Бумажные людишки - Голдинг Уильям. Страница 21
Я много раз перечитывал это письмо, потому что в нем содержалось многое и еще о большем можно было догадаться. Нехорошо! А на что можно было рассчитывать, живя с таким мерзавцем? Вообще женщинам должен устраивать замужество кто-то другой — сами они способны цеплять одних проходимцев! Они… я считал, что она это заслужила, его то бишь, но после многих лет безразличия мне стало ее по-настоящему жаль. Ну и ладно. Гораздо важнее был Рик. Боже милостивый! Пинкертон! Я так разозлился, что, хотя и убеждал себя, что она преувеличивает, не мог думать ни о чем другом. После окончания книги и появления письма от Лиз я понял, что пора двигаться дальше. Я также решил узнать что-нибудь о Холидее, который явно дергает за веревочки. Мне не понравилось упоминание «власти». Мне стали сниться кошмары. То есть не ужасы, но в них ощущалось беспокойство. Ведь во сне ваши возможности реагировать на события, которые наяву повергли бы вас в ужас, ограничены, поэтому когда во сне меня вели на виселицу, я испытывал лишь беспокойство, а не неизбывный страх, как если бы это было на самом деле. Для человека, который обычно не видит снов (лишен подсознания, как она говаривала), это весьма немало. Жаль только Неясыть и Эмми.
Я сложил вещички, выбросил гору писем, которую привез из Титограда, и направился в Рим, не снимая темных очков. В большом городе я пытался найти Холидея в справочниках. И как ни странно, не смог. Видимо, я не в тех книгах искал. Я смотрел «Кто есть кто», а надо было «Кто есть кто в Америке», но, в конце концов, в общем «Кто есть кто» пишут о всяких Фулбрайтах, послах, государственных секретарях и так далее — а Холидея там нет! Я удивился и остался бы в Риме дольше, но тут мне пришло в голову, что он либо маловажная персона, либо настолько важная, что не хочет смешиваться со всякой мелкой шушерой, и при этой мысли я испытал не просто беспокойство. Она наполнила меня ужасом. Мне снилось, что я нахожусь в Риме, и я там и был. Снилось, что я увидел рукописную афишу, из тех, что мальчишки-газетчики постоянно носят с собой и обновляют на злобу дня: например, это может быть GUERRA? 22 Или о монахине, выигравшей в лотерею: SBALIO! 23 Только на этой было написано: DOV’E BARCLAY? 24 Я поспешно проснулся, а потом, как в настоящей жизни, заснул опять и пытался убедиться, что не ошибся, но ничего не нашел и проснулся в холодном поту.
Я пустился в бега. Видимо, так делали и раньше — носились от страха по всему свету, — но для меня это было впервые. Этот тип присутствовал повсюду — или его влияние, или его владения, или его люди. На Гавайях я как-то сидел в баре, и вдруг на другом его конце кто-то недвусмысленно заявил, что Холидей владеет половиной острова. Там было темновато, и на мне были очки, поэтому я смог незаметно подобраться к тому человеку и спросить, о какой половине идет речь, а тот со смехом ответил: о лучшей половине. Поднявшись в свой номер, я стал гадать, о том ли Холидее мы говорили. Это имя появлялось всюду, но что плохо в беготне по миру из-за страха, так это то, что приходится много пить. Кредитные карточки — вещь хорошая, но необходимо следить за сроками их действия. Я не следил. И имел неприятности, когда пересек линию перемены дат, причем до сих пор не пойму, в чем дело. Но кто, в конце концов, кроме пилотов лайнеров, обращает внимание на эту самую линию? Помню, что сделал себе еще хуже, когда сказал, что во всем виноват Холидей. Это само по себе было плохо, поскольку лишило меня инкогнито и сделало объектом внимания прессы. Но еще худшее случилось, когда два дня спустя я гулял по поселку в куда более прохладном климате, не важно где. Итак, я шел по улице и вдруг застыл от ужаса, потому что среди сушившегося белья висел свитер с надписью: «АСТРОХАМ». Тут-то я и понял, что после ареста, хотя и недолгого, опять повредился в голове. Кроме того, как я уже говорил, пил я больше обычного и перед попаданием в этот поселок был на хорошем взводе, кроме двух последних дней. Поэтому вид свитера окончательно доконал меня, и я снова запил, хотя в предыдущие двое суток придерживался сухого закона, и не помнил, что случилось. Милый и нелюбопытный молодой паренек из посольства выручил меня. Он целиком понимал, что мне необходимо скрыться от Холидея и Рика. Он оплатил чеком разные вещи, за которые я задолжал, не помню, что это были за вещи, и усадил меня в самолет.
Глава X
Две пересадки спустя — молодой человек настоятельно рекомендовал мне некоторое время не садиться за руль — я очутился на греческом острове, где имелись еще уединенные места без канализации, на что я не обращал внимания, предпочитая это удобствам из мрамора, пластика и керамики, где слишком много толчется народу. Я имею в виду, что в наше время мужской туалет в так называемых хороших отелях представляет собой самый настоящий клуб. Никогда не знаешь, кто писает рядом с тобой. Остров этот назывался — нечего уж скрывать прискорбный факт, напомнил я себе — Лесбос или Лесвос, это уж как вы учили греческий в пятом классе. Я считал, что одиночество и песчаный пляж помогут мне отойти после ареста или арестов и сопутствующего беспробудного пьянства. Вот я и пересек остров в поисках скромного отеля и большого пляжа. (Дорога там просто неописуема! Частью она идет по высохшему руслу реки, частью представляет собой скопление камней размером с крикетный мяч — с девичий кулак, пригодных только, чтобы отгонять ворон.) Что хорошо в Греции, так это то, что обычное вино там пить невозможно. Я и до того бывал в Греции, даже продолжительное время. Я допивался до того, что убеждал себя, будто люблю рецину, а потом уже пил, руководствуясь этим убеждением. Теперь я был спасен, так сказать, от самого себя, если не считать мягкого критского вина без всяких смол — кажется, оно называлось «Минос», которое можно было покупать галониями — керамическими кувшинами в оплетке из лозы, и их можно было ставить перед собой по нескольку штук.
Итак, я плавал или лежал на спине, закрыв глаза, и наслаждался тем, что понятия не имею, что там пишут и говорят о «Лошадях весной», и никто не знает, где я, и не может мне рассказать, так что пусть мистер Холидей с Риком теперь запускают когти в кого-нибудь другого. Меня все же немного беспокоило, что могут сказать люди, потому что в «Лошадях весной» присутствовало то, что можно было бы назвать Настоящей любовью, а людям это не понравится, даже если я объясню, что сделал это назло Холидею. Впрочем, как говорится, невежество — благо в любом случае. Итак, я целыми днями лежал на спине в мелкой воде, закрыв лицо маской, с трубкой возле уха, и наблюдал за этими прелестными равнодушными созданиями всевозможных расцветок, которые то проплывали величественно, то вдруг бросались рывком и мирно приятельствовали, пока одно не решало пообедать другим. Надо полагать, когда-то (все, что я знаю из подводной археологии) на этом конце пляжа была гавань, и ее остатки видны до сих пор, потому что с точки зрения геологической истории этот остров то сжимается, то расширяется, словно игрушка йо-йо. Здесь полно мелкой, безвредной рыбешки — крупную извели рыбаки, которым приходится уходить все дальше и дальше в море, пока попадется что-то путное. Затонувшая гавань — я привык считать ее своей — не так экзотична, как то, что можно увидать на Большом Барьерном рифе в Австралии или в Эйлате на Красном море — а я побывал и там, и там, — но она мягче, если это слово здесь уместно. А в захудалом отеле бывает по три туриста в год, и управляет им по совместительству какой-то грек, пытающийся продавать картинки, на которых девушкам поют серенады с гондол и прочее, а то и вовсе торгующий бог знает чем.
И вот после бесконечного лежания я не спеша возвращался на пляж из своей подводной гавани, как вдруг моя маска заполнилась водой. Такое случается с нами, бородачами, потому что нельзя так намазать усы, чтобы они стали водонепроницаемыми. Почему-то я встал на колени и в нетерпении сорвал чертову маску. При этом некто, как раз надевавший маску, сдвинул ее на лоб и издал торжествующий вопль: