Похищенная, или Красовица для Чудовища (СИ) - Чернованова Валерия М.. Страница 21

Ведь за столом этим, расслабленно откинувшись на спинку стула, сидел Гален.

— Ну что же вы, мисс Беланже, проходите. Не стесняйтесь, — широким жестом не то пригласил её, не то приказал подойти.

«Будет глупо, если сейчас развернусь и убегу. Глупо и малодушно», — убеждала себя Мишель, делая несмелые шажки к отведённому ей месту возле Айлин.

Кузина Галена на неё не смотрела, отдав предпочтение содержимому своей тарелки. Катрина тоже сидела угрюмая и делала вид, что в жизни её не интересует ничего, кроме разрезанной пополам сдобной булочки, которую она усердно намазывала маслом.

Опустившись на краешек сиденья, прямая и напряжённая, Мишель разложила на коленях салфетку. Долго разглаживала невидимые глазу складки похолодевшими пальцами, чувствуя на себе пронизывающий взгляд наследника Блэкстоуна.

Вздрогнула, услышав вкрадчивый, но от того не менее опасный голос:

— Мишель, что с твоими волосами? — Отложив столовые приборы, Донеган поднялся.

ГЛАВА 2

Демон — так Мишель мысленно прозвала Галена — приближался. Делая шаг за шагом, сокращал разделявшее их расстояние. Двигался бесшумно, мягко, будто подкрадывался. Чтобы потом резко и неожиданно напасть.

Немалых усилий стоило девушке остаться на месте. Не дёрнуться в попытке сбежать и даже не шелохнуться, когда Донеган оказался рядом. Встав у неё за спиной, едва касаясь, провёл по изгибу шеи подушечками пальцев, словно скульптор, с трепетом оглядывающий творение своих рук.

Мишель стиснула зубы, силясь сдержать крик. Нежеланная ласка сменилась внезапной болью. Широкая ладонь камнем легла на плечо, пальцы жёстко сомкнулись на нежной коже, обжигая даже через ткань платья.

Наклонившись к пленнице, Гален прошептал ей на ухо:

— Я ведь говорил, что не люблю непослушание. Будут последствия. — Дыхание хлеще пламени опалило висок. Мишель замутило от предупреждения, прозвучавшего следом. — Наказание.

— Гален, — попробовала осадить брата Катрина, но была вынуждена умолкнуть под сверкнувшим яростью диким взглядом.

Мишель почувствовала себя мышкой, глупым полевым зверьком, замершим перед раскрытой пастью удава.

Наверное, всё это — её страх, её мучения — доставляло ему удовольствие. Какое-то ненормальное, скрытое от понимания юной Беланже наслаждение.

Снова мелькнула мысль убежать, скрыться, а вместе с ней и несбыточная мечта превратиться в ту самую норушку и проскользнуть в щель между половицами.

Жаль, в ней не течёт кровь лугару, способных обращаться в волков. Тогда бы она вместо оладий, на которые теперь и смотреть не хотелось, закусила Донеганом. Разорвала бы его в клочья!

Но вместо этого, не имея возможности воплотить в жизнь своё желание, Мишель с силой сжала кулаки и как можно более холодно сказала:

— И как ты меня накажешь?

Запах одеколона, прежде едва уловимый, теперь казался чересчур резким. То ли потому что Донеган находился к ней слишком близко. То ли потому что всё в нём вдруг стало ей противно.

— Не тебя, — дыхание скользнуло по щеке вместе с усмешкой. — Их.

Молодой человек, в отсутствии отца являвшийся полноправным хозяином поместья, хлопнул в ладоши и приказал появившемуся слуге:

— Выведи во двор Шену и Анвиру.

— С ума сошёл?! — Мишель подскочила как подхлёстнутая. — За что их наказывать?!

— За то, что не выполнили приказ.

— Не они занимались моей причёской. Я сама!

— Предпочитаешь, чтобы вместо рабынь выпороли тебя? — Яд в голосе и насмешка во взгляде.

Окружающий мир исчез, растворившись в зловонном тумане, от которого рассудок мутился ещё больше. Теперь Мишель видела перед собой только опасно сузившиеся глаза, прожигавшие насквозь. Цвета стали, выплавленной в острый клинок, который медленно, один за другим, разрывал её натянутые до предела нервы.

— Хочешь, чтобы при черни с тебя содрали одежду? Всю, даже нижнюю сорочку, и исхлестали твою белую кожу? Сначала сзади. — Обойдя свою добычу по кругу, Донеган провёл ладонью по прямой, как стрела, спине, задержав руку на спрятанном под пышными юбками девичьем бедре. Зашептал пленнице на ухо, чтобы его слова расслышала только она: — А потом спереди. Только представь, как плеть, разрезая воздух, будет касаться твоих нежных, розовых сосков?

Тихие шаги, и вот он снова перед ней. В серой мгле хищных глаз полыхнуло пламя из последних сил сдерживаемого безумного желания. Гален даже зажмурился, рисуя в уме только что озвученную им картину.

А услышав восклицание:

— Конечно же, он тебя не выпорет! Этого ещё не хватало! Перестань дрожать, — резко обернулся к сестре.

— Ещё одно слово, Катрина, и твоя клетка сузится до размеров твоей комнаты.

— Но отец… — привстала было девушка и тут же, словно тело вдруг стало ей непослушно, безвольно опустилась обратно на сиденье.

— Отца здесь нет! — глухо прорычал Гален и повернулся к уже непомнящей себя от страха «гостье». — Ну так что, Мишель? Будешь до последнего стоять за рабынь?

Девушка в панике искала слова, способные вразумить безумца, но не находила. Как и смелости принять удар на себя. Это ведь она желала поступить назло Галену, ей и расплачиваться за своё упрямство. Но… смелость исчезла вместе с даром речи.

— Нет? — Лицо наследника исказилось усмешкой. — Так я и думал… Ну тогда пойдём. От наглядных уроков толку больше, чем от скучной теории.

Мишель даже пискнуть не успела, как её рука оказалась в плену горячих пальцев. Дёрнулась, мечтая вырваться из цепкого захвата, но Гален лишь сильнее сжал узкую ладошку и потащил девушку по коридору. Толкнув плечом дверь, через просторную прачечную, в которой в огромных котлах кипятилась одежда слуг, занятых на полевых работах, повёл пленницу дальше. У Мишель глаза заслезились от удушливого пара; от него на коже оседала влага и в носу зудело от едкого запаха мыла.

Катрина и Айлин не последовали за братом и его «гостьей», предпочтя публичному наказанию трапезу в тишине и спокойствии.

Внутренний двор встречал хозяина поместья тревожным гулом голосов. Возле выбеленных извёсткой стен ютились грубо сколоченные скамьи без спинок. Обычно здесь отдыхала в перерывах между работой домашняя прислуга. Днём, если появлялась свободная минута, они рассаживались на скамьях, радуясь наступлению тёплых погожих деньков и жмурясь от яркого южного солнца. Вечерами, наоборот, наслаждались прохладой, подставляя лица прикосновениям шального весеннего ветра. Сейчас на лавках не было свободного места. Слугам было велено явиться во внутренний двор, для, как любил повторять управляющий Бартел, назидания и напоминания. Напоминания о том, что наказать могут каждого, за любую провинность, в любой момент.

Молчаливые, понурые, рабы сидели, прижимаясь плечами друг к другу, и их потухшие взгляды были обращены на высившиеся в центре двора деревянные столбы.

Мишель до боли закусила губу, силясь подавить готовый прорваться наружу крик. Её несчастных камеристок уже успели вывести и привязать к этим жутким столбам, стянув задранные над головами запястья широкими верёвками. Обе девушки были низкорослыми и едва доставали до земли, неуклюже переминаясь на кончиках пальцев. Шена и Анвира негромко стонали, и в этих стонах Мишель слышались мольбы о пощаде. Невнятные звуки, что соскальзывали с искусанных в кровь губ, разрывали сердце девушки на части.

У них в Лафлёре один такой столб тоже имелся, с проржавевшими браслетами, которыми провинившимся фиксировали руки. Вот только столб этот уже давно превратился в коновязь, а о его изначальном предназначении благополучно позабыли.

Хозяева Лафлёра были добры к слугам, и те отвечали им взаимностью. Флоранс, быть может, была бы и рада использовать столб по назначению, но отец не позволял ей распускать руки. Ворчание же Мишель, её пустые угрозы в адрес не всегда прилежных рабов и вовсе не воспринимали всерьёз. Все знали, что пусть у средней Беланже и буйный нрав и голова горячая, но сердце доброе. Мишель первой посылала за доктором, мистером о’Доннеллом, в Нью-Фэйтон, если кто-нибудь из слуг заболевал или получал увечья. А иной раз и сама могла помчаться в город как угорелая, потому что, как часто говорила, не доверяла «этим ленивым улиткам, которые до ночи будут непонятно где шляться».