Сердечные риски, или пять валентинок (СИ) - "Awelina". Страница 5

Я сгримасничала:

— Я не грущу, с чего ты взяла? Вот сейчас как раз решаю, что пострадало больше: моя гордость или мое сердце.

Безусловно, и то и другое. Но что-то больше…

Улыбнулась ей:

— Вот и все. И никакого желания увлажнять слезами подушку и проклинать свою судьбу, поверь.

— Разве? — Людмила выглядела неуверенной, отрешенно всматриваясь в мое лицо. — Чем больнее тебе, тем больше ты храбришься. И скрытничаешь.

— Почему скрытничаю? — я отняла у нее свою руку, чтобы сделать глоток кофе. Сладковатая горечь, щекочущая, с еле уловимой ноткой агрессии — подходящие лады для очередного тяжелого дня в офисе. — Все рассказала как на духу.

— Ты поговорила с ним? — сестра вернулась к своему завтраку.

— Конечно. В тот же день, — я убрала из голоса жесткую интонацию: нельзя судить его поступки, не углубляясь при этом в смысл своего поведения. — Он не отрицал, если ты об этом. И тоже был более чем откровенен. Извинялся, что сразу не сказал, просто не знал, как именно признаться. Объяснил, что я цепляю его ничуть не меньше его нареченной. И просил дать ему время сделать выбор.

Я остановила свою руку, быстро и бесцельно помешивающую кофе в чашке, зафиксировала свое внимание на стремительно вращающейся воронке, чтобы удержать поток не очень приятных воспоминаний об этом разговоре.

Безвольный и легкомысленный человек. Стереть его из памяти.

Именно с того момента выполнение рабочих задач, так же, как и интереснейших целей профессионального самоутверждения, стало, мягко говоря, некомфортным. Всё стало некомфортным, напряженным, выводящим из равновесия. И неправильно это, недопустимо из-за одного человека разрушать то, что считаю важным. Поэтому должно стереть из памяти Дмитрия Савельева. Его для меня больше не существует.

— Выбор? Что за хрень? Вот козел какой! — громко возмутилась Люся, вытаращив глаза, стукнув чашкой о блюдце.

К нашему столику тут же обратились взгляды немногочисленных посетителей: двух парней в рабочих спецовках, сидящих в углу, черноволосые макушки забавно сияли желтым в свете лампы над ними, и девушки, придерживающей золотистую куртку на плечах, листающей книгу, видимо, она находилась тут уже давно, о чем свидетельствовало три чашки, поставленных в рядок, и еще одна — у ее руки.

— Ну почему? — я успокаивающе улыбнулась сестре. — Я оценила его откровенность. И смелость. Согласись, что не каждый повинится в данной ситуации.

Да, он повинился… Если можно так сказать. Виновата я: по его словам, оказалась так хороша, что заставила забыть обо всем.

— Что? Только не говори… — Людмила оторопело глядела на меня. Раскрасневшиеся щеки симпатичными пятнами выделялись на округлом лице. И этот ежик спутанных волос, приоткрытый рот. Словно кукла. Правда, производящая чуть комичное впечатление.

Сдержанно улыбнулась ей, а Люся неожиданно посуровела. Так неожиданно, что и с моего лица слетела натянутая улыбка. Я вновь сосредоточилась на своем кофе.

— Прикалываешься, значит все еще хуже, чем мне думается.

Поправив несуществующую выбившуюся из прически прядку, я тихо ответила вопросом:

— Помнишь, как мама говорила нам: ты можешь быть настоящим исчадием ада, но думать о тебе должны как о божьем благословении?

Люся облизала губы, шумно выдохнула, прожигая меня взглядом:

— Тебя обижает злословие?

— В глазах коллег, Люсь, я — делающая себе карьеру через постель особа. Это…

Унизительно? Несправедливо?

— … не просто злословие. Таково наследие моего романа, с которым и следует справиться. Конец истории, — затеребила салфетку, обращая внимание на узор — шахматная клетка, кофейно-коричневые и яично-желтые квадраты.

Минуту мы обе молчали. Я понимала, что означают нахмуренные брови сестры и жесткий блеск темных глаз. Мысленно она цепляет к имени моего босса — вернее, и.о. босса — множество не слишком цензурных определений и прозвищ. Возможно, не понимает, отчего я не делаю того же самого, почему спокойна. Потом, когда перестанут говорить ее эмоции, она и сама увидит: это недопустимо, и главную роль все-таки сыграло мое временное умопомрачение, а уже потом его безответственность. Я пожелала быть влюбленной — и все завертелось: трепет, электризующий каждый нерв, пыл ожидания чего-то сладко-чудесного. Так было лишь этот практически прошедший месяц. Коротко, но ярко. И будто не со мной.

— И каковы твои планы теперь? — откинувшись на спинку диванчика, Люся сложила руки на груди, взирая на меня заботливо и задумчиво.

Я, мягко улыбнувшись, пожала плечами:

— Все те же, что и были.

Разочарование в одном конкретном человеке и боль, которую все равно не позволяю себе испытывать, не повод бросать перспективы, четко вырисовывающиеся и манящие. По крайней мере, без борьбы за то, чтоб обелить себя. В своих глазах и в чужих.

Еще минуты две, в течение которых мы обе занимались тем, что пили кофе, уже ставший теплым и терпким. Люся поглядывала на меня с каким-то вызовом в глазах и, наконец, выдала:

— На новый год мы тебя ждем.

— Билеты я взяла, но не уверена, получится ли…

— Получится. На этот раз у нас с Русиком останешься. Отдохнешь от Москвы, подумаешь. Кстати, в Менделеевске тоже вполне прилично можно тебе устроиться. Первое время вон у нас можешь пожить, а потом снимешь квартиру. Мама будет очень рада, если ты вернешься. Я вообще не понимаю, как ты так долго здесь продержалась. Столько лет, считай вечность. Мне уже через неделю сбежать захотелось…

— Ну, я не ты.

— А женихи у нас все лучше, чем здешние мужики, Ариш, — мрачно закончила сестра, выгнула бровь. — Если, конечно, тебе не биг босс нужен.

Я усмехнулась:

— Не биг босс, не волнуйся. Вообще никто. Мне и привычней, и спокойней одной. Во-первых. А во-вторых, я не во вкусе большинства мужчин, частенько их насквозь вижу.

Оплошала только с одним…

Людмила нарочито приоткрыла рот, округлила глаза:

— И это говорит та, в которую все пацаны из класса были влюблены? Аришка-а-а…

Ее настроение снова изменилось, будто флюгер повернул в сторону энтузиазма и воодушевления — обычно для Люси. Слова полились потоком, натыкаясь друг на друга:

— Даже мой Руслан сначала за тобой таскался. А Сашка Копытов? Тот тебе стихи писал, его еще Пушкиным задразнили. А он так смешно дулся, а потом в драку лез. Ну? Вспомни!

— Люся, и им, и мне тогда шестнадцать было, все совсем иначе воспри…

— Да ерунду не говори! Ты все такая же обалденная! Глазищи зеленые. И лицо типа «Я такая аристократическая, хрупкая барышня». И волосы… Все девчонки тебе завидовали. Включая и меня.

Она подмигнула мне, подавшись вперед, поставила локти на столешницу и заговорщически произнесла:

— А твой роман с Мишкой Звягиным? О нем помнят до сих пор.

Ну разумеется, она не могла об этом не упомянуть, почему-то решив, что это меня ободрит.

— Миша вообще мой рыцарь на белом коне, где я еще найду такого? — мне удалось непринужденно рассмеяться. — Дотащил на себе до дому, когда я ногу сломала, носил учебники, решал контрольные, водил в кино. Ну как в такого не влюбиться?

— Вот то-то же. Так что старой девой тебе не светит остаться. И не спорь. Влюбишься еще раз, никуда не денешься.

Я, смеясь, все еще удерживая ту ноту веселья, которую взяла Люся, отрицательно помотала головой: едва ли на свете найдется мужчина, обладающий должным количеством положительных качеств, будучи при этом еще и хорош собой.

И если вспоминать мою историю с Мишей, то как еще одно подтверждение тому, какая же пропасть существует между беззаботно-мечтательным детством и практично-обыкновенной зрелостью. Парадокс: еще лет десять назад все казалось таким понятным. Поступки, продиктованные интуицией, отданные под контроль только сердцу… Или, возможно, сам мальчик казался таким… правильно-идеальным. Бесхитростно и очень просто: он и я, прогулки до последних минут комендантского часа, записки наивного содержания, первые шаги к взрослению, делавшиеся робко, но с любопытством. Нет, не любовь. Что-то больше похожее на сплав нежной дружбы-взаимопонимания, страстной привязанности, окрыляющего доверия. А теперь мы с ним два хороших друга, когда-то бывших близкими (он в Омске, я в Москве), осторожно и вяло общающихся три раза в год — на дни рождения и новый год.