Щит (ЛП) - Андрижески Дж. С.. Страница 64
Вонзить нож в кого-то, видеть, как он умирает прямо перед тобой, как его кровь течёт по твоим рукам… ощущения должны отличаться от того, когда ты стреляешь из укрытия по людям, которых едва видишь, и молишься, чтобы пуля куда-нибудь попала, пока тебя самого не подстрелили.
Ощущения должны быть иными.
Мускулистая грудь мужчины, лежавшего на толстом соломенном тюфяке, приподнималась от медленного, ровного дыхания. Его кожа сияла зловещей бледнотой под сильным загаром. Его губы потрескались от обезвоживания, и все же синяки на высоких скулах за прошедшие недели побледнели. Порез на его скальпе зажил вместе с отметинами, некогда красовавшимися на его мускулистых руках. Теперь его смуглые руки мягко лежали на шерстяных одеялах по обе стороны от мощного туловища.
Он не был мёртв. Даже не умирал.
Медики-видящие сказали, что он впал в какую-то кому — так видящие делают при серьёзных травмах, чтобы исцелиться.
В похожей на бункер комнате, освещённой свечами, витали струйки тумана от открытых окон, выходивших в джунгли снаружи. Касс посмотрела в ближайшее окно, наблюдая, как две мартышки карабкаются выше в листве похожего на папоротник дерева и верещат друг на друга. К спине одной из них цеплялся детёныш. Он немного раскачивался на рыжевато-коричневой шерсти матери, пока та проворно карабкалась по толстой ветке вверх.
Касс посмотрела обратно на мужчину, лежавшего на соломенном тюфяке. Она положила руку на его грудь, ощущая его дыхание. После небольшой паузы она села обратно на своё сиденье, разглядывая его неподвижный силуэт.
Сунув руку в сумку, она вытащила книгу в переплёте из чёрной кожи. Раскрыв её на страницах, заполненных дотошно прорисованными иероглифами, она провела кончиками пальцев по некоторым особенно изящным символам, затем опустила взгляд на сам текст. Она прочла первое предложение, написанное почти каллиграфическим почерком по-английски.
«Фигран сейчас один».
Она помедлила, взглянув обратно на деревья.
«Интересно, волнует ли это его, — прочла она далее. — Териан заверяет меня, что беспокоиться не о чем, что он предпочитает жить так. И все же я не уверен, что его слову можно верить в таком вопросе, и не только из-за его явной нечуткости ко всему, кроме самых доминантных и агрессивных сегментов его собственной личности…»
Касс перевернула страницу, проследив за ровным почерком до верха следующей странички.
«То, что осталось от него здесь, похоже, почти полностью лишено сочувствия — настолько, что я невольно страшусь неизбежных последствий этого эксперимента. Я также невольно задаюсь вопросом, какая часть его истинной сущности утеряна, когда его разум в такой ограниченной структуре…»
Касс говорила себе каждый день, что вернёт записную книжку обратно.
В ту же минуту, когда она услышит, что Элли и Ревик на пути в лагерь, она вернёт книжку на то же самое место, где нашла её в комнате Элли.
Перевернув на новую страницу, она прочитала:
«Териан, кажется, заведомо решил отсечь чувства во всех оставшихся частях, но я не думаю, что это наказание самого себя. Часть его в большей мере является ребёнком, чем сам Фигран. Он как ребёнок путает нехватку чувств с силой и не видит, как это его ограничивает. Это заставляет меня вновь задаваться вопросом, достаточно ли он стабилен, чтобы действовать в том качестве, в каком его хочет видеть Ксарет, даже если мы будем наблюдать за ним в той степени, которую она предлагает».
Пальцы Касс прошлись по новому имени.
— Ксарет, — пробормотала она.
Её глаза вернулись к книге.
«И все же, это должен быть Териан. Никого другого нет. Я не рискну проводить такую процедуру на Дигойзе. Хотя если честно, я испытываю облегчение, зная, что Дигойз будет наблюдать за ним на протяжении этого «эксперимента». У него, похоже, силен инстинкт защищать. Я запомню это и посмотрю, сумею ли я поощрить эту черту. Он не слеп и видит эмоциональную ограниченность своего нового друга. Однако вместо страха это, похоже, пробуждает в нем сострадание. Он уже взял на себя задачу обеспечения безопасности юного Териана, пусть даже от самого себя».
Касс почувствовала, как её челюсти стискиваются. Она перелистнула страницу, пробежав взглядом по линии символов сразу до слов, написанных по-английски.
«Ксарет думает, что процесс ему поможет. Что это предоставит здоровые способы обуздания его самого и войны, которая навеки бушует в его сознании. Надеюсь, она права. Если нет, возможно, я окажусь виновен в создании монстра…»
Касс прикусила язык, затем прочла последнюю строку.
«…монстра, подобного которому никто и никогда не видел, даже в Сайримне».
Потерев глаза, она положила книгу на край кровати.
Касс не нравилось думать об этом, но факт в том, что она спала не очень хорошо с тех пор, как Элли и Ревик оба покинули лагерь. Это началось с тех пор, как Ревик уехал в Сикким, затем вернулось, когда он отправился на поиски Элли. Касс склонна была полагаться на одного из них или на обоих.
Ну, по крайней мере, с тех пор, как все это случилось год назад.
Касс знала, что это наверняка ненормально, но не могла заставить себя беспокоиться по этому поводу. Но с другой стороны, она всегда зависела от Элли сильнее, чем её подруга, похоже, осознавала. После времени, проведённого с Терианом в той клетке, некоторая часть этой зависимости перенеслась на мужа Элли — и в меньшей мере на приёмного брата Элли, Джона.
Опустив голову на руку, Касс закрыла глаза.
Она должна найти выход из этого.
Она должна найти выход, пока не утонула в этом всем.
***
Она идёт внутри бункера из металла и цемента. Под потолком тянутся открытые трубы, грохоча под землёй. Она видит стену в конце коридора — цельная панель из зелёной, похожей на стекло плитки, которая слабо мерцает своей жизнью.
На её глазах там появляется дверь.
Это толстое, водянистое окно, открывающее обзор на то, что находится внутри. Оно изменяется на её глазах, как живое…
Зелёное стекло окружает её, по нему струится вода и кровь. С крюков в потолке свешиваются металлические инструменты, искря над водой на полу, капая кровью с острого металла и краёв, похожих на стекло. Посередине комнаты прикован цепями мужчина. Его темноволосая голова повисла, спина покрыта шрамами.
Он не шевелится, спит прямо там. Его лицо напряжено, пока он бормочет слова, будто обращаясь к влажному полу.
Она его не понимает.
«I’lenntare c’gaos untlelleres ungual ilarte… — бормочет он. — Y’lethe u agnate sol…»
От него исходит любовь.
Братство. Жертва.
Здесь он по-своему одинок. Неприкасаемый.
Позади него стоят три клетки, достаточно огромные, чтобы вместить больших собак. Только две из них используются.
В одной из них лежит Джон, его рука кровоточит там, где его лишили пальцев. Он покрыт синяками, ранами от бритв и ножей, кулаков, ног, локтей. Он так исхудал, что она едва узнает в нем мужчину, которого она знала в Сан-Франциско, который учил её кунг-фу, руководил техническим старт-апом и пил много зелёных смузи.
В соседней клетке лежит голая азиатская девушка с порезами на лице, наполовину скрытом волосами. Она сломлена и скорчилась. Её тело в таком же состоянии, что и тело Джона, только ещё меньше, белее, худее, и вместо пальцев на руках ей недостаёт пальцев на ногах. Её бледную кожу покрывают ожоги, отметины в тех местах, где были его руки, где он её резал.
Он был в ней.
Больше одного раза. Раз за разом.
Он наслаждается этим. Она чувствует это от него — шепотки и приливы удовольствия, когда он получает кайф. Он даже один раз зовёт её по имени, его крики делаются хриплыми от почти юношеской разрядки.
После этого он выражал привязанность.
Видящие устроены иначе, узнает она. Он и это использует против неё, пытается сделать так, чтобы ей это нравилось. Он пробует это с разными её частями, использует свой разум, чтобы сбить её с толку, манипулировать ей, заставить её саму просить об этом.