Тварь у порога (Сборник рассказов ужасов) - Лавкрафт Говард Филлипс. Страница 24

Существа такого рода обладают уникальной способностью перемещаться в холодном безвоздушном межзвездном пространстве в своем телесном виде, хотя некоторые из подвидов нуждаются в механических приспособлениях или необычных хирургических пересадках. Лишь немногие особи обладают крыльями, сопротивляющимися эфиру, типичными для вермонтских представителей. Внешнее сходство с некоторыми формами животных, равно как и строение, которое мы можем принять за материальное, является следствием скорее параллельной эволюции, чем близкого родства. Способности их мозга превосходят все существующие живые формы, хотя крылатые существа с наших холмов не являются в этом смысле наиболее развитыми. Обычным средством их общения служит телепатия, хотя у них есть рудиментарные вокальные органы, которые после несложной хирургической операции (ибо хирургия для них вещь привычная, и можно сказать — рутинная), могут примерно воспроизводить речь любого существа, который ею владеет.

Их основное нынешнее обиталище — это до сих пор неоткрытая и почти абсолютно неосвещенная планета на самом краю нашей солнечной системы — расположенная за пределами Нептуна и девятая от Солнца по расстоянию. Это, как удалось выяснить, объект, удостоившийся таинственного обращения „Йюггот“ в некоторых древних и запретных рукописях; и в скором времени ему предстоит стать средоточием мышления о нашем мире с целью усиления взаимопонимания. Я не удивлюсь, если астрономы станут особенно подвержены этим потокам мыслей и „откроют“ Йюггот, когда Существа Извне того пожелают. Но Йюггот, вне всякого сомнения, лишь промежуточная ступень. Основная масса этих созданий населяет причудливо организованные пучины, находящиеся за пределами самого смелого человеческого воображения. Сфера пространства-времени, которую мы считаем вместилищем всего космоса, на самом деле представляет собой лишь атом в подлинной бесконечности, принадлежащей им. И та часть этой бесконечности, какую только в состоянии вместить человеческий мозг, была постепенно открыта передо мной, как до того было сделано в отношении не более, чем пятидесяти других людей за всю историю существования человечества.

Все это покажется вам поначалу бредом, Уилмерт, но со временем вы оцените ту колоссальную возможность, которая передо мной открылась. Я хочу, чтобы вы воспользовались ею вместе со мной, тем более что я должен рассказать вам еще массу вещей, которые не опишешь на бумаге. Раньше я предупреждал, чтобы вы не ездили ко мне. Теперь же, когда мы в безопасности, я с удовольствием снимаю это предупреждение и приглашаю вас.

Можете ли вы приехать сюда до того, как начнется семестр в вашем колледже? Это было бы великолепно. Захватите с собой запись фонографа и все мои письма к вам — они понадобятся нам при обсуждении и помогут воссоздать в целостности эту поразительную историю. Желательно чтобы вы привезли и фотоснимки, потому что я куда-то задевал и фотографии, и негативы в недавней суматохе. Но если бы вы только знали, какой потрясающий материал я хочу присоединить к этим отрывочным и неточным сведениям — и какое изумительное приспособление будет служить основой для моих добавлений!

Не надо долго раздумывать — теперь я свободен от слежки, и вам не угрожает встреча с чем-либо неестественным или пугающим. Приезжайте сразу, и я встречу вас на станции Бреттлборо, куда приеду на машине, — приготовьтесь пробить у меня подольше, помните, что вас ожидают многие вечера обсуждения таких вещей, которые превосходят все человеческие устремления. Не надо только никому об этом говорить — ибо эта информация не должна, разумеется, стать достоянием нашей испорченной публики.

Железнодорожное сообщение с Бреттлборо хорошее — можете ознакомиться с расписанием в Бостоне. Доезжайте экспрессом до Гринфилда, а затем пересядьте, чтобы проделать небольшой отрезок оставшегося пути. Я рекомендую вам сесть на поезд 4:10 вечера из Бостона. Он прибывает в Гринфилд в 7:35, а в 9:19 оттуда идет поезд, прибывающий в Бреттлборо в 10:01. Это по будним дням. Дайте мне знать дату приезда, и я встречу вас с машиной на станции.

Прошу прощения за то, что письмо напечатано на машинке, но мой почерк за последнее время стал, как вы знаете, весьма неровным, и я не в состоянии писать длинные тексты. Эту новую „Корону“ я получил вчера в Бреттлборо — похоже, что она очень хорошо работает.

Ожидаю ответа и надеюсь скоро увидеть вас с записью фонографа и всеми письмами от меня — а также с фотографиями —

Остаюсь в ожидании встречи

Ваш Генри У. Эйкели

Альберту Н. Уилмерту, эсквайру,

Университет Мискатоник

Эркхем, штат Массачусетс».

Чувства мои после прочтения и перечитывания этого странного и непредвиденного письма были настолько смешаны, что это не поддается описанию. Я сказал, что испытал одновременно чувство облегчения и тревогу, но это лишь грубо передает те оттенки моих подсознательных ощущений, которые пронизывали как облегчение, так и тревогу. Начать с того, что это послание находилось в полном противоречии с предшествовавшей цепочкой посланий — смена настроения с дикого ужаса на спокойное благодушие и даже воодушевление была слишком полной и неожиданной, подобно удару молнии! Я с трудом мог поверить, что один-единственный день мог так сильно изменить психологическое состояние того, кто написал недавнее чудовищное изложение событий, происшедших в среду, какие бы благоприятные открытия этот день ни принес. Временами ощущение противоречивости побуждало меня задаваться вопросом, а не была ли вся эта драма фантастических сил, происшедшая вдали от меня, неким полубредом, созданным моим собственным воображением? Но тут я вспоминал о записи фонографа и чувствовал себя еще более озадаченным.

Менее всего мог я ожидать вот такого письма! Анализируя свои впечатления, я смог выделить в них две совершенно различных фазы. Во-первых, если предположить психическую нормальность Эйкели в данный момент и ранее, то отмеченная перемена в нем представлялась слишком быстрой и невероятной. Во-вторых, собственно манера Эйкели, его установка, его язык изменились также чересчур кардинально. Вся его личность, казалось, подверглась какой-то скрытой мутации — мутации настолько глубокой, что было очень сложно сочетать два его образа, если предполагать, повторяю, что и тогда и теперь он был вменяемым. Подбор слов, стиль — все было как будто несколько иное. Отличаясь академической сензитивностыо к особенностям изложения, я легко заметил отклонения в ритмике и характере построения фраз. Разумеется, эмоциональное потрясение или откровение, вызывающие столь радикальную перемену, должны быть по-настоящему экстремальными! С другой стороны, во многом это было письмо, весьма характерное для Эйкели. Та же старая склонность ссылаться на вечность и бесконечность — та же типично научная дотошность. Я не мог даже на мгновение — по крайней мере, больше, чем на мгновение, — поверить в возможность фальшивки или злостной подмены. Разве приглашение — готовность предоставить мне возможность лично убедиться в истине — не доказывало подлинности письма?

Я не смог заснуть субботней ночью, а потому все время думал о смутных моментах и чудесах, связанных с полученным письмом. Разум, уставший от накопившихся страхов и чудовищных фактов, с которыми он столкнулся за последние четыре месяца, безостановочно работал над этим потрясающим новым материалом, снова и снова проходя циклы колебания и убеждения, уже не раз пережитые при столкновении с прежними сенсациями. Безумен он или нормален, подвергся какой-то метаморфозе или просто испытал облегчение, но похоже было, что Эйкели действительно столкнулся с каким-то невероятным изменением всей перспективы его опасных исследований; изменением, которое полностью устранило чувство опасности — реальной или воображаемой, — и открыло новые головокружительные сферы космического и сверхчеловеческого знания. Моя собственная жажда познать неизведанное ничуть не уступала его стремлениям, и я ощутил, что тоже захвачен ситуацией разрушения загадочного барьера. Сбросить безумные и ограничивающие нас во всем путы пространства, времени и естественных законов, — чтобы обрести связь с потусторонним — приблизиться к бездонным пучинам бесконечности и ее секретам — ради этого, безусловно, стоило рискнуть своей жизнью, своей душой и своим здравым рассудком! Да к тому же Эйкели уверяет, что более нет никаких препятствий, — он сам приглашает меня, в то время как ранее убедительно отговаривал от поездки. При мысли о том, что он может мне сообщить, я просто задрожал от возбуждения — возникло чувство какого-то столбняка от предвкушения того, что я буду сидеть в одиноком и недавно подвергавшемся осаде сельском доме с человеком, который общался с посланцами из открытого космоса; сидеть там с этой ужасной звукозаписью и пачкой писем, в которых Эйкели суммировал свои ранние заключения.