Чужак - Кинг Стивен. Страница 24

Но если Ральф доверяет показаниям здешних свидетелей, значит, следует доверять и свидетелям, которые утверждают, что Мейтленд был с ними в Кэп-Сити. У него нет оснований не доверять этим людям. Раундхилл, Квэйд и Грант работают с Мейтлендом в одной школе. Они видят его каждый день. Как-то не верится, что трое учителей покрывают насильника и убийцу ребенка. Также не верится, что они провели больше суток в компании двойника, настолько похожего на Мейтленда, что никто ничего не заподозрил. И даже если он сам поверит, вряд ли Билл Сэмюэлс убедит в этом присяжных и судей, особенно если у Терри будет такой искусный защитник, как Хоуи Голд.

– Пойдем спать, – сказала Джанет. – Я дам тебе снотворное и помассирую спину. Не зря говорят, утро вечера мудренее.

– Ты так думаешь? – спросил он.

Пока Джанет Андерсон массировала мужу спину, Фред Питерсон и его старший сын (теперь, когда Фрэнки не стало, его единственный сын) убирали посуду и приводили в порядок гостиную и кабинет. Хотя это были поминки, последующая уборка совершенно не отличалась от обычной уборки после любого большого семейного торжества.

Олли удивил Фреда. Он был типичным угрюмым подростком, занятым только собой, и обычно даже не убирал свои грязные носки из-под журнального столика, если ему не напомнить трижды, но сегодня он сам вызвался помогать отцу, когда в десять вечера Арлин проводила последних гостей из нескончаемого потока. Ближе к семи друзья и соседи начали потихоньку расходиться, и Фред надеялся, что к восьми все закончится – видит Бог, у него голова разболелась кивать на все заверения, что Фрэнки сейчас на небесах, – но потом пришла новость, что Терри Мейтленда арестовали за убийство Фрэнки, и к ним опять повалили толпы сочувствующих. Эта вторая волна гостей и вправду напоминала гулянку, пусть даже и мрачную. Вновь и вновь Фред выслушивал, что а) в это трудно поверить, б) тренер Ти всегда казался таким приличным человеком и в) смертельная инъекция в Макалестере для него слишком мягкое наказание.

Олли носился туда-сюда между гостиной и кухней, собирал стаканы и грязные тарелки и загружал их в посудомоечную машину с таким знанием дела, какого Фред от него никак не ожидал. Когда машина наполнилась, Олли ее запустил, а сам принялся ополаскивать и складывать в раковину оставшиеся тарелки, чтобы отправить их в мойку вторым заходом. Фред собрал всю посуду со стола в кабинете и со столика для пикника на заднем дворе, куда гости ходили курить. Сегодня в доме у Питерсонов побывало не меньше пятидесяти человек: все соседи, сочувствующие из других частей города, отец Брикстон и его многочисленные почитательницы (его оголтелые фанатки, подумал Фред) из церкви Святого Антония. Они шли бесконечным потоком, скорбящие и зеваки.

Фред и Олли занимались уборкой молча, каждый был погружен в свои мысли, каждый переживал свое горе. Они столько часов принимали искренние соболезнования – да, справедливости ради надо сказать, что все соболезнования были искренними, даже от незнакомых людей, – что у них уже не осталось душевных сил, чтобы утешить друг друга. Может быть, это странно. Может быть, это печально. Может быть, это и есть пресловутая ирония судьбы. Фред слишком устал и был слишком подавлен, чтобы размышлять об этом.

Все это время мать убитого мальчика сидела на диване в гостиной. Сидела, глядя в одну точку, в своем лучшем шелковом платье, которое надела к приходу гостей, и обнимала себя за полные предплечья, словно ей было холодно. Она не сказала ни слова с тех пор, как последняя гостья – старая миссис Гибсон из соседнего дома, которая вполне предсказуемо ушла позже всех – наконец-то сообразила, что пора и честь знать.

Набралась впечатлений, теперь можно идти домой, сказала Арлин Питерсон мужу, закрыв переднюю дверь на замок и тяжело привалившись к ней.

Арлин Келли была тоненькой, как тростинка, и невероятно красивой в облаке белых кружев, когда предшественник отца Брикстона обвенчал ее с Фредом в церкви Святого Антония. После рождения Олли она осталась такой же красивой и стройной, но это было семнадцать лет назад. А когда родился Фрэнк, она как-то резко начала полнеть и теперь находилась на грани ожирения… хотя Фред по-прежнему считал ее очень красивой, и ему не хватило духу передать ей слова доктора Коннолли, сказанные на последней диспансеризации: С вашим железным здоровьем, Фред, вы запросто проживете еще лет пятьдесят, если не станете падать с крыши или выскакивать на дорогу перед мчащимся грузовиком, но у вашей жены диабет второго типа, и ей нужно сбросить как минимум полсотни фунтов, чтобы оставаться более-менее здоровой. Вы должны ей помочь. В конце концов, у вас обоих есть ради чего жить.

Но теперь, когда они потеряли Фрэнки, который не просто умер, а был убит, почти все, ради чего они жили, вдруг оказалось таким несущественным и даже глупым. Единственным, что осталось по-настоящему важным, был их старший сын Олли, и даже в своем неизбывном горе Фред понимал, что им с Арлин надо будет особенно бережно относиться к нему в ближайшие недели и месяцы. Олли тоже скорбел. Сегодня он взял на себя свою долю (и даже больше) уборки после печального ритуала в память о безвременно ушедшем Франклине Викторе Питерсоне, но завтра ему пора начинать вновь становиться мальчишкой. Это случится не сразу, но когда-нибудь он станет прежним. И они с Арлин должны ему в этом помочь.

В следующий раз, когда увижу носки Олли под журнальным столиком, я возрадуюсь всей душой, пообещал себе Фред. И я прерву это жуткое, неестественное молчание, как только придумаю, что сказать.

Но ничего подходящего в голову не приходило. Когда Олли зашел в кабинет, волоча за собой пылесос – вяло и безучастно, словно спал на ходу, – Фред подумал (не подозревая о том, как сильно ошибается), что хуже уже точно не будет.

Стоя в дверях кабинета, он наблюдал, как Олли пылесосит ковер все с той же необъяснимой сноровкой, которой никто бы в нем не заподозрил. Крошки от крекеров и сладкого печенья исчезали бесследно, будто их и не было вовсе, и Фред наконец-то нашел, что сказать:

– А я тогда займусь гостиной.

– Да мне не трудно, – ответил Олли. Его глаза были красными и припухшими. При довольно значительной разнице в возрасте – семь лет – Олли и Фрэнки были на удивление близки. Хотя, может быть, ничего удивительного в этом не было. Может быть, именно благодаря этой разнице между братьями не возникло соперничества, и Олли стал для Фрэнки кем-то вроде второго отца.

– Я знаю, – сказал Фред. – Но мы разделим работу поровну.

– Хорошо. Только не говори мне, что так хотел бы Фрэнки. Иначе мне придется тебя задушить шлангом от пылесоса.

Фред улыбнулся. Может быть, это была не первая его улыбка после того, как в прошлый вторник в их дверь постучал полисмен, но, наверное, первая искренняя.

– Договорились.

Олли закончил с ковром в кабинете и передал пылесос отцу. Когда Фред включил пылесос в гостиной, Арлин поднялась с дивана и, ни на кого не глядя, ушла в кухню. Фред с Олли переглянулись. Олли пожал плечами. Фред тоже пожал плечами и продолжил уборку. Люди пришли поддержать Питерсонов в их горе, и Фред был искренне им благодарен, но, боже правый, какой же они оставили бардак! Он утешал себя мыслью, что было бы намного хуже, если бы здесь проходили ирландские поминки, но Фред бросил пить после рождения Олли, и с тех пор у них дома вообще не держали спиртного.

Из кухни донесся неожиданный звук: смех.

Фред с Олли снова уставились друг на друга. Олли бросился в кухню, где смех его матери – поначалу вполне естественный и нормальный – уже перешел в истерический хохот. Фред быстро выключил пылесос и поспешил следом за сыном.

Арлин Питерсон стояла, прислонившись к кухонной раковине, и рыдала от смеха, держась за свой необъятный живот. Ее лицо было красным, как при очень высокой температуре. По щекам текли слезы.

– Мама? – встревоженно спросил Олли. – Что с тобой?