смеялись и веселились гости, и только он сидел, уставившись на меня, такой же потерянный в своих мыслях, как и я в своих. Мы напоминали два мокрых пятна среди горящего угля.

Глава 26

В сентябре того года, когда мне все еще было восемнадцать лет, мы с Генералом Тоттори пили вместе сакэ на церемонии в чайном доме Ичирики, напоминающей церемонию мизуажа и церемонию объявления двух гейш сестрами. Несколько последующих недель все поздравляли Маму с таким выгодным альянсом. В первую ночь после церемонии я поехала в маленькую гостиницу на северо-западе Киото под названием Суруйя, в которой оказалось всего три комнаты. Меня, привыкшую за это время к красивому окружению, поразила запущенность Суруйи. В комнате пахло плесенью. Циновки татами скрипели под ногами. В углах висела паутина. Я могла слышать, как в соседней комнате старый человек читал вслух журнал. Чем больше я находилась в этой комнате, тем больше неприятных моментов обнаруживала, поэтому я вздохнула с облегчением когда, наконец, появился Генерал. Правда, после моего приветствия он включил радио и принялся пить пиво.

Спустя какое-то время он пошел вниз принять ванну. Вернувшись в комнату, снял свое кимоно и разгуливал абсолютно голый, обернув полотенце вокруг головы Тюрбаном. У него оказался огромный круглый живот и густая растительность под ним. Я никогда раньше не видела обнаженного мужчину, и нижняя часть тела Генерала показалась мне комичной. Когда он подошел ко мне, должна признать, мои глаза скользнули туда, где должен быть его угорь. Что-то болталось на предполагаемом месте, но только когда Генерал лег на спину и велел мне снять одежду, это что-то приобрело какую-то форму. Он совершенно не стеснялся говорить мне, что я должна делать, и казался мне странным маленьким выродком. Я боялась, что мне придется придумывать, как удовлетворить его, но, как выяснилось, все, что от меня требовалось — следовать его командам. За три года, прошедшие с момента моего мизуажа, я забыла чувство страха, возникшее, когда Доктор наконец лег на меня. Я вспомнила то состояние, но странно, сейчас появилось скорее чувство тошноты, чем страха. Генерал оставил включенными радио и свет, словно хотел показать мне комнату во всей ее неприглядной красе, вплоть до подтеков на потолке.

По прошествии нескольких месяцев чувство тошноты ушло, и мои встречи с Генералом превратились в неприятную еженедельную рутину. Иногда я задавала себе вопрос, как это могло бы происходить с Председателем, и, честно говоря, боялась, что так же неприятно, как с Доктором и Генералом. Затем произошло событие, позволившее мне посмотреть на эти вещи иначе. Примерно в это время мужчина по имени Яшуда Акира, чьи портреты красовались во всех журналах, благодаря успеху нового вида велосипедного фонаря, изобретенного им, начал регулярно приезжать в Джион. Его пока не принимали в Ичирики, но он проводил три или четыре вечера в неделю в маленьком чайном доме Тотемацу, расположенном неподалеку от нашей окейи. Впервые я встретила его на одном банкете весной 1939 года, в девятнадцатилетнем возрасте. Он был настолько моложе остальных мужчин, явно не старше тридцати, что, войдя в комнату, я сразу же обратила на него внимание. Он обладал таким же чувством достоинства, как и Председатель, и показался мне очень привлекательным. Я посмотрела на сидящего рядом с ним старика, который взял небольшой кусочек туфу и открыл рот насколько мог широко, и мне почему-то показалось, что в него бы поместилась черепаха. В противоположность ему, Яшуда своей элегантной точеной рукой положил в полуоткрытый рот кусочек говядины. Я обошла вокруг группы мужчин, и когда подошла к нему и представилась, он сказал:

— Надеюсь, вы простите меня.

— Прощу вас? За что? Что вы сделали? — спросила я его.

— Я вел себя очень неприлично, — ответил он. — Весь вечер не мог оторвать от вас глаз.

Я достала из-за пояса визитницу, вытащила одну карточку и протянула ему. Гейши, как и бизнесмены, всегда носят с собой визитки. Моя была очень маленькой, вполовину обычной, с двумя словами «Джион» и «Саюри», написанными на тяжелой рисовой бумаге. Стояла весна, и я носила карточки с рисунком цветущей сакуры. Яшуда какое-то время полюбовался ею, а затем убрал в карман рубашки. Мне казалось, больше не нужно было никаких слов, поэтому я поклонилась ему и пошла к следующему гостю.

С этого дня Яшуда начал приглашать меня в чайный дом Тотемацу каждую неделю. У меня никогда не получалось приходить так часто, как он хотел, но тем не менее через три месяца после нашей первой встречи он принес мне в подарок кимоно. Меня это сильно тронуло, хотя, честно говоря, оно оказалось совсем простым, из не очень качественного шелка с рисунком из цветов и бабочек. Он хотел, чтобы я надела его как-нибудь, и я пообещала сделать это для него. Но когда я вернулась в тот вечер в окейю, Мама увидела сверток у меня в руках и отобрала его. Она развернула платье и сказала, что не видела ничего более уродливого, а на следующий день продала его.