Ритуалы плавания - Голдинг Уильям. Страница 30

Я переоделся и едва успел отослать Виллера, как на пороге возник Саммерс, до чрезвычайности принаряженный.

— Боже, Саммерс, да вы никак тоже приглашены к пиршественному столу?

— Имею честь разделить с вами это удовольствие.

— Какое любопытное нововведение, однако.

— Четвертым в нашем квартете будет Олдмедоу.

Я вынул свой репетир.

— У нас в запасе десять с лишним минут. Как предписывает вести себя в подобных случаях флотский этикет?

— Если приглашение исходит от капитана — следует являться с последним боем склянок.

— Ну, коли так, я обману его ожидания и заявлюсь раньше, ведь он, зная меня, предполагает, что я приду с опозданием.

Мое появление в апартаментах капитана Андерсона было обставлено с церемонностью, достойной адмирала. Капитанская каюта, а лучше сказать покои, хотя и уступала в размерах пассажирскому салону и даже офицерской кают-компании, была тем не менее по-королевски просторной, особенно если сравнивать ее с жалкими каморками, где ютились пассажиры. Капитану принадлежал отсек во всю ширину корабля, от борта до борта, так что по обе стороны от основной комнаты, гостиной, располагались небольшие помещения, включавшие его личную спальню, гардеробную, персональную уборную и еще одну небольшую каюту, где, как подсказывало мне воображение, адмирал, будь он хозяин этих покоев, занимался бы делами вверенного ему флота. Так же как и в кают-компании, и в пассажирском салоне, задняя стена, или, на морском наречии, кормовая переборка, представляла собой одно большое, со свинцовым переплетом, окно, через которое открывалась добрая треть горизонта. Однако же почти половина окна оказалась закрытой, да таким престранным образом, что я сперва не поверил собственным глазам. Отчасти, но только отчасти, помехой взору служил сам капитан, приветствовавший мое появление голосом, для которого иного определения, кроме как праздничный, я не подберу.

— Входите, мистер Тальбот, милости прошу! Не обессудьте, что не встретил вас на пороге. Вы застали меня в моем саду.

И это было воистину так. Громадное окно заслонено было расположенными в ряд вьющимися растениями, и каждое, карабкаясь вверх, обвивало опору, коей служил бамбук, выраставший откуда-то из темноты, от пола, то бишь от палубы, где, как я тотчас догадался, стояли цветочные кадки. Отступив немного в сторону, я увидел, что капитан Андерсон поливает все растения по очереди из маленькой лейки с длинным носиком. Эдакую миниатюрную безделицу легко можно было представить в руках прелестной садовницы в оранжерее, ухаживающей за какой-нибудь экзотической диковинкой, рожденной буйной фантазией ее величества Природы, но никак не рядом с этими деревьями в их гигантских кадках. Наш угрюмый капитан, казалось, вовсе не вписывался в такую картину. Однако, едва он обернулся ко мне, я с изумлением обнаружил, что выражение лица у него прелюбезнейшее, словно к нему с визитом пожаловал не я, а некая прекрасная незнакомка.

— Я и не знал, что у вас имеется свой собственный парадиз, капитан.

Капитан улыбался! Да-да, сомнений быть не могло — он улыбался!

— Вообразите, мистер Тальбот, вот это растение, усыпанное цветами, — сейчас мы его польем, — нетронутыми, невинными цветами, — быть может, то самое, из которого Ева сплела себе венок в день своего сотворения.

— Не было ли это предвестием грядущей утраты невинности, предтечей фигового листка?

— Весьма возможно. Тонко вы все подмечаете, мистер Тальбот.

— Мы оба всего лишь позволили нашей фантазии разыграться, не правда ли?

— Но я ничего не выдумал. Растение называется гирляндовое дерево. Мне сказывали, что в стародавние времена из него плели венки. Цветки, когда они только распускаются, источают нежнейший аромат и радуют глаз молочной белизной.

— А-а, так, может, и мы, как древние греки, сядем за стол, увенчав наши головы венками?

— Не думаю, что сей обычай пристало соблюдать нам, англичанам. Но вы, наверное, заметили — у меня целых три таких дерева! Из них два я вырастил буквально из зернышка!

— Сколько могу судить по вашему торжествующему тону, это задача не из легких?

Капитан Андерсон рассмеялся счастливейшим смехом. Подбородок у него задрался кверху, щеки собрались в складки, в маленьких глазках засверкали веселые искорки.

— Сэр Джозеф Банкс [39] утверждал, что сие невозможно! «Андерсон, — говорил он мне, — пока вы не добудете черенки, ничего у вас не выйдет. Можете все ваши семена выбросить за борт!» Но я так просто не сдался, и в конце концов у меня оказался целый ящик рассады — хватило бы на ежегодный званый обед у лорда-мэра Лондона, если бы потребовалось — в исполнение вашей фантазии — украсить почетных олдерменов цветочными гирляндами. Но шутки в сторону. Гирлянды нам ни к чему. Гирлянды за нашим обеденным столом такая же нелепость, как, скажем, в парадном зале в Гринвиче. Обслужи мистера Тальбота! Что будете пить, сэр? У нас приличные запасы, хотя сам я небольшой охотник — разве что изредка пропустишь стаканчик, под настроение.

— Мне, пожалуй, вина, сэр.

— Хоукинс, принеси кларету, любезный! А вот эта герань, мистер Тальбот, у меня заболела. Видите, какие листья? Я уже присыпал ее серным порошком, да все без толку. Пропадет теперь, наверняка пропадет. Но я вам так скажу, сэр: коли взялся разводить растения на море, будь готов к потерям. Помню, когда я в первый раз шел в дальнее плавание капитаном судна, потерял разом всю мою коллекцию.

— Из-за атак неприятеля?

— Нет, сэр, скорее из-за погоды. Мы чуть не месяц торчали на месте — ни дождя, ни ветра! Я не мог позволить себе тратить воду на растения. Команда взбунтовалась бы. Словом, лишиться одного-единственного цветка для меня беда не большая. Так я на это смотрю.

— И кроме того, вы ведь сможете заменить его другим в Сиднейской бухте.

— К чему вам…

Он отвернулся и убрал лейку на место, в ящичек на полу подле растений. Когда же он вновь повернулся ко мне лицом, его щеки опять собрались в складки, а в глазах зажглись веселые искорки.

— До места нашего назначения еще плыть и плыть, мистер Тальбот. Много дней, много миль.

— Вы так это говорите, словно мысль о конце нашего путешествия не слишком вас радует.

Искорки и складочки мгновенно исчезли с его лица.

— Молоды вы еще, сэр. Вам не понять, каким счастьем, нет, больше, потребностью может стать для иных натур одиночество. По мне, пусть наше путешествие длится целую вечность!

— Но ведь нельзя же отрицать, что человек всегда связан с берегом, с обществом, с семьей, наконец…

— С семьей? Семьей? — переспросил капитан довольно воинственно. — А почему, собственно, человеку нельзя прожить без семьи? Что семья, зачем семья, скажите на милость?

— Человек не… э-э… не гирляндовое дерево, капитан, ему не дано самому себя опылять.

Мы оба надолго замолчали, и в продолжение этой паузы Хоукинс, вестовой капитана, подал нам кларет. Капитан Андерсон вместо тоста слегка приподнял руку с до половины наполненным бокалом.

— Что ж, мне остается напоминать себе в утешение, какая изумительная флора ждет меня в Антиподии.

— Вы сможете там существенно разнообразить вашу коллекцию.

Лицо его вновь оживилось.

— Многие из чудесных изобретений Природы, коими славятся те края, никогда еще не достигали берегов Европы.

Теперь я знал, как завоевать если не сердце капитана Андерсона, то по крайней мере его одобрение. Внезапно меня поразила мысль, достойная пера какого-нибудь беллетриста романтического толка, что грозовое или сумеречное выражение его лица, когда он покидал пределы своего парадиза, было, может статься, точь-в-точь лицо Адама, изгнанного из райского сада. Покуда я занимал себя этим сравнением — да еще бокалом кларета, — в капитанскую гостиную вместе вошли Саммерс и Олдмедоу.

— Прошу, джентльмены, прошу! — шумно приветствовал их капитан. — Что предпочитаете, мистер Олдмедоу? Как видите, мистер Тальбот довольствовался вином — последуете его примеру, сэр?