Синдром отторжения - Воронков Василий Владимирович. Страница 64

Помню, как долго стоял у иллюминатора, глядя на бездонную тьму сквозь свое отражение. Когда стал заниматься орбитальный рассвет и голубая корона планеты выплыла из мрака, я принял решение. Я прилечу на Землю и попрошу длительный отпуск – надолго, минимум на год, даже если угроблю свою карьеру, даже если взамен мне предложат внеурочное повышение на первый разряд.

Все это не имело значения.

Я дождусь, когда она вернется.

Я рассказал о своем решении пилоту – мне необходимо было с кем-нибудь поговорить, – а тот в ответ, как Виктор в свое время, покрутил пальцем у виска.

– У тебя совсем крыша поехала? – заявил он. – Тебя внесут в черный список, и все! Прощай, карьера! И ради чего? Школьная подруга? Ты вменяемый?

– Подожди, – оправдывался я, – почему черный список? Я же не требую увольнения, ничего такого. Просто прошу длительный отпуск. Мне казалось, это нормальная практика и…

– Слушай, – перебил меня первый пилот; он был ниже ростом, но смотрел на меня, как на недомерка, – я не знаю, когда это было нормальной практикой. Сейчас это равносильно самоликвидации. Ты разве не понимаешь, что спрос превышает предложение? Ты должен радоваться, что за короткое время получил столько назначений. Далеко не всем везет, как тебе.

– Я понимаю. Наверное, это и правда похоже…

– …на то, что крыша у кого-то поехала?

Я промолчал.

– Короче, – отрезал пилот. – Дело твое, решай сам. Но я тебе картину обрисовал.

Больше мы эту тему не поднимали.

Я не написал заявление.

«Гефест» вернулся на Землю, а я целый месяц сидел без дела, надеясь, что на сей раз обо мне забудут или припишут к кораблю, который улетит с Земли через год, и я смогу встретиться с Лидой.

Я заболел этим.

Раньше, коротая время между полетами, я никогда не пытался найти Лиду, однако после того, как я увидел ее в списках рейсового корабля, все изменилось – то, что она вернулась на технологический, каким-то непостижимым образом означало и то, что она могла вернуться ко мне.

Через месяц мне позвонили из агентства и сообщили о новой миссии. Я опять летел на «Гефесте» – почти в том же составе, не считая двух человек. Нам предстоял двухнедельный полет на Марс, потом на Ганимед, потом обратно на Марс, и только после этого – домой, на Землю.

Долгое плавание, как говорила Анна.

И уже через три месяца.

Я напился дешевым пенистым пивом, которое любил покупать Виктор, и на следующий день, с похмелья, засел за изучение полученной из агентства программы полетов.

Я с трудом соображал, голова болела, и я множество раз перепроверял даты, указанные в универсальном формате, сравнивал наши с ней пути.

Мы могли встретиться на Марсе.

На той же самой станции.

Я прилетал туда за два часа до ее отлета домой. Всего лишь за два часа.

Все это время я жил только ожиданием, хотя и не представлял, о чем скажу ей, когда мы встретимся. Сначала я сомневался, захочет ли Лида вообще со мной говорить, а потом понял – этих ничтожных часов не хватит высказать накопленное за пройденные годы.

Когда из-за ошибки при выходе на орбиту два часа превратились в двенадцать минут, я мечтал только о том, чтобы просто ее увидеть.

Слова были не нужны.

Я первым выбежал из шлюза в круговой коридор и замер, не зная, как поступить. Поначалу я собирался проверить по терминалу, у какого стыковочного шлюза стоит «Атрей», однако на это не оставалось времени.

Я побежал.

Вспыхивали у потолка голограммы с порядковыми номерами шлюзов, проносились мимо яркие экраны терминалов, в иллюминаторах зияла черная пустота. У меня кружилась голова, пол уходил из-под ног, а мышцы, одрябшие в невесомости, сводило от боли.

Мне пришлось остановиться.

Послышался звон – тонкий, едва различимый, – который прокатился по коридору, усиливаясь и поднимаясь, подобно волне. Свет у потолка замерцал, я оперся рукой о стену, но это не помогло найти утраченную точку опоры – станция переворачивалась, опрокидывалась навзничь, проваливалась в орбитальную темноту.

Одна из дверей неподалеку открылась, и в коридор вышли какие-то люди. Они выглядели одинаково, как манекены, словно провели половину жизни в невесомости – высокие и худые, с опухшими лицами, в облегающих серых комбинезонах. Они о чем-то говорили – я слышал голоса, но не мог ничего понять.

Я дернулся – перед глазами все плыло, – и, покачиваясь, пошел вперед. Люди в комбинезонах медленно отдалялись – они передвигались осторожно и плавно, как в отсутствие гравитации, а их одинаковые одежды странно мерцали на свету.

– Виктор! – крикнул кто-то позади.

Я обернулся.

Виктор? Нет, этого не может быть. Мало ли людей во Вселенной, которых зовут Виктор.

Я качнул головой, пытаясь прогнать охвативший меня морок.

Восемь минут.

Я шел, хватаясь за поручни в стенах. Кто-то попытался со мной заговорить, но я отвернулся и промолчал – у меня не было времени на разговоры.

Номера шлюзов под потолком мерцали, как световые туннели в нейроинтерфейсе, а названия улетающих кораблей на экранах стремительно сменяли друг друга – время с каждым мгновением неумолимо ускоряло ход.

Нет!

Мне нужна лишь секунда, лишь мгновение, которое занимает команда в нейросеансе, – чтобы снова ее увидеть.

Лида стояла рядом со шлюзом.

Она чего-то ждала, сцепив на груди руки и недовольно, резко отвечала рослому мужчине в форме соединенного флота.

– Лида! – крикнул я, и она обернулась.

Она узнала меня!

Лида вздрогнула, ее черные волосы разметались по плечам, рука застыла в незавершенном движении, с раскрытой ладонью, приподнятая над головой… – и в это мгновение свет в коридоре замигал, а стены затряслись, как будто двигатели сошли с ума и, вместо того чтобы корректировать движение по орбите, стали разрывать станцию на части.

Меня отбросило к закрытому люку одного из шлюзов, но я успел ухватиться за поручень в стене.

По скелету станции проходила частая судорога, скрипели переборки, слышались крики и глухие удары.

В коридоре зажегся красный свет.

Лиды не было. Она исчезла в этом мареве, в доносящихся со всех сторон воплях. Кто-то в блестящих одеждах пробежал мимо, споткнулся и растянулся по полу.

Станция заваливалась на бок, как идущий на дно корабль.

Вектор гравитации неожиданно изменился, и невыносимая сила тяжести потянула меня вниз, в отверстое жерло коридора. Из последних сил, чувствуя, что в любую секунду могу потерять сознание, я дернулся к пульсирующему над головой свету, перехватывая дрожащими руками поручни в стенах. Тело мое чудовищно отяжелело – мне приходилось поднимать вес в сотни килограммов, и даже металлические поручни едва выдерживали эту нагрузку, опасно шатаясь при каждом движении.

Время оцепенело.

Между ударами сердца проходили минуты, часы. Я двигался медленно, едва удерживаясь, чтобы не провалиться в разверзшуюся подо мной пропасть. Каждое движение мышц, каждый вздох преодолевал оглушительное сопротивление заполненного криком пространства, которое нарастало ежесекундно, обрывало мне руки, сталкивало вниз – отдаляя, отделяя меня от нее. Воздух вокруг стал осязаемым и плотным, словно станцию заполонил тяжелый инертный газ.

– Лида! – закричал я, но не услышал собственного крика.

На секунду мне показалось, что я нахожусь в вакууме.

Я висел на хлипкой перекладине, чувствуя, как беспомощно разжимаются пальцы. Собравшись с силами, я с надрывным хрипом поднялся чуть выше и – уперся головой в массивную дверь, похожую на перегородку в военном бункере.

От удивления я чуть не сорвался со стены.

Все направления передо мной перемешались, я не понимал, где верх, а где низ. Я дернул за угловатую ручку в перегородке и меня затянула обморочная темнота.

– Ответь мне! – захрипел я. – Пожалуйста, ответь!

Я стоял, покачиваясь, посреди комнаты.