Мю Цефея. Шторм и штиль (альманах) - Давыдова Александра. Страница 40

— Ни разу такого не видел, — выговорил он. — А ты?

Юрка мотнул головой. Его физиономия приняла сосредоточенное, почти отсутствующее выражение. Знакомое выражение, означавшее: у нас проблемы, и это серьезно.

— Дойти до края и пойти по периметру? — с сомнением предложил он, хмурясь. — Рано или поздно наткнемся на тропу.

Нигдеев прикинул расстояние. Представил, как они час за часом идут сквозь пустоту вдоль невидимого края плато, и почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота.

— Не валяй дурака. — Он всмотрелся в стену тумана, подступившую уже вплотную. — Видимость — полметра, куда мы попремся? Разве что… — Нигдеев прикрыл глаза, мысленно восстанавливая позу, поворот, ощущения уклона под ногами. Решительно ткнул рукой: — Я тут в паре десятков метров бугорок видел. Давай выберемся на него, хотя бы присядем нормально. Не в болоте же стоять.

Нигдеев считал шаги сквозь мертвый безветренный мир; чудилось, что он давно сбился со счета. Тридцать? Он знал, что на самом деле шагов было сто, двести, тысяча, но ни один не сдвинул его с места. Нигдеев уже решил, что ошибся, когда под ногами захрустели камни. Не сговариваясь, охотники двинулись наверх, бессознательно надеясь выбраться из слоя тумана. Но бугорок и был бугорком — хватило нескольких шагов, чтобы оказаться на его вершине.

Вдруг Юрка резво подался в сторону — и тут же превратился в едва различимую тень; Нигдеев едва удержался, чтобы не схватить его за рукав.

— Слушай, тут землянка какая-то, — донесся, как сквозь вату, возбужденный Юркин голос. Глухо стукнуло дерево. — Тут циновки какие-то гнилые, иероглифы на чайнике… Японцы поработали! Ух ты — ящики с образцами!

Нигдеев кивнул. Похоже, японцы, стремясь выжать все из ускользающих из рук советских концессий, вели здесь разведку руды. Подгоняемый любопытством, он двинулся на голос, и тут Юрка придушенно взвизгнул. Нигдеев рванулся, и навстречу ему откуда-то из-под земли стремительно вынырнула серая фигура. Юрка мотал головой, как сеттер, которому в уши попала вода. Лицо собралось в мокрые складки.

— Слышь, ты лучше не ходи туда, — пробормотал он, хватая Нигдеева за локти и крепко зажмурившись. Нигдеев попытался выдернуть руку, и Юрка широко раскрыл глаза. — Там баба с ребенком… мертвые.

— Что?!

— Баба, говорю, со спиногрызом, мертвые. Трупы то есть. В мумии превратились. На вид уже лет пятьдесят как…

— Как такое может быть? — пробормотал Нигдеев. — Чепуха какая-то жуткая.

— Может, она просто больше не могла, — невнятно ответил Юрка. — Пойдем отсюда, а?

— Куда? — мрачно спросил Нигдеев.

Это какой-то анекдот, мрачно подумал Нигдеев, докуривая неизвестно какую по счету сигарету. Дурная байка из тех, что некоторые остроумцы любят рассказывать молоденьким, первый сезон работающим в поле коллекторшам. Двое заблудившихся, туман, небывалый штиль, заброшенный лагерь с позабытыми мертвецами. Рассказать ребятам — засмеют. Нигдеев поерзал, пытаясь устроиться поудобнее на куче мха, прикрытого разорванным пакетом, но камни по-прежнему врезались в задницу. Он не знал, прошло ли двадцать минут или два часа. Не знал, сколько еще ждать: две минуты или двое суток… Ничего не менялось. Ничего не происходило. От напряженного бездействия нервы уже начинали шалить, и Нигдееву то и дело казалось, что он плывет в выморочной белизне, невесомый и бестелесный.

И этот глухой, сводящий с ума звук. Звяк. Звяк. Скрежет металла, который силой отдирают от камня, и снова — звяк. И снова.

— Хватит уже, а? — не выдержал Нигдеев.

Юрка повертел ключ в руках и сунул в карман. Склонил голову набок, будто прислушиваясь.

— Как ты думаешь, сколько времени? — спросил он.

— Понятия не имею, — раздраженно буркнул Нигдеев.

— А вроде развеивается уже, да?

— Нет.

Юрка вздохнул, снова вытащил из кармана ключ и тут же, опомнившись, убрал.

— А может, по периметру все-таки, а? — неуверенно спросил он. — Сколько мы здесь просидим еще?

— Глупо, — отрезал Нигдеев. — В любой момент рассосется, это не может быть надолго.

— Это уже долго, — тоскливо проговорил Юрка, пялясь в молочную белизну, и Нигдеев с отвращением прикрыл глаза.

Звяк. Звяк. Ватная тишина, настолько глубокая, что, казалось, заложило уши.

— Слышишь? — прошептал Юрка, и Нигдеев настороженно выпрямился. — Кто-то ходит…

Теперь он слышал: близко и в то же время как будто издали, из-за непреодолимой стены тумана. Едва уловимый хруст веточки. Почти неразличимое хлюпанье воды, выдавленной из мха чьей-то ногой.

Нигдеев потянулся за ружьем и медленно поднялся на ноги. До рези в глазах всмотрелся в туман.

— Эй! — рявкнул он изо всех сил, и туман жадно сглотнул звук его голоса. Нигдеев перестал дышать, даже не вслушиваясь — кожей пытаясь ощутить вибрацию, быстрый топоток убегающего животного.

— Слышишь что-нибудь? — спросил Юрка.

— Показалось нам. — Нигдеев опустился на колени и сгреб расползшийся мох под пакет. — Медведь бы так дунул — глухой бы услышал…

— А может, не медведь.

Нигдеев молча покрутил пальцем у виска и неуклюже приземлился на свое сиденье. Человек бы ответил… да нет, человек, если бы и оказался сейчас на плато, не стал бы бродить по болоту на ощупь. Не медведь, не человек — значит, показалось.

Звяк. Звяк. Звяк.

Нигдеев застонал.

— Может, это ёкай, — вдруг сказал Юрка с идиотским смешком. — Ну, эта хрень японская, типа привидения. Может, они оставили…

— Больной, вы на меня своих тараканов не стряхивайте, — вяло отозвался Нигдеев, и Юрка слабо хохотнул.

Не в силах больше смотреть на его глупую физиономию, Нигдеев встал. Переступил с ноги на ногу, разминая затекшие подошвы, и осторожно шагнул в туман. Естественная брезгливость требовала отойти подальше, но он не мог пересилить себя: казалось, еще шаг — и он никогда не найдет ни каменистый бугорок, ни ружье с рюкзаком, ни Юрку, тревожно сверлящего глазами его спину. Нигдеев взялся за молнию штанов и понял, что приятель и не собирается отворачиваться. Раздраженно передернув плечами, он шагнул вниз, стараясь запомнить каждый камешек, каждую трещину, каждую веточку брусники. Шагнул еще раз.

Каменистый склон ушел из-под ног, и Нигдеев полетел сквозь пустоту. Как глупо, успел подумать он, как же глупо.

Белизна тумана стала ослепительной и сверхновой взорвалась в его голове.

Звяк. Звяк. Звяк. Сознание и забытье сменялись волнами, неотличимые друг от друга, — два белых ничто, вся разница между которыми заключалась в этом звуке. Погребенный под туманом мир, лишившийся дыхания, по-прежнему был пуст, и единственным движением в нем было призрачное шевеление Юркиных пальцев. Единственным звуком — звяканье ключа о камень. Нигдеев не знал, сколько плавал между мирами; в конце концов та реальность, в которой раздражающе звякал ключ, оказалась внизу, и он медленно осел в ней, как камень, опустившийся на дно.

Голова раскалывалась; правое колено казалось огромным и горячим, как выброшенный из жерла вулкана булыжник. Стоило пошевелиться, и ногу пронзила боль; Нигдеев зашипел сквозь зубы и выругался.

— Наконец-то! — воскликнул Юрка. — Я уже думал… Ну ты даешь, а? На ровном месте! Там ямка была, ну с тарелку глубиной, ей-богу, так ты через нее… ф-фу-ух-х-х, ну, напугал!

Нигдеев завозился, садясь. С силой потер лицо.

— Долго я?

— А не знаю. — Юрка помрачнел и снова выпустил из пальцев ключ. Звяк. Нигдеев содрогнулся. — А как ты думаешь, сколько времени? — с детской надеждой спросил он. — Я вот думаю, может, еще даже часа нет. И вроде развеивается уже, да? — Нигдеев скептически хмыкнул. — А то я Ленке же пообещал, а сам здесь сижу. А она там ждет. Она даже не орала на меня сегодня, представляешь? А я тут…

Нигдеев прикрыл глаза. Воображение снова разыгралось: теперь он видел, что женщина, стоявшая у слепого окна, такая же мертвая, как ветер. Туман задушил ее, и теперь она лежала в заброшенной японской землянке, обнимая ребенка со злым напуганным лицом и желтыми глазами…