Синдром отторжения - Воронков Василий Владимирович. Страница 47

Я ничего не сказал.

– Ты просто уходишь вместе с ней. Вот и причины такие, что словами не выразить.

Раздался отрывистый звонок – на этаж подходил лифт, – и Виктор вздрогнул.

– А ведь она не улетает на другую планету. И даже не уезжает в другой город. Вам кто-то мешает встречаться?

Двери лифта открылись, и в коридор высыпала стайка незнакомых студентов.

– Ты не понимаешь, – сказал я.

– Да я вообще ничего не понимаю! – усмехнулся Виктор. – Куда мне! Ты вот только не обижайся, только представь, на секундочку, что ничего у вас не получится. Вот переведешься ты, а через месяц расстанетесь…

– Мы не расстанемся.

– Просто представь, – невозмутимо продолжал Виктор, – представь, что ты перевелся, а ее – нет. Вы не встречаетесь. Ты не будешь жалеть? Ведь у тебя не останется обратного пути.

– Это то, чего я хочу. На самом деле. А что там будет или не будет – неважно. Может, ничего не будет.

– Да, – согласился Виктор. – Тут ты прав. Может, какой-нибудь корабль не смогут остановить. Я не понимаю, что тебе мешает учиться с ней в разных институтах и продолжать встречаться? Ты боишься, что у вас все накроется, если пару дней в неделю видеться не будете? Но ведь тогда у вас…

– Замолчи!

Я встал и ударил по кнопке вызова лифта, не очень-то понимая, куда собираюсь ехать. Виктор сидел, раздосадованно покачивая головой – как Тихонов, когда обсуждал со мной результаты экзамена.

– Да она и сама должна это понимать, – сказал Виктор. – Если она, конечно…

Лифт подошел на этаж. Кабина была пуста.

– Куда ты? – спросил Виктор.

Я молчал, но и не заходил в лифт. Послышался звонок, и двери с шипением закрылись.

– Никуда, – сказал я.

Я нашел выход из лабиринта.

Через неделю Тихонов, несмотря на предыдущий «неуд», поставил мне за пересдачу высший балл, однако меня это не обрадовало.

Я ничего не рассказал Лиде, но она, я уверен, все понимала без слов.

Мы редко встречались. Конечно, шла сессия, и нам нужно было готовиться к экзаменам, но раньше нас это не останавливало. Виктор не говорил со мной о переводе – да и вообще делал вид, что я никогда не собирался уходить.

После сессии Лида подала документы.

Я встретил ее в главном корпусе и предложил прогуляться вместе по скверу, но когда мы вышли, начался дождь.

Мы стояли под навесом, по которому барабанили капли.

– Извини, – сказал я.

Ветер обдавал нас брызгами дождя.

– Пойдем обратно, – сказала Лида.

Я так ничего ей не объяснил.

На летние каникулы она уехала куда-то с родителями, Виктора тоже не было в городе, и я остался один.

Я целыми днями выискивал редкие, спрятанные в сети статьи о Венере. Слухи, сухие официальные рапорты, глупые разоблачения, состряпанные исключительно с целью привлечь скучающих читателей, – все это странным образом смешалось в моей голове. Я был уверен, что в ближайшие дни эхо страшной космической войны докатится до Земли, и как-нибудь ночью пустое сумрачное небе загорится от росчерков артиллерийского огня.

Но ничего не происходило. Земля по-прежнему была в безопасности. А я по-прежнему оставался один.

Я был рад, когда лето наконец закончилось, – Виктор вернулся, пошли осенние дожди, а у Лиды начался первый учебный год в новом институте. Я верил, что все еще наладится. Однако Лида нехотя отвечала на мои сообщения и отказывалась встречаться, придумывая разнообразные отговорки – у нее необычайно плотный график, ей приходится многое наверстывать, времени не остается даже на выходных.

Я жил по инерции.

Как-то я заметил во время обеда Анну.

Она сидела одна – за столиком рядом с окном – и ковыряла вилкой остывающее картофельное пюре, брезгливо сморщив некрасивые полные губы. Незадолго до этого я написал Лиде – предложил встретиться на выходных, – и с нетерпением ждал ответа, постоянно обновляя страничку с извещениями в суазоре.

Я подошел к Анне.

– Не занято?

Анна покачала головой. Я сел. На моем подносе лежал открытый суазор; Анна покосилась на него и тут же отвернулась.

– Нет аппетита? – спросил я.

– Да хоть не ходи сюда! Просто глядя на это, – Анна поддела вилкой комковатое картофельное пюре, – весь аппетит пропадает.

– Есть такое, – согласился я.

Анна положила на поднос испачканную в пюре вилку, показывая, что не собирается больше есть.

– А как вообще дела? Ты, кстати, с Лидой видишься?

– Нет. А ты?

– Последнее время…

Анна усмехнулась.

– Вообще-то я тоже собиралась перевестись, – сказала она.

– Куда?

– На биологический. Но передумала. Перевестись я всегда успею. Меня и после третьего курса возьмут куда угодно.

– Тоже верно, – сказал я.

Говорить нам было не о чем. Я даже пожалел, что подсел к Анне за столик. Я думал, о чем бы еще ее спросить, когда суазор на подносе завибрировал, и я, испугавшись, что Анна увидит сообщение, быстро схватил его, прикрыв ладонью экран.

Но это было лишь обновление ленты новостей. Я раздосадованно бросил суазор на стол. Анна следила за мной с усмешкой.

– Не отвечает? – спросила она.

– Почему не отвечает? Отвечает. Просто новый институт, другие предметы. Дел у нее, конечно…

– Дел у всех навалом. – Анна поднялась из-за стола.

Она взяла поднос – тарелки на нем задрожали, а стакан с недопитым соком заскользил в опасной близости к краю, – и посмотрела на меня.

– Я пойду. Увидимся еще.

Увиделись мы на следующий день – только Анна была не одна.

Я заметил ее в сквере неподалеку от главного здания – вместе с Виктором, которого поначалу не узнал. Они меня не замечали. Виктор говорил о чем-то – наверняка пересказывал очередные сплетни из сети, – а Анна смеялась, жеманно прикрывая рукой некрасивый рот.

Я доковылял до ближайшей скамейки и обессиленно рухнул на нее так, что пластиковые доски со стоном прогнулись подо мной.

Сам не знаю, чем меня тогда так расстроило это их неловкое свидание.

Холодало. Деревья облетали, и дорожка в сквере была засыпана выгоревшей листвой. Ветер приносил отталкивающий запах, навевающий воспоминания о поликлиниках и больницах, по которым в детстве таскала меня мать.

Я видел их вместе еще несколько раз, и Виктор всегда притворялся, что не замечает меня. Однажды я не выдержал и спросил его об Анне, но он лишь удивленно пожал плечами в ответ:

– А что?

– Да нет, ничего. Просто я никогда бы не подумал, что ты и она…

– Да иди ты! – фыркнул Виктор.

– Извини, – сказал я.

– Ладно, проехали, – примирительно сказал Виктор. – А как… А как там у тебя…

Я проснулся, когда у кровати лежал новый пакет с суспензией. На сей раз пакет не порвался, и белесая масса не растеклась по полу. Есть мне не хотелось – да и этот безвкусный паек не в состоянии был возбуждать аппетит, – однако я встал с кровати, поднял с пола пакет и оторвал зубами край.

Панорамная камера следила за мной.

Я осторожно отпил из пакета. Суспензия была необычно густой, как пюре, с плотными маслянистыми комками, которые неприятно перекатывались на языке. Я с трудом заставил себя проглотить эту тошнотворную дрянь и вытер рукавом рот.

– Вы что, – крикнул я в потолок, – хотите меня отравить?!

Мне никто не ответил.

– Таис! – закричал я.

Я уселся прямо на пол – в углу комнаты, где, как мне казалось, стены светились не так ярко – и поставил перед собой недопитый пакет.

– Таис, – повторил я, уставившись на паек, – ты там?

В камере было тихо; я даже не слышал, как шипит воздуховод на стене.

Я поднял с пола пакет, взболтнул содержимое и сделал еще один глоток. Теплый ком поднялся по горлу, я попытался унять тошноту, но через секунду меня рвало белесой жижей.

Я прокашлялся, покосился на пакет, а потом швырнул его в другой конец комнаты. Суспензия расплескалась по полу, а пакет грузно ударился о стену, отскочив к унитазу.