Пекло - Роллинс Джеймс. Страница 15

Единственная полоска света под металлической дверью у подножия железной койки. Стены из бетонных блоков. Окна отсутствовали. Сейхан слегка повернула голову. В крошечном помещении стояли еще две кровати меньшего размера. Одеяла прикрывали маленькие тела. Детская ручка приподнялась вверх, словно сдаваясь, а затем вновь упала.

Знакомые танцующие олени на рукаве.

Пенелопа, шестилетняя дочка Кэт…

Значит, рядом с ней Харриет.

Сейхан открыла глаза шире, чтобы боковым зрением оглядеть всю комнату. Там стояла еще одна кровать, пустая, с подушкой на застеленном одеяле.

Узниц было только трое.

Где мама девочек?

Сейхан вспомнила отчаянные звуки борьбы на кухне и испугалась самого худшего. Беспокоясь о детях и решив, что притворяться больше не надо, она скатилась с койки и убедилась, что и тот, и другой ребенок дышит. Будить не стала.

Тоже под транквилизаторами…

Сейхан присела между их кроватями. Ее переполнял гнев. Она защитит девочек, несмотря ни на что. Но от кого и от чего?

Ответ пришел, когда открылось окошко в металлической двери. Сейхан ослепил яркий свет, и она предстала перед стоявшим снаружи человеком как на ладони.

– Уже проснулась, – удивленно произнес мужчина.

– Я же говорила.

Услышав голос, Сейхан напряглась. Она слишком хорошо его знала.

Это я во всем виновата…

– Начнем на рассвете.

– Кто первый? – спросил мужчина у двери.

– Одна из девчонок. Чтобы лучше дошло.

Глава 5

25 декабря, 09 часов 22 минуты

по западноевропейскому времени

Лиссабон, Португалия

Может, хоть теперь ты успокоишься!

Мара поставила блюдце с молоком на подоконник. Тощая черная кошка, сгорбившись, сидела в дальнем углу ветхой пожарной лестницы. Девушка подвинула блюдце к ней поближе, но дикарка угрожающе зашипела, нервно дергая хвостом.

Хорошо, поняла…

Мара отошла назад, однако окно не закрыла. Утро стояло теплое, с моря дул соленый ветерок. Рождество здесь, конечно, совсем не ощущалось. В ее родной деревушке О-Себрейро снег мел весь декабрь, каждый год даря настоящее белоснежное празднество. В детстве ее раздражали царившая в поселке скука и скудное количество развлечений, но с каждым годом, проведенным в университете, Мара все сильнее скучала по простоте и размеренности повседневной жизни, свойственной скорее миру природы, нежели крупному городу.

Впрочем, поглощенная своим проектом, она не была дома больше года. Даже отцу стала реже звонить. Каждый раз во время разговора по телефону девушка слышала в его голосе любовь, отчего ее захлестывало чувство вины. Она знала, как он гордился ею. Тем не менее человек глубоко религиозный, увлеченный заботой о своих собаках и стаде овец, он едва ли мог понять ее работу. Отец до сих пор продолжал говорить на галисийском – смеси испанского и португальского. Его мало интересовал остальной мир. Он не читал газет и редко смотрел новости в отличие от своей дочери, в углу номера которой сейчас бубнил телевизор.

Мара даже не была уверена, что отец знал о нападении в университете, хотя подозревала, что полиция, возможно, его допросила.

Так или иначе, она не осмеливалась позвонить ему, чтобы сообщить, что с ней всё в порядке. Боялась подвергнуть опасности.

Черная кошка, по-прежнему пригибаясь, подкралась к блюдцу на подоконнике. А потом стала жадно лакать молоко, непрерывно рыча, ворчливо и угрожающе.

– И тебя с Рождеством.

Накануне эта беспризорница подошла к окну Мары, истошно мяукая и яростно требуя к себе внимания. На мгновение девушке показалось, что кошка возникла будто из воздуха, подобно призраку. Может быть, душа доктора Карсон приняла обличье, приписываемое ведьмам?..

Отмахиваясь от столь глупой и суеверной мысли, Мара покачала головой и отвернулась от окна, выходившего на Кайш-ду-Содре, затрапезный уголок Лиссабона, полный ночных баров и интернет-кафе.

Ее гостиница располагалась на Пинк-стрит, названной так из-за тротуара пастельно-красного цвета. Мара выбрала этот отель, желая затесаться в толпе модных молодых туристов, которые стекались в район в огромном количестве. Кроме того, местные заведения славились полным отсутствием интереса к посетителям с наличкой.

Девушка подошла к ноутбуку, чтобы проверить ход работы. Прежде чем приманить кошку молоком и унять ее настойчивые крики, она загрузила второй модуль в процессор «Генезиса». Устройство стояло на полу, светя лазерами между шестиугольными пластинами из сапфирового стекла. Где-то внутри его росло и зрело нечто совершенно новое, обогащаясь каждой добавленной подпрограммой.

Мара вновь села за стол. Бо́льшая часть экрана по-прежнему отображала виртуальный Эдем, сад радостей земных. По цифровому миру бродил аморфный призрак, появившийся, когда девушка запустила «Генезис». Благодаря первому модулю – эндокринному программированию, – призрак обрел форму, причем физически совершенную. Мара дала имя данному воплощению программы, чтобы та смогла начать осознать саму себя, свою индивидуальность и даже пол. Согласно мифологии и фольклору, как, например, в сказке про Румпельштильцхена, знание имени существа дает тебе власть над ним.

Для программы девушка выбрала имя «Ева».

Разве есть варианты лучше?

На экране Ева разгуливала обнаженной по саду, нежно касаясь лепестков цветов. Стройные ноги и округлые бедра, маленькая грудь. Копна черных волос спускалась до середины спины и с каждым шагом покачивалась. Маре нужна была модель, и она позаимствовала лицо со старой фотографии матери, оцифровала и воссоздала, отдав дань уважения родившей ее женщине.

Мама умерла от лейкемии в двадцать шесть. Снимок был сделан за пять лет до этого; Маре тоже был сейчас двадцать один год.

Девушка рассматривала фигуру на экране, узнавая в ней собственные черты. Только кожа оцифрованной женщины имела тон на несколько оттенков темнее. Род матери восходил к древним маврам, которые в VIII веке пересекли Гибралтарский пролив из Северной Африки в Испанию. Ева казалась какой-то богиней тех времен. Ожившая черная Мадонна.

Словно почувствовав внимание, она обернулась. Глаза, сиявшие на темнокожем лице, смотрели на Мару.

Девушка представила, что за этим взглядом стоит программный код, и вздрогнула.

Она не мама…

Просто аватар развивающегося, почти чуждого человеку интеллекта.

«Генезис» предстояло многому научить, и Мара взглянула в угол экрана. Там текли потоки слов, прочитать которые было невозможно: слишком быстро они расплывались. Миллионы слов на сотнях разных языков и диалектов. Внедрялся второй модуль. Он содержал версию оригинальной программы перевода «Олл тонгс». Чтобы иметь возможность общаться с Евой, надо научить ее языку. И не одному, а всем.

Изначально Мара создала свой софт, желая доказать общность всех языков, продемонстрировать, что на фундаментальном уровне существует корневой код, связывающий мышление и общение. Задача модуля заключалась в том, чтобы воспроизвести обратный процесс для Евы. Иными словами, обучить ее всем человеческим языкам [17], дабы она могла постичь механизм мыслительной деятельности человека.

Когда Мара впервые запустила эту подпрограмму, она устанавливалась чуть ли не целый день из-за большого объема данных. На сей раз, судя по часам вверху экрана, процесс занял в два раза меньше времени.

Почему?

Догадавшись о возможном ответе, девушка ощутила ледяной укол страха.

Убегая из лаборатории, она обнулила «Генезис» до базового кода, исходника, самой простой своей формы. А теперь задумалась.

Могла ли выжить какая-то часть интеллекта, что был создан ранее и который она пыталась продемонстрировать доктору Карсон и остальным? Был ли призрак внутри призрака? След от уничтоженного оригинала?

Если да, то что это значит?