Вернуть Эву (СИ) - Валерина Ирина. Страница 11

Да и какая разница…

Медленно сошёл с крыльца, сел на нижней ступеньке. Немного замешкавшись, Эва села рядом, прижалась ко мне. Нож в заднем кармане мешал, я достал его — и Ловца заодно. Повертел в руках: ну да, самое время «паутину» плести, хорошее занятие для шизика.

Пока я пытался из обломков недавних смыслов выстроить хоть какое-нибудь мало-мальски логическое объяснение, Эва, ничего не говоря, потянулась за дрожащим на ветру пёрышком, запутавшимся в жухлой траве. Всё так же молча взяла Ловца с моей ладони, приложила перо, покрутила так и эдак.

— Откуда это у тебя?

— Какая разница, малыш?

Повисла пауза, и я посмотрел ей в глаза. Тревога плескалась на дне зрачков тёмной водой. Вот только слёз сейчас не хватало.

Я обнял её за плечи, поцеловал в висок.

— Да всё в порядке, расслабься. Парнишка один отдал, просил закончить. Я и подумал, что ты порадуешься. Сделаешь?

Эва кивнула, разглядывая безделушку. Скрутила в пучок нити и негромко сказала, что на самом деле никакие это не нити. Конский волос это, белой лошади. Помню ли я, что такая вот белая лошадь была у наших соседей, Андрэ и Джаннет? И она, Эва, выбираясь на велосипедную прогулку по утрам (без меня, так откуда мне знать, какая была у соседей лошадь?), часто останавливалась у их ограды, гладила лошадь по бархатистой шкуре между ноздрями и разговаривала. То ли с лошадью, то ли сама с собой.

Белая лошадь…

Мы с Эвой разом глянули друг на друга, её и без того огромные глаза распахнулись ещё больше, и я вдруг увидел себя за рулём, увидел, как горит лес с обеих сторон дороги, как огонь узким ручьём змеится по обочине, пока ещё по обочине, но он набирает силу, растёт и ширится, а небо над нами становится оранжевым — оранжевым в полдень. И подростки идут по краю просёлочной дороги, ведут куда-то белую лошадь. Они на удивление спокойны, а я снижаю скорость и в приоткрытое окно ору им: «Бросайте всё, мы вас довезём!». Они отказываются: сейчас должна подъехать коневозка, и всё будет в порядке, — и слышу, как Эва неожиданно спокойным голосом начинает молиться.

«Господи…»

Пауза… Жарко, очень жарко. Пот заливает глаза. Я включаю кондиционер, чтобы хоть немного охладить воздух. Запах гари мгновенно заполняет машину. Кедровый лес разгорается быстро, как будто его бензином облили; пожар выдирает из глотки последние остатки кислорода.

«Помоги всем нам…»

Пауза… Вспышка молнии прямо над нами. Дом сгорит дотла. Пять лет работы. Что останется на его месте? Только гвозди тут и там да дверные петли.

«Спаси и сохрани…»

Пауза… Нечем дышать, я выключаю кондиционер. Пауза затягивается. Эва стаскивает с себя майку, разрывает её пополам и выливает на ткань остатки воды. Прижимает к лицу мокрую тряпку — сперва мне и только потом — себе.

Полыхающий слева лес трещит, огонь гуляет по еловым веткам, взбирается по стволам, дым густеет и наливается чернотой. Пламя ещё не вышло на дорогу, я надеюсь, что мы прорвёмся, мы должны успеть, я не позволяю себе думать, что таком ветре огонь за секунды пересекает расстояние величиной с футбольное поле. Да, там где-то впереди пожарные и машины скорой помощи. Но там ли ещё? Что, если впереди уже только огонь? Почему я медлил, почему не ушёл с собрания сразу, как только получил оповещение о лесном пожаре? Потому что сказал себе, что собрание заканчивается через десять минут, что пожар от нас слишком далеко… Да, говори себе сейчас, что ты не предполагал, что поднимется ветер, что огонь изменит направление и, вместо того, чтобы бушевать в километрах от нас, кинется через поля к дому, точно голодный зверь. Эва, возвращаясь с утренней пробежки, увидит проблески пламени в кустах (я уже в дороге, я вижу её сообщение, набираю номер и кричу в трубку, что скоро буду, требую, чтобы не заходила в дом, ждала меня у ворот). Она поймёт, что у неё всего несколько минут, чтобы добежать до дома и вывести собак. Но, прибежав, увидит лужайку в огне, горящую крышу и занявшийся огнём второй этаж, а потом услышит отчаянный визг погибающих в огне собак. Она ничего не сможет сделать, а я, приехав минутами позже, крикну ей «В машину, быстро!», потому что ветер опять поменял направление и выбираться нам придётся по шоссе, охваченному огнём.

Несколько раз нам навстречу проезжают машины, я сигналю и моргаю фарами: «туда нельзя!», но водители не обращают на это внимания. Мне страшно думать, что замешкайся я ещё минут на двадцать — и точно так же сейчас прорывался бы через непроглядный дым — туда, в безнадёгу, понимая, что уже не успею.

Постепенно дорогу заполняют машины: люди спешно покидают свои дома. Движение замедляется, теперь мы уже ползём на скорости двадцать пять километров в час.

Эва включает радио — как раз вовремя, — и мы слышим безжизненный голос: «Если вы двигаетесь на восток, продолжайте ехать по дороге к Биверлодж».

«Бедные люди, — говорю я Эве, — бедные люди, надеюсь, страховка им всё возместит», и стараюсь не вспоминать о собаках. «Отче наш, отпусти нам грехи наши», — шепчут её губы, и я хочу надеяться, что она молится и за меня, и что мне ещё есть прощение.

— Ты помнишь, чем закончился тот день? — спросил я Эву. Она отрицательно покачала головой. Ей было страшно. Она тоже не хотела его помнить…

Я достал из кармана последний шар Жонглёра, он оказался на удивление мал, не больше крупной бусины, на ощупь бархатистый, как лошадиная морда или как паучья спинка. И тёплый. Я протянул его Эве.

Поднял глаза и увидел силуэты на пригорке.

Будочник, его куклы… Жонглёр. Весь цирк в сборе.

Жонглёр медленно пошёл вниз, направляясь к нам, в то время как Будочник и куклы стояли не двигаясь и даже не смотрели в нашу сторону. Но я не сомневался, что они пришли за нами.

Точнее, за Эвой.

Я встал, задвигая за спину поднявшуюся вслед за мной Эву, и вытер неожиданно вспотевшие ладони о штанины.

По обе стороны от Жонглёра и за ним стелилась по траве тёмная лента. Когда он подошёл поближе, я увидел, что лента состоит из каких-то живых существ, и мне сперва показалось, что его сопровождают крысы.

Но через секунду я понял, что это огромные пауки. Пауки-птицееды… Серые, как мёртвые жонглёровские шары.

6

У меня было всего пять минут. Может, меньше.

Метрах в двухстах за нами вспыхнули первые машины. Люди выскакивали из кабин и бежали вдоль дороги, закрывая лица, а искры и пепел сыпались им на плечи. Отчаянно, без перерыва, сливаясь в многоголосый вой, гудели сигналы машин вокруг нас. Оставаться в автомобиле дальше не имело смысла. В заторе мы продвигались на скорости пяти километров в час — идти могли быстрее. Сколько могли…

Мне не хотелось думать, какая смерть страшнее: от удушья или в огне. Страшит не смерть, а те мгновения перед ней, когда она оборачивается и смотрит на тебя в упор — и ты понимаешь всю неизбежность её, всю неотвратимость — и свою обречённость. Умереть не страшно.

Страшно умирать.

Мы оставили машину и теперь быстро — так быстро, как могли, потому что воздуха не хватало, мы задыхались — пробирались через оранжевый дым. В какой момент я увидел этого странного человека? Он шёл так, словно никуда не спешил, и подбрасывал в воздух шары, которые переливались лиловыми искрами. Мимо машин, в которых метались искажённые тени. Мимо клубов огня, хищно обвивающих столетние кедры. Мимо криков, мольб, проклятий, мимо ужаса умирающих, мимо мук и смерти. Впереди нас. И когда Эва не смогла больше идти, упала на колени, кашляя так, словно сейчас её лёгкие кровяной массой выпадут на асфальт, я взял её на руки и пошёл дальше за человеком с лиловыми шарами.

Не помню, когда мы вышли из огня. Небо над нами вдруг стало голубым, а лес — живым. Я не испытывал ни радости, ни удивления, я только чувствовал себя вскрытым, выпотрошенным, всё происходящее вызывало у меня чувство огромной усталости, какой-то нервной изнурённости, но я продолжал идти. Мы подошли к старой штольне, и Эва, словно почувствовав прилив сил, попросила опустить её на землю. Человек с шарами остановился у входа в шахту, и я увидел, как тень поползла от его подбородка до корней волос, и как вслед за нею стало меняться его лицо, а я ни слова не мог сказать, только стоял и смотрел. Как же оно было мне знакомо, это лицо… Ещё секунда, и я понял, что вижу собственное отражение. Ещё немного, и я, я сам уводил Эву в чёрный провал штольни, а другой я стоял и смотрел, как две фигуры исчезают в темноте.