Славянский меч (Роман) - Финжгар Франц. Страница 48

— Горе и позор братьям, поднявшим друг на друга оружие!

— Не было бы горя, не было бы и позора, если б этот пес не мутил воду. И почему, черт возьми, Исток тогда не зарезал его? Я рожден не для битв, а для струн. Но с сыном и я на старости лет пойду в бой!

— Хорошо, старик, пойдешь, только немного погодя. Я открою тебе великую тайну. Но если ты промолвишь словечко об этом, все боги на тебя ополчатся и принесут погибель и сыну и тебе самому.

Радован приложил руку к сердцу и торжественно произнес:

— Рта не раскрою, Святовитом клянусь, не раскрою, господин!

— Твой сын любит Ирину…

— Все еще? Неужели сын певца так верен в любви!

— Она достойна любви. Старый Эпафродит любит ее, как дочь и пожертвовал ради нее огромным богатством, ради нее и ради Истока. Да и моя судьба положена на чашу весов, и я погибну, если чаша эта не перевесит!

Разинув от удивления рот, Радован бормотал что-то невразумительное.

— Удивляйся, старик, удивляйся и слушай! В Истока влюбилась другая женщина. Небезопасно называть ее имя в Константинополе.

Грек осторожно оглянулся на дверь и шепотом произнес:

— Феодора!

— О боги, сама царица?

— Да, она!

— Ведь у нее, курвы, муж есть!

— Тише, не так громко!

Радован зажал ладонью рот.

— Но Исток отверг ее любовь и тем самым обрек себя на погибель.

Радован вцепился в свою взлохмаченную бороду, выругался и прошептал:

— Вот это так: кто с собаками спит, встает с блохами. Перуном клянусь, справедливо сказано!

— Поэтому Истоку надо бежать, чтоб спасти свою жизнь. Вместе с Ириной, которая сейчас находится у меня. Но сегодня и завтра этого сделать нельзя. У Эпафродита нет коней для побега. Отныне твоя первая забота, Радован, молчать обо всем…

Радован обеими руками зажал себе рот.

— Молчать как камень. А в городе говори, что твой сын счастлив и что ты тоже навсегда останешься здесь. Чем больше ушей это услышат, тем лучше! Болтай по всем кабакам. Я дам тебе денег, чтоб ты мог угощать других. Твои слова должны дойти до ушей императрицы и убедить ее в том, что Исток и не помышляет о побеге, чтоб она не смогла сразу осуществить своих планов мести. Если она опередит нас, все потеряно.

Радован был настолько поражен, что не произнес больше ни слова. Он размахивал одной рукой, показывая, как он будет распространять эту весть, а другой зажимал себе рот в знак полного сохранения тайны.

— Теперь ты знаешь достаточно. Сегодня отдыхай и никуда не ходи. Дожидайся здесь Истока. Он обрадуется тебе, ты сможешь рассказать ему о войне. Однако, по всей вероятности, сегодня ночью произойдет нечто любопытное. Поэтому из дому не выходи!

— Не тронусь, господин, из комнаты не выйду!

Эпафродит удалился.

А в городе уже все бурлило. Молнией бежала из уст в уста новость: шелк — императорская монополия! На всех площадях читали указы. Ко всем купцам заходили чиновники и опечатывали склады шелка.

Когда Эпафродит вышел в атриум [108], его уже поджидал квестор в сопровождении сильной охраны.

Он сдержанно, с сознанием своей силы и ответственности, возложенной на него, поклонился Эпафродиту, прочел указ и потребовал открыть все склады и мастерские, чтоб иметь возможность опечатать их и оценить количество шелка, которое государство откупит по утвержденным ценам.

— Мне очень жаль, но я не в состоянии подарить всемогущему властелину земли и моря хотя бы ничтожную долю от своей рабской бедности. У Эпафродита нет ни клочка шелка.

Квестор смерил его недоверчивым взглядом и резко возразил:

— Будет разумнее, если ты продашь свой шелк государству, чем таить его и ставить под угрозу свое имущество. Указом предусмотрены весьма строгие наказания для тех, кто попытается обмануть его величество, всесильного деспота.

— Я никогда не был лгуном, но, владей я и горами шелка, я не продал бы ни одного лоскута всемогущему государю. До сих пор Эпафродит ничего не продавал ему и впредь продавать не будет. Верный слуга автократора, а это подтверждает перстень императрицы, пергамен самодержца и еще кое-что из моей собственности, Эпафродит до сих пор лишь подносил дары императору, и он счастлив, если своим скромным даром ему хоть на мгновенье удавалось вызвать проблеск радости на лице могущественнейшего деспота всех веков. Но чего нет, того нет. Извольте сами осмотреть все до последнего уголка! Все открыто перед вами: склады, мастерские и мое скромное жилище. Нумида проводит вас и все вам покажет.

Квестор не верил словам торговца. Злобная улыбка искривила его губы.

— Сожалею, но поверить не могу!

— Плох тот слуга, который до конца не исполнит повеления своего господина. Ступай, квестор, убедись сам!

Эпафродит повернулся, решительно покинул атриум и поспешил в комнату, где хранилась одежда рабов. Выбрав самую простую, он пошел к Ирине.

— Прости, светлейшая, тяжкие наступили времена. Пришел дворцовый квестор, ищет шелк. Сегодня на него объявили монополию, это дело рук Феодоры, она хочет уничтожить меня.

— Ты потеряешь все! Из-за меня! О, я несчастная!

— Не тревожься, шелк спрятан. Они ничего не найдут на складах. Поэтому вероятней всего придут сюда. Тебя они не должны видеть. Они выдадут тебя. Надевай тунику рабыни, иди в сад, собирай цветы и гуляй. Избегай людей, на рабыню никто не обратит внимания! Не бойся, дочь моя!

— Как ты заботлив, господин! Несчастная, я навлекла на тебя столько бед. Прости! Да благословит тебя господь!

Ирина взяла тунику, убрала волосы, как носили рабыни, и поспешила в сад, где притаилась в гуще пиний и оливковых деревьев.

Между тем квестор обыскал склады, солдаты обстукивали стены в поисках потайных дверей, где Эпафродит мог укрыть ткань. Безуспешно. Они вернулись в дом, перерыли все углы, осмотрели клети и подвалы — ничего.

Квестор составил протокол, с раздражением отметив, что у Эпафродита не найдено ни одного шелкового волоконца, и удалился.

Грек смотрел ему вслед и, когда он исчез в дверях, торжествующе улыбнулся:

— Ха, ха, прекрасная Феодора, что будет у тебя на душе, когда ты узнаешь, сколько шелка обнаружили у Эпафродита! Тебе не придется понежиться в моем богатстве! Не хочешь ли поваляться на рваных индийских циновках из лыка? Их у меня достаточно! На них ты наверняка отмолишь часть грехов, ха-ха-ха! Теперь посылай людей, чтоб отнять у меня дом! Я знаю, ты это сделаешь! Да только и от этого у тебя лишь желчь разольется, змея ненасытная!

Эпафродит позвал привратника. Спросил его, вернулся ли Исток.

— Пока нет, — отвечал привратник.

— И ночью не был?

— Он ушел около полуночи и с тех пор не приходил. Я все время был у ворот.

— Как вернется, сразу скажи мне!

Раб поклонился и ушел к воротам.

Тревога охватила Эпафродита.

«Утро проходит, солнце высоко, пора бы ему вернуться. Асбад провел ночь во дворце, сегодня упражнений не будет. Значит, у Истока тоже нет дела в казарме. Но все-таки! Может быть, он послал его вместо себя. Замучает его до смерти. О святая София, развей поскорее тьму! Я не знаю, как быть. Надо позаботиться о лошадях, нужно достать оружия, а его нет. Странно, очень странно!»

Он ходил по перистилю, вокруг журчащего фонтана, хмуро обдумывал свои планы. Вдруг примчалась Кирила и, запыхавшаяся, заплаканная, повалилась к его ногам.

— Что случилось? — испуганно спросил грек.

— Спаси Ирину, господин, спаси госпожу!

Она громко рыдала, умоляюще протягивая к нему руки.

— Что случилось, говори быстрей!

Лоб Эпафродита покрыли глубокие морщины от страшных предчувствий, охвативших его душу.

— Асбад ворвался в комнату Ирины. Он пришел, пьяный, на рассвете. Я на коленях умоляла его не тревожить госпожу. Он ударил меня и распахнул дверь. «А, — заревел он, — так вот как она болеет! Убежала наслаждаться с варваром! Где она?» — «Ей полетало к утру, — врала я, — Христос простит мне, она пошла помолиться в церковь нашей возлюбленной богородицы». — «Ага, помолиться! Я знаю, куда она ходит молиться, нечестивая! Я ей помогу помолиться! Позор на весь двор!» И он убежал, злой как сатана. А я что есть духу к тебе. О господи, если он придет сюда, о господи! Погибла госпожа! Спаси ее, именем Христа умоляю, спаси!