Мемуары гейши - Голден Артур. Страница 74

— Саюри, я так рада тебя видеть, — сказала Хацумомо. — Я ждала тебя, чтобы рассказать, как мне понравился твой дневник. У тебя приятный стиль. Меня не впечатлила твоя каллиграфия, но...

— А ты не заметила запись на первой странице?

— Не уверена. Давай посмотрим... «личное».

— Хацумомо, пожалуйста, положи тетрадь на стол и выйди из моей комнаты.

— Ты меня удивляешь, Саюри. Я просто пытаюсь помочь тебе. Ты только послушай минутку и увидишь. Например, почему ты дала Нобу Тощикацу имя Господин Цу. Оно ему совершенно не подходит. Думаю, его следовало бы назвать «Господином Волдырем» или «Господином Одноруким». Разве я не права? Ты можешь изменить имя, если хочешь. Я не потребую за это денег.

— Не знаю, о чем ты говоришь, Хацумомо. Я ничего не писала о Нобу.

Хацумомо вздохнула, показывая тем самым, что уличила меня во лжи, и принялась листать мой дневник дальше.

— Если ты пишешь не о Нобу, то скажи, пожалуйста, о каком человеке можно так написать: «Иногда я видела, как лицо Господина Цу напрягалось от злости, если какая-нибудь гейша смотрела на него. Я же могла смотреть на него сколько угодно, и он никогда не испытывал отрицательных эмоций. Думаю, он относился ко мне очень хорошо. Я не обращала внимания на его кожу и утраченную руку и не считала эти вещи странными и пугающими». Интересно знать, кто же еще выглядит так же, как Нобу. Думаю, ты должна их познакомить. У них так много общего!

У меня сильно заболело сердце. Одно дело, когда неожиданно твои секреты становятся явными, и совсем другое, если это происходит по твоей глупости.

Нужно было спрятать дневник туда, где Хацумомо не смогла бы его найти. Хозяин магазина, оставивший открытым окно, не может сердиться на ливень, испортивший его товары.

Я подошла к столу, намереваясь взять дневник у Хацумомо, но она схватила его, прижала к груди и встала. В другую руку она взяла стакан с каким-то напитком. Теперь когда я стояла ближе к ней, то почувствовала запах сакэ. Она была пьяна.

— Саюри, ты, конечно же, хочешь забрать свой дневник, и я, конечно же, собираюсь тебе его вернуть, — сказала она и прошла к двери. — Проблема в том, что я не закончила его читать. Поэтому я возьму его к себе, а затем покажу Маме. Уверена, она с удовольствием почитает о себе.

После ее ухода, в панике, я подумала о том, чтобы отнять у нее дневник, но скорее всего мне бы это не удалось. Я решила подождать, пока она расслабится, думая, что победила, и взять у нее дневник, когда она этого не ожидает. Мне казалось это хорошей идеей... до того момента, пока я не представила, как она прячет дневник куда-то, где его никогда не удастся найти.

Она закрыла за собой дверь. Я подошла к двери и тихонько произнесла:

— Хацумомо-сан, прости, если я грубо разговаривала с тобой. Можно мне войти?

— Нет, нельзя, — сказала она.

Я все равно открыла дверь. В комнате царил ужасный беспорядок. Дневник лежал на столе, а Хацумомо прикладывала полотенце к ногам. Я решила не выходить из комнаты без дневника.

И тут неожиданно мой взгляд привлекла изумрудная брошь для пояса, та самая, в краже которой Хацумомо обвинила меня много лет назад, в ночь, когда я застала ее в комнате прислуги с любовником. Никогда не думала, что увижу ее снова. Я подошла к ней и подняла с пола.

— Замечательная идея! — сказала Хацумомо. — Давай, воруй мои драгоценности. Но я меняю драгоценности на наличность.

— И сколько же, по-твоему, я должна заплатить за это?

Я подошла к Хацумомо и показала ей брошь. Ее сияющая улыбка погасла. Пока Хацумомо пребывала в замешательстве, я быстро взяла дневник со стола.

Не дожидаясь реакции Хацумомо, я быстро пошла к двери и закрыла ее за собой. У меня мелькнула мысль сразу пойти к Маме и показать ей находку, но я понимала, что мне лучше не идти к ней с дневником. Как можно быстрее я открыла дверь в кладовку, где хранились кимоно, и положила дневник на полку между двумя платьями, завернутыми в бумагу. У меня ушло на это несколько секунд, но в любой момент Хацумомо могла открыть дверь и застать меня. Закрыв дверь в кладовую, я бросилась в свою комнату и принялась открывать и выдвигать ящики, пытаясь создать впечатление, что искала место, куда спрятать дневник.

Когда я вышла в коридор, она смотрела на меня из своей комнаты с легкой улыбкой, словно показывая, как забавляет ее эта ситуация. Мне без труда удавалось изображать обеспокоенность. Я понесла брошь в Мамину комнату и положила ее на стол перед ней. Мама отложила в сторону журнал и взяла брошь в руки.

— Это красивая вещь, — сказала она, — но в наши дни за нее на черном рынке никто много не даст.

— Уверена, Хацумомо очень щедро за нее заплатит, Мама, — сказала я. — Вы помните брошь, которую я украла у нее много лет назад и стоимость которой вы приписали к моим долгам? Это она. Я ее только что нашла на полу около шкатулки с драгоценностями Хацумомо.

— Вы знаете, — сказала Хацумомо, входя в комнату, — Саюри права, это та самая брошь, которую я потеряла. По крайней мере, так оказалось. Я никогда не надеялась увидеть ее снова.

— Да, очень трудно находить вещи, когда ты все время пьяна, — сказала я. — Достаточно было повнимательнее посмотреть в своей коробке с драгоценностями.

Мама положила брошь на стол, продолжая смотреть на Хацумомо.

— Я нашла брошь в ее комнате, — сказала Хацумомо. — Она спрятала ее в ящике для косметики.

— А зачем ты лазила в ее ящик? — спросила Мама.

— Не хотела вам этого говорить, Мама, но Саюри оставила кое-что на своем столе, и я захотела это спрятать. Понимаю, мне следовало сразу принести это вам, но... Видите ли, Саюри ведет дневник. В прошлом году она мне его показывала. В нем содержатся компрометирующие вещи о некоторых мужчинах. Честно говоря, несколько абзацев посвящены вам, Мама.

Я решила сказать, что она лжет. Хацумомо оказалась в беде, и никакие ее доводы не изменили бы ситуацию. Десять лет назад, когда она зарабатывала для окейи больше всех, она могла обвинить меня в чем угодно. Могла сказать, что я съела циновки в ее комнате, и Мама записала бы на мой счет стоимость новых. Но теперь, наконец, ситуация изменилась. Блестящая карьера Хацумомо засыхала на ветке, а моя в это же время расцветала. Я стала дочерью окейи и ее главной гейшей. Думаю, Маму не сильно беспокоило, кто прав.

— Никакого дневника не существует, Мама, — сказала я. — Хацумомо все выдумала.

— Да? — спросила Хацумомо. — Тогда я пойду и найду его, и вы, Мама, сможете его прочитать.

Хацумомо пошла в мою комнату, а Мама последовала за ней. Судорожно пытаясь найти дневник, Хацумомо устроила в моей комнате беспорядок.

— О каком дневнике говорит Хацумомо? — спросила меня Мама.

— Если дневник существует, уверена, Хацумомо найдет его, — сказала я.

— Хацумомо, — сказала Мама, — ты заплатишь Саюри за брошь, в краже которой ты ее обвинила.

Не знаю, расслышала ли Хацумомо, с ненавистью смотревшая на меня, Мамины слова.

Если бы вы спросили меня в те годы о поворотном моменте в моих отношениях с Хацумомо, я бы назвала мизуаж. Но, хотя мой мизуаж и поднял меня на более высокую ступень, уже недоступную Хацумомо, мы могли бы продолжать жить рядом друг с другом до самой старости, если бы больше между нами ничего не происходило. Поэтому настоящий поворотный момент в наших отношениях произошел в тот день, когда Хацумомо прочитала мой дневник, а я нашла брошь для пояса, в краже которой она меня когда-то обвинила.

Для того чтобы было легче объяснить, почему это так, позвольте передать вам слова Адмирала Ямомото Изоруко, сказанные однажды в чайном доме Ичирики. Я не была так уж хорошо знакома с Адмиралом Ямомото, считавшимся отцом Японского Императорского флота, но мне посчастливилось принимать участие в различных мероприятиях с его участием. Он был маленького роста, но говорил, что палочка динамита тоже небольшая. В присутствии Адмирала вечеринки становились более шумными. В тот вечер он и еще один гость дошли до финального круга игры в «пьяницу» и договорились, что проигравший пойдет покупать презерватив в ближайшую аптеку, просто ради шутки, вы понимаете, ни для чего другого. Конечно, Адмирал победил, и вся толпа разразилась аплодисментами.