Желтый лик (Очерки одинокого странника) - Магарам Элизар Евельевич. Страница 13

Смеющийся Будда

На берегу зловонного канала, против строящегося пятиэтажного здания фабрики, стоит древний буддийский храм, окруженный слепой каменной стеной. Вдалеке за храмом тянется огромный пустырь, усеянный могильными курганами и истлевшими, рассыпавшимися от ветхости гробами, над которыми кружатся целые тучи хищных птиц. На горизонте чернеет зубчатый вал городских стен, зеленеют берега мутно-желтой речки, уходят вдаль светло-серые просные поля, скрываясь за черной башенкой высокой пагоды, окруженной каменными человекоподобными чудовищами — древними памятниками княжеской семьи. Еще дальше видны серые, продолговатые хибарки деревни с остроконечными, лестницеобразными черными крышами, похожие на покинутые гробы великанов.

Из огромного внешнего двора базара высокие зубчатые ворота с характерными китайскими орнаментами ведут в первую храмовую залу — «Храм Царей Небес». В четырех углах стоят четыре божественных Стража храма, символизирующие четыре страны света. Восток держит в руках лютню [13], Юг — саблю [14], Север — зонт [15], а Запад — змею [16]. В центре залы, лицом ко входу, сидит поджав под себя ноги, вечно смеющийся Будда [17]. Позади Будды помещается главный из тридцати двух военачальников Небесных Царей.

Настежь раскрытые двери «Храма Царей Небес» ведут через небольшой внутренний дворик, выложенный каменными плитами, с засохшими пальмами в углах, в главную залу. У задней стены сидит божественный Ши-Цзя-Му-Ни [18]с двумя товарищами по обеим сторонам [19]. Позади помещается Всемилостивейшая Богиня Милосердия со множеством простертых вперед рук [20], словно отвечающих на просьбы молящихся. По боковым стенам слева и справа от Ши-Цзя-Му-Ни стоят восемнадцать богов — Ло-Хань [21].

Судьбы богов так же разнообразны, как — людей. Одни из них ярко освещены восковыми свечами и тлеющими благовонными палочками, воткнутыми в большие вазы из белого метала, наполненные песком; перед другими лишь слабо мерцают одинокие огоньки или вьется единственный синенький дымок; иные завистливо смотрят из глубины темных алтарей на счастливых товарищей. Наиболее чтимые боги чисто вымыты и пестрят ярким красочным одеянием и позолотой; блестят, как зеркала, ярко начищенные вазы с песком. Остальные боги покрыты толстым слоем пыли и в неровном свете огней еще мрачнее и таинственней выглядят страшные лица с прилепленными длинными черными бородами из человеческих волос. Многие из них стоят, насторожившись, в воинственной позе, кто с копьем, кто с топором, а кто — просто с дубиной… И оттого, должно быть, в темноте чудятся шатающиеся тени на стенах, шушукаются старые ведьмы и колдуны, рыскают в черных впадинах красные черти с круглыми зелеными глазами и плачут навзрыд, носясь под потолком, бесприютные блуждающие души. Лишь медный, ярко начищенный, вечно смеющийся Будда сидит, мирно поджав под себя ноги и, широко разинув беззубый рот, придерживает руками оголенный живот с массивными жирными складками и прыгающей от хохота пуповиной…

В глубине алтарей, позади богов, дремлют бонзы с бритыми головами. Из курительных ваз медленно вьются ввысь белые колечки дыма благовонных курений. Изредка прошаркает мягкими туфлями по каменному полу прислужник-монах, раздастся легкий треск угасающей свечи, неожиданно в настежь раскрытые двери ворвется продолжительный торжествующий крик паровоза со стороны железнодорожной насыпи, отдаленным гулом доносится с внешнего храмового двора многоголосый стон толпы и неумолчно, монотонно и дробно, с мягким призвоном, стучат в пустые бочонки-барабаны молящиеся монахи, напевая вполголоса молитвы.

В храм входит китаянка-подросток лет четырнадцати в шелковой светло-сиреневой курточке, узеньких темно-лиловых панталонах, зеленых чулках и красных туфельках. Длинная черная коса перевита алыми ленточками. Золотые гребни и булавки с пестрыми камушками украшают кокетливо подстриженную челку над лбом, над тонкими, разрисованными бровями. Детское однотонно-нежное личико цвета темноватой слоновой кости дышит всеми порами, словно свежий нетронутый персик на зеленой веточке. Узкие, косо поставленные темно-коричневые глазки сочно блестят под черными густыми ресницами, все осматривают, любопытно ощупывают, отражая горящие свечи, позолоту и красочные одежды богов тысячью радужных огоньков. Тонкие ноздри слегка приплюснутого носика учащенно вздымаются и влажно блестят миниатюрные белые ровные зубы меж яркими, сочными, похожими на лепестки алой розы губами.

В храме полутемно, прохладно и тихо. Отдаленно бубнит молитвенный барабан в главной зале и неясным гулом врывается уличный шум. У самого входа в Храм Царей Небес, за столом, покрытым малиновым шелком с золотыми иероглифами, уснул бонза-гадатель, погрузив лицо в сложенную пирамиду свернутых бумажных папирусов, и вкусно храпит, смачно причмокивая губами. Боги теснее сдвинулись вокруг, застывши в глубине алтарей, и неслышно дышат.

Ваза-подсвечник перед смеющимся Буддой ярко освещена свечами и тлеющими благовонными палочками. Девушка благоговейно опускается на колени на вытертой бархатной подушечке перед Буддой, дрожащими ручками втыкает зажженную свечу в песок белой вазы, припадая лбом к обнаженным стопам Его. Молитвенно потрясая сложенными ручками, она о чем-то умоляет Будду, тоненькая и хрупкая, и трогательно выглядывают оголенные нежные полоски ножек между короткими темно-лиловыми штанинами панталон и шелковыми зелеными чулочками с голубыми подвязками… Дрожащие огни свеч отражаются в блестящих капельках-слезинках, стекающих по упруго-выпуклым щечкам, и гулкое эхо отдает сонмом звуков тоненькое детское всхлипывание. Вместе с девушкой звонче рыдают бесприютные блуждающие души под потолком, быстрее бегают тени по стенам и грозно мечут сердитые взгляды сонные боги во мгле. Лишь молодой бонза в красной восьмиугольной шапочке спрятался за дымом благовонных курений в глубине ближайшего алтаря, приковав взгляд к девушке…

Поддерживая руками оголенный живот с жирными складками и прыгающей пуповиной, смеется Будда…

Во внешнем дворе храма солнце немилосердно жжет с высоты. Накаленный воздух радужно дымится из куч мусора и отбросов, распространяющих далеко вокруг одуряющее зловоние. У ворот полунагие китайцы, напевая, выкрикивают свои товары. На низких прилавках, в корзинах и на земле возвышаются кучи арбузов, дынь, винограда, груш, яблок, персиков, бананов, абрикосов, апельсинов, помидоров, редьки, репы, лука, чеснока и других фруктов и овощей.

Под открытым небом работают переносные базарные кухни. На больших сковородах, наполненных до краев черным пригорелым бобовым маслом, жарятся пирожки и лепешки самых разнообразных видов, готовят разное жаркое, коптят над огнем кур, гусей и целых поросят. Тут же в деревянных лоханках уличные повара месят тесто для лапши, пельменей и пирожков, погружая до плеч обнаженные вспотевшие руки, покрытые толстой корой грязи. В больших жестяных чанах варят различные супы, пельмени и лапшу: белые клубы пара и угарный чад окутывают весь обширный двор, пропитывают противным запахом всю толпу. Вокруг кухонь столпились голодные стаи кули с глиняными мисочками в руках. Они ловко орудуют захватанными грязными палочками и жадно хлебают из мисок мутные супы и варева из гнилья и отбросов.

В углу двора дают представление странствующие актеры, зазывая публику неистовым боем в барабан под аккомпанемент оглушающих гонгов и визжащих скрипок. В пестрых, богато вышитых исторических костюмах, с примитивно приклеенными, необыкновенно длинными бородами и усами, разукрашенные неестественно-яркими красками, они изображают богов, добрых и злых духов, чертей, ведьм, колдунов, императоров и мандаринов. Окружающая публика бурно переживает представление, скупо подбрасывая в подставленный таз медные дырявые кеши.