Сердечные риски, или пять валентинок (СИ) - "Awelina". Страница 51

— Это, наверное, как в кино — получить признание в любви накануне дня всех влюбленных, — отвернувшись, Вадим уперся локтями в колени, обхватил руками голову и устало выдохнул:

— Короче, это или знак судьбы, или же ее насмешка.

Я оставалась безмолвной, глядя на его опущенную голову. Хотелось пригладить его встрепанные волосы, поднять воротник пальто, прижаться к его телу очень плотно, чтобы согреться, перестать чувствовать себя скованной ледяным напряжением, а почувствовать живое тепло, крепость мышц.

— Итак, ты нашла и прочла, — убрав одну руку, Вадим искоса посмотрел на меня. — А теперь предпочитаешь молчать. Ты уезжаешь с ним? Поняла, что от чувства не избавиться, и решила больше не сдерживать себя?

— Да, — голос осип, я прокашлялась. — Да, я уезжаю. Но не с Димой. Одна.

Он глухо выругался:

— Черт, это еще хуже, — на секунду спрятав лицо в ладонях, он, потерев щеки, сцепил пальцы на затылке и тяжело вздохнул. — Черт…

Мы помолчали.

— Арин, послушай, — он вдруг выпрямился, ожег меня взглядом. — Да, нам надо было поговорить еще вчера, и возможность даже была! — стукнул ладонью по бедру. — Но, поверь, вчера я бы запорол дело. Факт. Потому и отстранился, отказался от поездки. Я же с ума сходил от ревности. Я всегда сходил с ума от ревности. Были все основания думать, что он дороже тебе, чем я со всеми своими знаками внимания и ключами от сердца на блюдечке. Ничем и никогда ты не поощряла меня, наоборот, держала на расстоянии. Меня швыряло из одной крайности в другую. То мне казалось, что у меня есть все шансы рано или поздно хотя бы проблеск ответного чувства от тебя получить, а то — что нет, все напрасно. И вот вчера… Не мог поверить, что он заявился, подарил тебе букет, подначивал меня, а ты… Ты ведь приняла подарок…

Прервала его — он не может упрекать меня хотя бы в том, что связано с этими злополучными розами:

— Я не принимала…

— Ты уходила с цветами!

— А потом отдала их Зинаиде Егоровне.

— Пусть так, — на секунду он успокоился, пристально глядя мне в глаза. Но только на секунду.

— Но ты позволила ему прикоснуться к себе, а со мной даже не поздоровалась. Даже потом не объяснила ничего. Я весь день рвал и метал, работал как одержимый, из офиса не ушел. И я подумал: это все, все кончено, отставка по полной программе. Даже если чего-то добьюсь, то вечно буду тем, кто после… Буду делить твое сердце с ним, и ты показала мне это, пройдя мимо. Мне надо было взять себя в руки, решить, на что я готов, с чем смирюсь, а с чем нет. Время упустил…

Собрав в кулаке края ворота пальто, сжавшись от холода, я впитывала его слова, многое проясняющие, примеривала их к себе. В нас обоих бушевали эмоции. Оба грешили тем, что приписывали друг другу что-то, чего на самом деле не было. А теперь что? Буря стихла или все же нет?

Нет, я не доверяла… Боялась доверять.

— Его приезд, букет и… остальное, — наконец тихо произнесла я, теребя пуговицу. — Это стало неприятной неожиданностью и для меня. Чувства? — задумавшись, прислушавшись к себе, покачала головой. — Ничего настоящего, только такой манящий мираж и мечты. Что бы он ни говорил, между нами практически ничего и не было. И, разумеется, нет сейчас. Да, он тот человек, который влечет к себе с большой силой, с ним приятно находиться рядом, взаимодействовать. Он вселяет в душу легкость и веру в собственные силы. В нем много жизнелюбия и обаяния. И какого-то задора. Да, в него легко влюбиться, а потом легко потеряться…

Оборвав фразу, я посмотрела Вадиму в лицо. Последний рубеж, за которым больше никаких рамок, формальностей, сдержанности и защитного кожуха этики. Мы больше не начальник и подчиненный. И больше не друзья. Мы… кто?

Глубоко вдохнула, задержала воздух в легких, крепче вцепилась онемевшими пальцами в края ворота и закончила:

— И то же самое я скажу и про тебя.

— Про меня? — он смотрел на меня с какой-то жесткой серьезностью. — То есть мы с ним оба… одинаково плохи или хороши? У нас обоих ни шанса, так? И за тонной обаяния кроется разочарование? Ты это мне хочешь сказать? — быстро, требовательно спросил, засунув в карманы руки, стиснутые в кулаки.

Я не ответила. Почувствовав, что практически окоченела без движения, встала со скамьи. Вадим поднялся следом.

Мы пошли к центральной аллее, начинавшейся от небольшой площадки, где и стояла та скамья, только что ставшая свидетельницей обнажения чувств и заблуждений. На ходу я застегнула пальто заледеневшими пальцами, поглубже сунула руки в карманы.

— Ответь.

Теперь моя очередь обнажить свои чувства и заблуждения. И болезненные вопросы. Он ждал, я остро ощущала его нервозность, нетерпение.

— Я не знаю… — Меня сотрясал озноб, а к глазам почему-то подступили слезы. — Точно знаю одно: все связанное с Димой осталось в прошлом. Больше к этому не вернусь. Он оказался не тем человеком, притяжению к которому стоит верить.

— Понятно, — глухо отозвался Вадим, добавил после паузы:

— А я тот человек?

Тот ли он человек? Он всячески доказывал, что да. Все, что я думала о нем, что чувствовала, когда он находился рядом, говорило «да». И мое сердце, гулко барабанившее в груди и в висках, говорило «да». Но это «да» звучало и прежде, с другим.

— Н-не знаю…

Я перевела дыхание, помолчала.

— Все очень… — замялась, кусая губу, подбирая слово, — стремительно. Я запуталась, а ты сам разве нет? Ты с точностью можешь сказать, что за твоими чувствами стоит именно любовь, а не что-то другое. Может, желание исправить поступок Димы? Воспитательные цели? Может, хочется обойти его? Вот я сама… Каких-то два месяца назад я считала, что люблю твоего брата, а теперь считаю, что люблю… — Я осеклась, нервно стиснула руки на груди, пытаясь согреться.

Вадим внезапно остановился и, обхватив меня за плечи, развернул к себе.

— Ариша, посмотри на меня. — Я взглянула в его лицо. Рассерженный взгляд не отпускал, прожигал, заверял:

— Я же люблю тебя, пойми. Ты представляешь, что сейчас со мной творишь? Что сотворило твое заявление об уходе? Один благой плод оно все-таки принесло: я для себя все решил. Решил, что мне все равно, остыла ты к Диме или нет. Плевать. Все равно, до какого бешенства меня доводит одна мысль, что ты и он… Решил, что готов на все, чтобы удержать тебя рядом. Какие, к черту, воспитательные цели, какое "обойти"? Я повторю тебе: я люблю тебя. Я подразумеваю именно то, что говорю. Никогда прежде не испытывал такого, мне не с чем сравнить, но, знаешь, когда я произношу эти слова, то чувствую: они горят на моем языке. Ты слышишь? — Он слегка встряхнул меня и, повысив голос, произнес с расстановкой:

— В слово "люблю" я вкладываю тот смысл, который у него есть. Оно настоящее, поверь.

Я молчала, терялась в его темных глазах, в твердой хватке пальцев, сжимавших мои плечи. Озноб и слабость очередной судорогой прокатились по телу, и Вадим, обняв, прижал меня к себе, чтобы согреть. Почувствовала, как его подбородок уперся в мою макушку:

— Все-таки запорол дело, — усмехнулся.

Я пробормотала, уткнув замерзший нос в драп его пальто:

— Ты говоришь, что настоящее, а мне все кажется иллюзорным или… нежизнеспособным.

Он крепче сомкнул объятия:

— Это чувство жизнеспособно.

— Ты так уверен в этом? Что ж, твое, может быть. А мое?

— И твое тоже.

Почему он так уверен? Что дает ему такую уверенность? Не понимала.

— Мне нужно время, чтобы… удостовериться. И тебе тоже. Больше я не буду рисковать. Мне нужно все обдумать и решить.

Я застыла, робко скользнув замерзшими ладонями под полы его пальто на груди. Осознавала, что лучше, правильнее высвободиться из его рук, но было очень тепло в его объятиях, очень спокойно, надежно. Некоторое время мы стояли так: заточенные в нашем молчании, разъяснении неразъяснимого, в нашем тепле, одном на двоих, будто в стены, заключенные в толщу привычных городских шумов, движения и в синий сумрак вечера, облаченного в блеск электрического освещения.