Первый художник: Повесть из времен каменного века (В дали времен. Том V ) - Пахомов Дмитрий Александрович. Страница 4

Между тем, старик не терял даром времени. Он заткнул травой отверстие в глубине пещеры и прекратил этим холодный сквозняк. Затем он долго шарил по углам, пока не нашел нескольких полусгнивших кусков дерева и совершенно сухой тонкой травы и не собрал горсти паутины.

Принеся все это и, положив недалеко от выхода из пещеры, старик простер над сложенной кучкой руки и громко воскликнул:

— Великий Дух, приди, приди, приди! — и сделал вид, что прислушивается.

Не сомневаясь, что материалы для добывания огня у него хорошие, и зная, что его сила только в этом умении и в умении произносить заклинания над умершими, без чего племя не стало бы кормить его и он по старости и слабости давно бы погиб, — старик долго тянул свои призывы и бормотал непонятные слова, нагоняя на своих соплеменников смущение и трепет. Когда он увидел, что все, не исключая и храброго вождя, стали дрожать, он приказал всем пасть ниц и призывать огонь.

— Огонь, огонь, огонь! — выли, ревели и кричали усталые дикари; их сердца замирали в предвкушении непонятной тайны появления искры в кучке сложенных поленьев.

Между тем, старик, накинув широкую шкуру, чтобы защитить будущую искру от ветра и скрыть от случайных взоров способ добывания огня, сел на землю, придавив ногами одно полено; в руки же он взял тонкую палочку с острым концом, вставил этот конец в щель полена, всунул туда же клочок сухой травы и паутины и, зажав палочку ладонями, стал быстро вращать ее взад и вперед.

Дребезжащие заклинания старика и страстные вопли воинов и женщин долго еще звучали под сводами пещеры. Старик устал; пот градом лил с его морщинистого лица, и он терял надежду на получение искры. В той стране, откуда шло племя, у старика живо разгорался огонь; но здесь ему казалось, что он никогда не вспыхнет. Сырой воздух сделал даже гнилые поленья сыроватыми…

Отчаяние начинало закрадываться в душу старого дикаря. Если он не добудет искры, то, быть может, соплеменники убьют его на месте, но если и оставят живым, то все равно ему не выжить долго: он не мог бы охотиться с тем проворством и той неутомимостью, которыми обладал в молодых годах… Кто же станет кормить его, бесполезного члена племени? Кому он нужен? Дочь, разбившаяся о камни, умирает; муж ее кончил свою боевую жизнь и не вступится за старика; внук еще мал, и кто знает, что из него еще выйдет… Да и много, много еще надо ждать, когда Кремень подрастет настолько, чтобы самостоятельно добывать пищу.

Такие мысли теснились в измученной седой голове старого дикаря, и он в порыве отчаяния и последней надежды собрал угасавшие силы и завертел палочку со страшной быстротой, подбадривая себя дикими заклинаниями, хрипло вылетавшими из его пересохшего горла.

Надежда не обманула его: из-под острого конца палочки показался тонкой струйкой дымок.

Великий Дух смилостивился и явился к продрогшим, окоченевшим людям. Струйка дыма увеличивалась, и наконец несколько маленьких искр вспыхнуло в щели полена. Через мгновение эти искры перешли на паутину и сухую траву, и веселый язык желтого огня лизнул палочку и коснулся рук старика. Не теряя времени, он отбросил палочку, подложил большой пучок травы, затем мелкие веточки и наконец поленья. Огонь как бы недоверчиво обогнул эти препятствия, но затем быстро охватил горючий материал, и костер запылал.

Радостный вой и визг огласили пещеру. Каждый отыскивал куски дерева и подбрасывал их в пылающий огонь, который поднимался все выше и выше и стал даже изредка касаться своими языками низкого свода.

Все ожило. Старик сиял и хохотал; воины, женщины, дети отогревались и шумно выражали радость. Даже раненая, умиравшая женщина, почувствовав теплоту, с трудом повернулась к огню, и на ее измученном лице явилось подобие улыбки.

Между тем, наступил уже вечер. Солнце скользнуло последними лучами по вершинам скал и скрылось за горой. Даль задернулась туманом, поднимавшимся от воды белыми, легкими клубами. В пещере стало тепло и уютно. Раскинувши шкуры вокруг костра и положив рядом с собой свое незатейливое оружие, дикари заснули наконец мирным сном, после многих тяжелых дней пути и испытаний.

Не спал один Клык. Выбранный вождем, он чувствовал ответственность за спокойствие всего племени и, опершись на свой топор, пристально смотрел на голубые огни, плясавшие по раскаленным углям. От времени до времени он подбрасывал полено и снова замирал в своей неподвижной позе. Настороженный слух его уже привык к нестройному храпу спящих и к тихим стонам умирающей и сквозь этот шум улавливал долетавшие снаружи тихие звуки: то журчал вблизи пещеры родник, сбегавший каскадами к реке, шелестела сухая трава под порывами ветра и глухо, мерно и торжественно рокотали неугомонные струи реки, среди больших валунов. Изредка стонала где-то выпь или глухо гугукал филин да слышался отдаленный топот или вой каких-то ночных хищников.

Несколько раз Клык выходил из пещеры, но темнота была такая, что даже его опытные глаза не могли ничего различить, кроме сверкающих звезд и полосы реки, обозначавшейся туманными светлыми зигзагами. Продрогнув на холодном воздухе, Клык входил в пещеру, и его охватывала радость и чувство удовлетворения: тяжелый путь кончен, у него и у его племени есть жилище, просторное, сухое и светлое, какого у них никогда не Рыло раньше; в нем можно было остаться навсегда, не боясь тесноты и вражды, заставившей их племя искать приюта вдали от родины. Душу дикаря охватило теплое, домовитое чувство.

— Клык! — услышал он вдруг тихий голос. То звала его умиравшая. Он подошел, и сожаление прокралось в него: ведь это умирает верная подруга и спутница его друга и товарища детских лет.

— Клык, — тихо сказала женщина, — я умираю… Ты был другом мужа… сохрани сына, не дай в обиду, — он один останется… Отец мой стар и не защитит его. Будь отцом мальчику.

И она с мольбой смотрела в глаза вождю и пыталась схватить его колени руками.

Что-то теплое и хорошее разлилось в душе Клыка; он положил свою громадную руку на курчавую голову прикорнувшего к матери мальчика.

— Я научу его убивать быков и ловить в ямы мамонтов! — сказал он просто.

Умиравшая с бесконечной благодарностью взглянула на него и затихла.

Клык вернулся к костру, поправил его и скоро забылся покойным сном.

ГЛАВА II

Устройство жилья. — Кремень успокаивается. — Первые наблюдения. — Игры. — Кремень занимает в племени определенное место. — Первые рисунки на коре.

Рано утром, до восхода солнца, все были разбужены криками и рыданиями Кремня, теребившего мать, которая не отзывалась на отчаянные призывы сына и лежала вытянувшись, бледная и холодная.

Старик грустно смотрел на умершую дочь и не знал, чем утешить внука, не хотевшего принимать от него даже лакомого куска поджаренной на угольях медвежатины.

В скором времени труп снесли вниз к реке и спустили в воду. Осиротелый мальчик забился в глубину пещеры и затих.

Вождю и другим обитателям было не до него. Начался первый день их жизни на новом месте, и впереди предстояло немало забот по исследованию окрестностей и устройству жилья.

Утро было ясное, солнечное. Очищенный вчерашней грозой воздух был чист и так прозрачен, что на далеком расстоянии можно было рассмотреть каждое дерево, каждый камень. Пещера, где приютилось племя, находилась высоко над рекой, к которой шел крутой спуск. Выше, над стеной, где были отверстия, скала нависла, а затем поднималась еще сажен на 20. Вся эта гора выступала в реку, образуя скалистый мыс с одной стороны, с другой же прерывалась небольшим ущельем с речкой, переходя далее в холмистую равнину. Позади горы начиналось свободное место, а затем густой лес.

— Го-го! — звучно раздался звонкий призыв Клыка, отдавшийся громким эхо в скалах противоположного берега.